А Мак-Харрис продолжал: — Сеньор Искров, прошу вас, объясните, в чем именно состоит мое предложение господам из “Энерган компани”. Тут нет и не может быть никаких секретов.
Вот она, долгожданная минута. Сейчас или никогда — иного выбора у меня не было, хотя это и могло означать начало конца. Для меня, моей жены, детей… Но пути назад были отрезаны. Я должен был сказать, рем бы это мне ни грозило.
И я решился: — Сеньор Мак-Харрис предложил Двадцать второй улице двадцать миллиардов долларов за уступку патента на энерган. Он также выразил готовность реорганизовать научные и промышленные базы “Альбатроса” для совместного массового производства нового горючего.
Зал замер. В наступившей тишине слышалось лишь легкое шипенье юпитеров. После томительной паузы — видимо, аудитория не сразу могла проглотить кусок, предложенный мною, — профессор Моралес сказал с презрением и нескрываемой грустью: — Надо полагать, они ответили согласием? Значит, и эти люди такие же беспринципные и алчные дельцы!
Я медлил. Ведь стоит мне сказать правду, и наступит расплата.
Мак-Харрис выжидательно смотрел на меня. От тишины, царившей в зале, заложило уши. И вдруг снова застрекотали камеры, а перед моими глазами всплыл Эль Темпло, библиотека, экран. Я воочию увидел, как сидящий рядом со мной человек расправляется с беззащитной женщиной…
— Нет, — шепотом обронил я, но коротенькое слово прозвучало точно выстрел.
Мак-Харрис сдвинул брови. По залу прокатился шорох.
— Как прикажете вас понимать? — спросил Лино Баталли. — Вы же сами только что заявили…
И тут самообладание окончательно оставило меня, С отчаянием осужденного на смерть, спешащего бросить последние слова в лицо палачам прежде, чем петля затянется на его шее, я крикнул: — Выслушайте меня! Доктор Маяпан и его сыновья категорически отвергли предложение сеньора Мак-Харриса и выдвинули свои контрпредложения, Вот они.
Я вынул голубой конверт и кинул его редактору профсоюзной газеты. Тот ловко подхватил его, сунул за пазуху и благоразумно стал проталкиваться к выходу.
А я продолжал: — Двадцать вторая улица предлагает… — тут я остановился, перевел дух и закончил: — В недельный срок, не позднее, Мак-Харрис обязан передать всю, повторяю, всю собственность “Альбатроса” в руки “Энерган компани”…
От волнения я не мог договорить. Горло у меня сжалось, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
— Что такое? — тихо, как бы про себя, спросил Мак-Харрис и выхватил из кармана белый конверт.
Это движение подхлестнуло меня, и я торопливо заговорил, почти явственно чувствуя петлю на своей шее.
— Эта собственность будет использована для возмещения урона, который Мак-Харрис причинил индейским племенам в районах Теоктана и Кампо Верде…
Мак-Харрис вскочил: — Нет! — крикнул он. — Никогда! А я продолжал все быстрее, смерть уже стояла у меня за спиной: — Сам Мак-Харрис должен предстать перед Верховным судом и ответить за свои злодеяния и убийство невинных людей, в том числе вождя индейцев по имени Великий Белый Орел и молодой женщины, у которой он собственноручно вырвал сердце из груди!
— Ложь! Ложь! — визгливо кричал Мак-Харрис Он трясся, на его страшном, обожженном лице было выражение отчаяния. — Наглая ложь! Я никого не убивал!
Зал зашумел. Люди повскакали с мест, камеры нацелились на Мак-Харриса, который что-то исступленно кричал. Потом крики перешли во всхлипывания, из горла с хрипом вырвались слова: — Ради сына… Умоляю… он болен… Стайфлит… Он погибает…
И, согнувшись над столом, всесильный хозяин “Альбатроса” беззвучно зарыдал, комкая скатерть пальцами протеза.
С последнего ряда долетел громкий голос Панчо!
— Да объясните, наконец, толком, что все это значит: Кампо Верде, Белый Орел? Кто такой доктор Маяпан и его таинственные сыновья?
Перекрывая глухие рыдания Мак-Харриса и увещевания Лино Баталли, который пытался его успокоить я громким голосом отчетливо сказал: — Доктор Доминго Маяпан — сын раздавленного бульдозером вождя индейского племени и муж убитой Мак-Харрисом женщины. Кампо Верде — некогда цветущее селение в семистах пятидесяти километрах Америго-сити, а ныне — образ загубленной земли…
Больше я ничего не успел сказать. Двери с треском распахнулись, и в зал ворвались полицейские. За ними следовал Командор.
Так закончилась моя пресс-конференция.
3. Обстановка осложняется
Из бездны боли и мрака меня вырвал резкий скрип замка. Я с трудом открыл глаза. Тяжелая дверь открылась, вошел надзиратель Нани с кружкой и ломтем эрзац-хлеба. Пнув меня ногой, он рявкнул: — На, ешь!
Я приподнялся, привалившись спиной к каменной стене. Все тело, казалось, было сплошной раной. ушей сочилась кровь, зубы шатались, голова раскалывалась от боли — ночью меня пытали током, и выл по-звериному.
Нани поставил кружку на пол.
— Ешь! — повторил он. — Тебе нужны силы.
Силы? Для чего? Чтобы продлить кошмары “Конкисты” и дикую немыслимую боль, которая не оставляет меня вот уже пять дней и ночей? Лучше умереть голодной смертью или пусть меня бросят в яму к змеям! Лишь бы кончились эти муки. Но в планы Командора не входило дать мне умереть. Я нужен был ему измученный, обессиленный, но живой, он хотел, чтобы я говорил, говорил, рассказал обо всем и прежде всего, где находится Эль Темпло.
Пять суток томил он меня, пять суток демонстрировал на мне свое изощренное искусство инквизитора. И я не выдерживал, рассказывал обо всем, что знал: о пуэблосах в Теоктане, о развалинах, о лаборатории в храме толтеков, о Доминго Маяпане и его сыновьях, о Педро Коломбо, о запасах энергана в пещерах… Но не это интересовало Командора. Он добивался, чтобы я указал местонахождение Эль Темпло и Ясимьенто, сырья, из которого получали энерган, а я этого не знал и проклинал Агвиллу за скрытность. Но вместе с тем радовался этому, ибо в душе был его союзником и другом. И со злорадством думал, что даже если бы и знал, все равно не сказал бы… Ведь умолчал же я о Белой Стене и об Эль Гранде, официанте из отеля “Эль Волкан”, о лошадях, груженных мешками. И при мысли о том, что Командору не удалось сломить меня окончательно, я испытывал гордость.
Сквозь толстые стены камеры до меня долетали глухие отзвуки многоголосого рева, В моем воспаленном сознании он звучал день и ночь, и только выстрелы порой его заглушали. Надзиратель прислушался: — Никак не угомонятся, — буркнул он.
Нани — индеец, один из тех, кто, не имея возможности подыскать иное занятие, верно служит “Конкисте”. — Что это? — А ты и не знаешь? — удивился он. Выглянул коридор, после чего бесшумно затворил за собой дверь камеры и, наклонившись ко мне, шепнул: — Требуют, чтобы тебя выпустили.
— Кто? — удивился я.
— Да, всякие… Сначала только эти, чокнутые, ну, знаешь, которые все кричат о чистоте планеты, потом рабочие с нефтяных промыслов.
Вчера подошли докеры, а сегодня врачи и даже служащие из “Вита-Синтетики”.
— Но кто же стреляет? — спросил я.
— Наши, кто же еще. И солдаты. Есть убитые. Профсоюзы объявили забастовку. — Нани помолчал и после паузы доверительно добавил: — Если мы тебя не выпустим.
Эти слова придали мне больше сил, чем тюремная похлебка. Я встал и с трудом добрел до зарешеченного окошка. Здесь крики слышались громче и отчетливей.
Нани тоже прислушался. Видя, что он не уходит, я принялся торопливо заглатывать принесенную пищу — жевать я не мог, к тому же “питательный тюремный рацион”, как его называл Командор, был не слишком аппетитным.
Пять дней я был оторван от мира, не знал, что происходит за стенами тюрьмы. Какие последствия имела пресс-конференция? Дошла ли она до населения и в каком виде? Почему-то вспомнился больной сын Мак-Харриса. Надо ли говорить, как, измученный допросами, я ждал дня, когда истечет ультиматум Агвиллы!
С улицы снова долетели крики. Я даже сумел различить отдельные возгласы: “Свободу Искрову!” “Долой Мак-Харриса!” Это придало мне храбрости: — Сеньор Нани, можно попросить вас кое о чем? Надзиратель исподлобья бросил на меня подозрительный взгляд: — Что надо?
Принесите мне газеты. Я только просмотрю их и тут же верну.
— Запрещено, сеньор, — ответил он, ничуть не удивившись моей просьбе и впервые назвав меня сеньором. — Знаете, что будет, если узнает Командор?
— Нани, не пройдет и двух дней, как Командора больше не будет. Придут другие.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен. Потому что я знаю их…
— Те самые? Из Эль Темпло? Из-под горы?
— Да. Вы знаете, это мои друзья, и когда они будут здесь, я выйду на свободу и смогу замолвить за вас словечко… Обещаю вам! Потому что вы хороший человек. Только помогите мне сейчас.
Нани посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, вероятно, стараясь понять, сдержу ли я свое обещание. Потом, не проронив больше ни слова, вышел из камеры, вопреки обыкновению тихонько притворив дверь.
Два часа спустя меня снова поволокли на допрос. На сей раз в комнате был и Мак-Харрис — впервые с тех пор, как я оказался в “Конкисте”. Он сидел перед распятием мрачнее тучи, опершись изуродованной щекой о протез. От слабости я с трудом стоял на ногах.
— Садитесь! — бросил Командор, увидев, что я покачнулся.
Я сел. Мак-Харрис пристально посмотрел на меня, но не произнес ни слова. Командор подошел ближе — массивный, с квадратной головой, густые пряди волос спадают на лоб.
— Искров, — начал он, — вы человек неглупый и, наверно, понимаете, что стоит мне сказать слово — и вы расстанетесь с жизнью… Я кивнул. Он продолжал: — Вы сейчас разыгрываете из себя героя — готовы отдать жизнь за гуманное дело и все такое прочее. С нравственной точки зрения весьма похвально. Но точки зрения здравого смысла — глупость чистейшей воды. Вы забыли, что ваше поведение может стоить жизни не только вам одному. Если угодно, можем устроить вам встречу с вашими детьми. И женой. Потому что, как вы, верно, догадываетесь, они более не на Снежной горе…
У меня потемнело в глазах, на миг я потерял сознание. Сквозь темную пелену пробился голос Командора: — Скажу вам откровенно, Искров, если вы до сих пор еще живы, то единственно благодаря сеньору Мак-Харрису — это он взял вас под защиту.
Пейте, пейте, это не яд, а минеральная вода.
Я отхлебнул глоток и только тогда с трудом выдавил из себя: — Да, да, конечно, понимаю… Только сеньор Мак-Харрис мог взять на себя…
— Вообразите, он даже настаивает, чтобы я отступился от вас.
Выпустил на свободу. И ваших детей тоже. И жену.
Я ждал: сейчас будет названа цена этого великодушия.
— Взамен он хочет от вас всего две вещи…
Мак-Харрис по-прежнему хранил молчание, но не сводил с меня пристального взгляда. Командор закончил: — Вы должны указать местонахождение Эль Темпло. И Ясимьенто.
Усилием воли я вытеснил из сознания страшную картину — мои мальчики в змеиной яме — и, подняв голову, отчетливо произнес: — Если бы я знал, то сказал бы в самом начале… наших бесед.
Вы можете, — я чуть было не сказал “вырвать из груди мое сердце”, но благоразумно воздержался, — разорвать меня на куски, бросить на съедение к змеям, убить мою жену, детей, истребить весь мой род, это ничего не изменит. Я не знаю! Не знаю! Повторяю: по дороге в Эль Темпло я спал, меня усыпили. И проснулся уже в джунглях. Когда же я возвращался, меня усыпили в Эль Темпло, под землей, а проснулся я на поверхности.
— Где именно?
— Восточнее Скалистого массива, каких-нибудь полдня пути на машине до Кампо Верде по бывшей автостраде.
— Можете точно указать место?
— Вряд ли. Я находился под действием наркоза. Да и стайфли не позволял ориентироваться.
— Больше вы ничего не помните?
— Ничего.
Все это я повторял уже десятки, если не сотни раз, но Командору явно хотелось показать Мак-Харрису, что больше из меня ничего не выжмешь.
С улицы теперь уже совсем близко долетел шум манифестации.
Крики “Свободу Искрову!”, выстрелы. Мак-Харрис вздрогнул, качнул головой, Командор поспешно нажал кнопку: позади распятия показался телеэкран. Я вспомнил, как за несколько недель перед тем мы наблюдали другую манифестацию и расстрелы на проспекте Дель Принчипе. Но на сей раз прежде, чем включить экран, Командор вытолкал меня за дверь.
— В камеру! — приказал он.
Пока меня волокли по витым лестницам, в ушах не стихал гул манифестации. В камере я рухнул на пол — без сил, но гордый собой: выдержал, не сдался! Неожиданно рука нащупала под рогожей, в изголовье, газеты. Их была целая пачка, за несколько последних дней. Забившись в угол за дверью, спиной к глазку, я погрузился в чтение.
Мне и в голову не могло прийти, что мое возвращение в Америго-сити повлечет за собой такие последствия, причем не только в столице.
Конечно, из путаных, подчас противоречивых сообщений трудно было составить истинную картину происходящего, но одно мне стало совершенно ясно: непрочное спокойствие, установившееся после первого появления энергана, рухнуло, и, кажется, бесповоротно. Джина выбрался из бутылки, в ход пошли силы, развития которых никто не мог предугадать и проконтролировать. Насколько я мог понять из газет, главные события развернулись после просмотра фильма Агвиллы. Джонни Салуд не стал дожидаться вечера. Удрав с пресс-конференции, он тут же пустил его в эфир. Будучи человеком неглупым и хитрым, Джонни после моих разоблачений сообразил, что время Мак-Харриса прошло, и поторопился первым бросить камень в поверженного кумира, завоевывая тем самым славу “борца против «Альбатроса»”.
Сделав свое дело, он исчез, как сквозь землю провалился. Думаю, выжидал, как повернутся события.
“Голос нефтяника” опубликовал проект соглашения с “Альбатросом”, включая требование к Мак-Харрису добровольно предстать перед Верховным судом. Все остальные газеты и экстренные выпуски — одни вкратце, другие подробнее — изложили мое выступление. Даже близкая к Мак-Харрису пресса не посмела полностью опровергнуть мои слова и лишь попыталась бросить на них тень, представив меня “орудием мстительных индейцев”.
Зато газета Моралеса откровенно ликовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40