Алиса лежала рядом на кушетке, в своей обычной одежде – джинсах и спортивном свитере. Он двинулся к своему месту, чувствуя на себе взгляд Мириам. Пока он не устроился, тело Мириам оставалось напряженным, будто бы готовым к прыжку.
– Джон, – сказала Алиса, откинув голову назад, – я даже не слышала, как ты вошел. Ты всегда подкрадываешься. – У него просто дыхание перехватило от ее улыбки – улыбки тринадцатилетней девочки. Чудесная игрушка, такая хрупкая, сочная...
Мириам сыграла на клавикордах громкое арпеджио.
– Давайте начнем, – сказала она.
– Я не хочу опять играть эту сонату. Она скучная. – Алиса пребывала в обычном для нее угрюмом настроении.
– А как насчет Скарлатти – мы играли его на прошлой неделе? – Мириам пробежала пальцами по клавишам. – Мы смогли бы его сыграть, если Джон не подкачает.
– Все, что он играет, – сплошная скука. Пальцы Мириам порхали по клавишам.
– Я знаю Корелли, Абако, Баха. – Она бросила Алисе ноты. – Выбери что хочешь. Наступило молчание.
– Генделя я едва знаю, – заметил Джон. – Он труден для виолончели.
Мириам с Алисой переглянулись.
– Тогда займемся Генделем, – решила Алиса. – Неинтересно играть то, что хорошо знаешь, – не так ли, Джон? – Она взяла свою скрипку и пристроила ее под подбородком.
– Мне все равно, что играть. Я управляюсь с виолончелью лучше, чем китайцы со своими палочками для еды, дорогуша.
– Ты всегда так говоришь.
Не успел он настроить инструмент, как они уже начали. Он вступил не в такт, попытался их догнать, затем вырвался вперед, но в конце концов подстроился.
Они играли около часа, три раза повторив трио-сонату. Джон постепенно вошел во вкус; игра стала согласованной, динамичной. И сама музыка была красивой. Она удивительным образом сочеталась с ярким солнечным светом, с красотой женщин.
– Ну вот, – сказала Алиса, когда они закончили, – вот и славно. – Она раскраснелась, и это лишь подчеркнуло ее расцветающую женственность.
Сердце Джона снова дернулось. Он прекрасно знал, что ожидает избранников Мириам. Трудно было сказать наверняка, какая участь готовилась Алисе. Мириам могла как осчастливить, так и уничтожить. Иногда их ждала смерть – как прикрытие ее собственных дел, иногда – невыразимое блаженство.
Мириам всегда была очень практична, и уж если она что-то делала, то неспроста. Алиса вполне могла заинтересовать ее, к примеру, значительным состоянием, которое она рано или поздно унаследует (так было некогда и с Джоном). Мириам ведь всегда не хватало денег, а те, кто ее любил, отдавали ей все.
– Давайте выпьем, – оживленно сказала Мириам Она достала из бара портвейн – «Уорр» 1838 года, купленный еще в старой лавке братьев Берри, в Лондоне. Портвейн этот был замечателен тем, что с годами он приобретал сначала дивную крепость и свежесть, а потом – по прошествии еще некоторого времени – крепость растворялась в неповторимом разнообразии тончайших вкусовых оттенков. Сейчас крепость его уже едва ощущалась, но даже в аромате – изысканном и сложном – чувствовалось дыхание старины. Без всякого сомнения, это был лучший портвейн в мире, возможно – лучший во все времена.
– Считается, что мне нельзя употреблять алкоголь.
Мириам налила Алисе немного вина.
– Оно очень легкое. Только варвары отказывают своим детям в праве на бокал вина.
Алиса выпила одним глотком и потянулась за новой порцией.
– Это святотатство, – сказал Джон. – Ты пьешь его, как текилу.
– Мне нравится не вкус, а то, как я себя чувствую после этого.
Мириам налила ей еще.
– Не напивайся. Джон сам не свой до беспомощных людей, так и набрасывается. – Это замечание прозвучало столь неожиданно, что Джон похолодел.
Алиса рассмеялась, глаза ее рассматривали Джона насмешливо и оценивающе. Джон не терпел издевок и поспешно ретировался к окну, заставив себя сосредоточиться на открывавшемся ему виде. Через улицу располагалось здание с кооперативными квартирами. Так странно – ведь еще совсем недавно по обе стороны улицы стояли особняки, такие же, как и тот, в котором они жили, и трудно было поверить, что вьюнки уже могли оплести фасад одного из этих новых зданий. С улицы, как всегда, доносились крики детей. Джону казалось трогательным то извечное душераздирающее возбуждение, которое звучало в этих голосах, – звуки, принадлежавшие всем временам. Взросление – это ужасный процесс потери бессмертия. Джон ощупал свое лицо. Щетина уже прорастала. Каким-то необъяснимым образом оказался он в гибельных сумерках жизни, и отрицать это было бы просто смешно.
Незаметно подошла Алиса; она встала рядом, плечом почти касаясь его локтя. Она, несомненно, сказала себе, что должна его завоевать, включить в список своих побед. Хотя, впрочем, интерес ее мог объясняться проще и болезненней – она хотела видеть, как он страдает. Ведь по сути она была таким же хищником, как и сама Мириам, – или как он сам.
– Во что они играют, Алиса? В «Ринголевио»?
– Ринго – что?
– "Ринголевио". Такая игра.
– Они играют в «Чужака».
* * *
Мириам смотрела на мужчину, которого она привела к гибели. Этим утром он мог убить ее. Убить. Холод проснулся в ее взгляде, но исчез столь же внезапно, сколь и появился. Она немало поборолась за то, чтобы превратить его в совершенство. Так грустно было видеть, что он разрушается даже быстрее, чем его предшественники. Эвмен пробыл с ней более четырехсот лет, Луллия – и того дольше. До сих пор ни один из тех, кого она подвергала трансформации, не сдавал так быстро – еще и двухсот лет не прошло. Теряла ли она свое мастерство, или же это человеческая порода теряла свою силу?
Она отпила еще немного портвейна, подержала его во рту. Само время по вкусу должно быть таким. В вине время – пожизненный пленник, но в жизни его можно лишь замедлить, и то не навечно. А в случае Джона – даже и не слишком надолго.
Так много еще не сделано, а в запасе оставалось, вероятно, лишь несколько дней. Она подбиралась к Алисе медленно, осторожно, она захватывала ее по крупицам – теперь же медлить было нельзя. Нужно ждать грозы – она непременно разразится, когда Джон поймет, в каком положении он оказался, – и в то же время нельзя допустить, чтобы Алиса поняла суть происходящего. Так как девушке предстояло заменить его, было бы крайне нежелательно, если 6 она узнала о последствиях трансформации.
Особенно ввиду того, что для Алисы таких последствий могло и не быть. Мириам теперь необходимо было как можно быстрее добраться до Сары Робертс. Она имела уже достаточное представление о работе и привычках этой женщины, чтобы решиться на встречу с ней.
Если кто-нибудь на этой планете и мог догадаться, что было не так с трансформантами, то это, вероятно, только доктор Робертс. В ее книге «Сон и возраст» Мириам обнаружила ростки удивительно глубокого понимания проблемы, хотя вряд ли даже сам автор догадывался о всей значимости своих исследований. Робертс провела превосходную работу по наблюдению за приматами. Она достигла необычайного роста продолжительности их жизни. Что, если, располагая соответствующей информацией, она сможет обеспечить трансформантам истинное бессмертие?
Мириам поставила бокал и вышла из комнаты. Она, конечно, рисковала, оставляя Алису и Джона вдвоем, – но ведь это вопрос всего нескольких минут. Его жестокость еще не приняла опасную форму. А ей нужно было заняться делом – грустным делом – там, наверху, среди печальных руин прошлого. В отличие от остальных пыльных и заброшенных чердачных помещений дверь в эту комнату была в идеальном состоянии. Она открылась бесшумно, лишь только ключ повернулся в последнем замке. Мириам шагнула в маленькое, душное помещение. И только когда тяжелая дверь захлопнулась за ней, и никто уже не мог услышать Мириам, она дала волю раздиравшим ее чувствам. Прижав кулаки к вискам, она закрыла глаза и громко, протяжно застонала.
Затем наступила тишина, но тишина странная. Как будто этот тоскливый вопль пробудил дремавшую здесь, во мраке, силу, и мощный тяжелый вихрь пронесся по комнате.
Мириам безвольно сидела, оттягивая печальную минуту. «Я тебя люблю», – тихо говорила она, вспоминая каждого из тех, кто покоился здесь, каждого из своих потерянных друзей. Она не сумела сохранить их – ее вина! – и осталась верна им навеки. С некоторыми из них – Эвменом, Луллией – она так и не рассталась, провезя их с собой через полмира. Сундуки их, обитые железом, обтянутые кожей, почернели от времени. Здесь же стояли и сундуки поновее – такие же прочные, а то и еще прочнее. Мириам вытащила самый новый из них на середину маленькой комнатки. Она купила его лет двадцать назад; он был сделан из высокопрочной стали и закрывался на болты. Мириам хранила его специально для Джона. Она сняла крышку и осмотрела сундук внутри, затем взяла лежавший в нем мешочек с болтами. Их было двенадцать, и она вставила их по периметру крышки. Теперь, чтобы сундук закрыть и запереть, понадобилось бы всего несколько секунд.
Она оставила его, однако, открытым. Когда она приведет сюда Джона, времени у нее может быть очень мало. Задержавшись на миг у двери, в ощутимой зыбкой тишине комнаты, она окинула взглядом сундуки и прошептала слова прощания.
Дверь закрылась, тихо, жалобно скрипнув, как будто соболезнуя ей в ее горе. Она тщательно проверила все замки: беда не должна попасть туда, как, впрочем, и выйти оттуда. Вниз Мириам спускалась, чувствуя облегчение от мысли, что она успела подготовиться к худшему, и легкую тревогу из-за того, что оставила Алису без защиты даже на столь краткий промежуток времени.
2
Глухие вопли обезумевшего от страха резуса заставили Сару Робертс вскочить на ноги. Шлепая туфлями по линолеуму, она пробежала через холл в зверинец.
При виде открывшегося ей зрелища она похолодела. Мафусаил дико носился по клетке, вопя так, как может вопить только резус. На полу валялась голова Бетти – ее морда была оскалена в гримасе. Скача по клетке, Мафусаил крутил над головой руку Бетти; маленькая ладошка помахивала при этом, как бы прощаясь. Остальные части тела Бетти были раскиданы по всей клетке. Бросившись за помощью, Сара чуть не поскользнулась в луже крови, вытекавшей из-за прутьев решетки.
Не успела она добраться до двери, как та широко распахнулась. Вопли Мафусаила подняли на ноги всю группу геронтологов.
– Что же ты, черт побери, наделал, Мафусаил! – завопила Филлис Роклер – она ухаживала за лабораторными животными.
Морда обезьяны была не менее сумасшедшей, чем лица людей, сошедших с ума, – а Сара повидала их немало, проработав интерном в Бельвю на отделении психиатрии.
Чарли Хэмфрис, гематолог, прижал лицо к клетке.
– Господи, какой урод! – Он отшатнулся, резиновые подошвы его туфель хлюпнули на липком полу. – Обезьяны – это просто ублюдки.
– Скажите Тому, чтобы спустился, – устало произнесла Сара. Он был необходим ей для поддержания душевного равновесия – случившееся потрясло ее. Через несколько секунд он ворвался в зверинец с побелевшим лицом. – Никто не пострадал, – сказала она. – Из людей, я имею в виду.
– Это Бетти?
– Мафусаил разорвал ее на куски. Он не спит уже двое суток и становится все более раздражительным. Но у нас и мысли не было, что такое может случиться. – В этот момент вошла Филлис с видеокамерой. Она собиралась записать на пленку поведение Мафусаила – для последующего анализа.
Сара наблюдала за реакцией Тома. На лице его ясно читалась озабоченность – он раздумывал, как эта катастрофа может повлиять на его карьеру. Быть первым – только это всегда и заботило Тома Хейвера. Когда же он наконец взглянул на нее – удивительное, совершенно искреннее участие сквозило в его взгляде.
– Тебе это очень повредит? Что показывают анализы крови – она меняется?
– Та же кривая, что и раньше. Никаких изменений.
– Значит, решение все еще не найдено. А Бетти мертва. О Господи, ну и в переплет же ты попала!
Она чуть не рассмеялась, услышав это его «ты». Ему не хотелось выглядеть в ее глазах таким, каким он был на самом деле, – и не мог он сказать ей прямо: моя чертова карьера тоже держится на этом. Она протянула ему руки, поняв вдруг, что он расстроился даже больше, чем она. Он благодарно взял ее за руки, шагнул к ней и, казалось, хотел что-то сказать, но она опередила его:
– Вероятно, завтра придется отнести эту мою погибшую звезду сцены в Бюджетную комиссию.
Он как-то враз осунулся.
– Ну, в любом случае Хатч собирался выступать против продолжения. А теперь, когда Бетти погибла...
– Это значит, что мы всё должны начать сначала. Ведь она была единственной, кто перестал стареть.
Сара взглянула на Мафусаила – он уставился на нее в ответ так, словно не прочь был повторить свой забавный номер. Красивая обезьяна. Серая шерсть, могучее тело. Малышка Бетти была его супругой.
– Ты меня извини, я, кажется, сейчас не выдержу и разрыдаюсь. – Сара попыталась сказать это по возможности шутливо, как бы посмеиваясь над своей слабостью, но было это отнюдь не шуткой. Она с благодарностью встретила объятия Тома.
– Ну-ну, мы же в общественном месте. – Том, как всегда, был сдержан; он страшился проявления эмоций на людях.
– Мы все здесь как одна семья. Все вместе и станем безработными.
– Этого никогда не будет. Найдется какая-нибудь другая возможность.
– Через пару лет. А за это время мы потеряем всех своих обезьян, испортим все опыты и потеряем время!
Одна только эта мысль сводила Сару с ума. После того как ей удалось случайно обнаружить в крови крыс, которых лишали сна, фактор крови, обусловливавший продолжительность их жизни, она стала человеком, выполняющим работу первостепенной важности. В этой лаборатории они искали лекарство от самой распространенной болезни – старости. И Бетти была доказательством того, что такое лекарство существует. Препараты, температурный режим, диета повернули какой-то скрытый ключ в крови резуса – и сон обезьяны стал таким глубоким, что временами походил на смерть. А по мере того как углублялся сон, замедлялось старение. То же самое происходило и с Мафусаилом, но на прошлой неделе сон его внезапно прервался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40