Этот город не грохочет, как Рим, не постукивает, отдаваясь эхом, как мраморные улицы Константинополя, – он громко стонет, подобно зимнему ветру, пришедшему с болот. И время от времени весело цокают копыта лошадей, впряженных в ярко размалеванный экипаж, где покачивается на подушках аристократка в шелках.
Мириам смотрит на солнечные часы: четыре часа прошло уже с тех пор, как забрали Луллию; эти палачи скоро появятся на Ломбардской улице с ужасным грузом в черном муслиновом саване. И Мириам должна быть готова, ибо Луллия «сознается».
Да уж Мириам-то повидала их, она знала, сколь искусны они в своем деле – в пытках. В сравнении с ним бледнели все другие искусства этого века – с людей сдирали кожу среди радостных толп, а куски плоти разбрасывали вонючим детям в качестве сувениров; жертвы выли, признаваясь в колдовстве или в чем угодно – что бы от них ни потребовали.
Мириам даже представить себе не может глубины своего отвращения. Ночью она с истинным удовольствием ходит по улицам, в тысячу раз более опасная, чем самый шустрый убийца, – более сильная, более быстрая... и умная.
Ее желудок всегда полон. Вернее, был, пока солдаты короля Генриха не стали прочесывать по ночам город.
Они поймали Луллию у обители Святого Братства Крестоносцев, неподалеку от церкви Святого Олафа; теперь она в тюрьме; уличный ребенок, гречанка из Византии – Мириам нашла ее в Равенне, на Портновском рынке близ Императорского дворца, она ткала полотно. Как давно это было! Целую вечность назад. Ее красота поразила Мириам и помогла ей примириться с утратой Эвмена. Когда Рим пал, они переехали в Константинополь, но уехали и оттуда, когда там стали появляться старые, хорошо знакомые Мириам признаки упадка: покинутые кварталы, брошенные дворцы, пожары, продажность власть имущих и дико растущие цены.
Они обосновались в Лондоне – неплохой выбор: много людей, хаос... Когда они приехали, у них не было ничего, кроме одного венецианского золотого дуката и шести бургундских пенсов.
Дукат обеспечил им проживание в течение года. В дальнейшем, чтобы раздобыть денег, они обшаривали дворцы аристократов.
Сотня лет любви и благоденствия промелькнула как сон, в мгновение ока.
Затем Луллия изменилась. Исчезла, испарилась ее молодость. Раньше она утоляла голод раз в неделю, затем – раз в день, а в последнее время – каждые несколько часов. Она неистовствовала ночи напролет, платя дань своему голоду, и тело ее раздувалось от выпитой крови. И ее необыкновенная красота, перед которой мужчины когда-то склоняли головы, осталась лишь в воспоминаниях. Теперь вид ее наводил ужас, визгливый голос разносился по всему дому, в глазах горела жажда крови. И вот – все кончено; она схвачена, она скрипит зубами и рычит на судей. Мириам буквально неслась той ночью по Ист-чип к Тауэру – но слишком поздно.
Теперь остается лишь ждать. Она сидит дома, и всюду разбросаны вещи Луллии – Мириам уже просто видеть их не может: ее платья, изношенные туфли, обручи, которые Луллия покупала для волос, они лежат сейчас в маленькой бумажной коробке. Мириам горстями достает из тайника монеты, сыплет их в кожаный мешочек и прячет его за пазухой. От Эбгейта до доков она наймет лодку. Надо бежать, ведь Луллия неизбежно «признается», и Мириам тоже могут схватить, если она здесь задержится. Три дня назад она погрузила свои сундуки на генуэзскую галеру, все – кроме сундука Луллии. Корабль отходит завтра или послезавтра, и она будет на его борту. Но она не уедет без Луллии. Всем им - и себе самой – она обещала надежное убежище, как обещала и хранить им верность.
Место упокоения девушки готово – приземистый дубовый сундук, обитый железом, он стоит сейчас посреди комнаты; свеженатертое дерево слабо пахнет рыбьим жиром.
Если Мириам не сможет убежать, ее сожгут на костре.
Теперь она считает свои монеты – пятьдесят золотых дукатов, три золотых фунта, одиннадцать золотых экю. Этого достаточно, чтобы целый год кормить Чипсайд или на неделю обеспечить кардинала Бофора.
Они идут.
Она прикусывает язык, услышав рев крумгорнов, возвещающий о приближении кортежа. Это должно сработать, должно!
Если бы только она могла оставить Луллию!.. Но она себе этого не простит. Клянясь своим возлюбленным никогда не оставлять их, она получала право их обманывать. Она выбегает на Ломбардскую улицу и, расталкивая толпу, бросается к коренастым фигурам с телом в черном саване на плечах.
В кулаке у нее зажата горсть серебра. Потребуется по меньшей мере три серебряных пенса, чтобы заполучить тело Луллии, и еще пять-шесть, чтобы спастись самой. В руке одного из мужчин она видит квиток с развевающимися на нитях печатями – письменный приказ о том, чтобы женщина по имени Мириам, обвиняемая в колдовстве, была со всей поспешностью...
– У меня есть серебро! – кричит она, перекрывая рев труб. – Серебряные пенсы за мою бедную дочь!
– Ого, красавица, нам придется взять и тебя!
– У меня есть серебро!
Здоровяк со свитком подходит и кладет руку ей на плечо.
– Короля не купишь кучкой монет. Стражники остановились. Наступила тишина. Зеваки, затаив дыхание, наблюдают за мольбами Мириам сохранить ей жизнь. Она показывает на ладони два серебряных пенса
– Это все, что у тебя есть?
– Это все, что у меня есть на свете!
– Тогда пусть будет три! – и он хрипло смеется ей в лицо.
– Это все мои деньги, все, что у меня есть! – воет Мириам. Она достает еще монетку и держит все три в дрожащих ладонях.
Их вырывают у нее и сбрасывают Луллию на каменные ступени у дома. Исчезают в толпе глашатаи, уходят стражники, свиток падает в грязь.
Мириам с трудом разворачивает саван. Луллия – ярко-красного цвета, язык похож на пурпурный, покрытый волдырями цветок, глаза едва не выскочили из орбит.
Они пытали ее кипящим маслом. Эта вонючая грязь покрывает все ее распухшее тело.
И слышится слабый звук, звук рвущейся кожи – когда разжимаются ее кулаки.
* * *
– Это кошмар, – пробормотал Том. Сара как зачарованная смотрела на взлетающие ввысь кривые.
– Я знаю, – ответила Сара с отсутствующим видом. Кровь ее поразила. Том, несомненно, ожидал что обнаружится какая-то ошибка, но Сара-то знала, что тот образец, который сейчас анализировал Джефф, только подтвердит невероятное. В мозгу с мучительной навязчивостью звенел вопрос: кто она, кто она? Голова у нее шла кругом, а замешательство грозило перерасти в панику.
– Я ее разбужу. – Том сделал движение, чтобы встать.
– Не надо! Ты... нарушишь запись.
Он смотрел на нее.
– Но она же, очевидно, страдает...
– Посмотри на графики! Ты же не хочешь разрушить уникальную запись. Мы даже не знаем, кошмар ли это. Ей, может, снится что-то удивительно приятное.
– РЭМ соответствует кошмару высокой интенсивности.
– Но посмотри на дыхание и проводимость кожи. Она же практически находится в состоянии комы.
Сара испытала облегчение, когда Том вновь уставился на мониторы. Им надо быть сейчас здесь, надо сделать эту уникальную запись. Приборы продолжали работать, регистрируя необычную модель сна миссис Блейлок. Сара попыталась собрать данные воедино – дельта-ритм низкой интенсивности, альфа-ритм как в состоянии транса. Подобная модель внутримозговой деятельности могла быть только у человека, перенесшего мозговую травму или, возможно, мастерски владеющего техникой медитации.
– Давай проведем зонное сканирование, – медленно проговорила она.
– Ты думаешь, мы что-то упускаем?
– У нас слишком много нулевых считываний. Тем не менее глаза ее двигаются, словно ей снится сон, и весьма впечатляющий.
– Может быть, это гиппокамп. Если его стимулировать, можно достичь интенсивных галлюцинаторных эффектов. Это и влияет на РЭМ.
– Прекрасная идея, доктор. Но чтобы снять электрические сигналы с такой глубины, нам нужно переместить электроды.
– Давай так и сделаем.
– Тогда это предстоит тебе, Томас Ты же сам хотел, чтобы я не ходила туда одна, помнишь?
– Хорошо. – Он двинулся было к двери, но задержался. – Ты делаешь это лучше меня, дорогая.
– По одному на каждую височную кость и два рядом прямо над ламбдоидным швом. Если не сможем считать данные с такой позиции, потребуется сканирование.
– Каким же образом я доберусь до ламбдоидного шва? Мне придется поднять ей голову.
– Том, она и пальцем пошевелить не сможет, она поглощена своим сном. Она и не заметит, что ты поднимаешь ей голову. – Сара вдруг ощутила неприятную тяжесть в желудке. Одна мысль о том, чтобы снова оказаться рядом с этим существом, вызывала у нее тошноту. У человека мозг не может так работать, и не может быть такой крови.
Том ушел, но на экране монитора он появился нескоро. Он не спешил. Сара смотрела, как он перемещает электроды. Сначала графики шли ровно, без подскоков. Сара подстраивала чувствительность, когда начался весь этот ад. Четыре электрода были подключены к двум разным самописцам, на случай если сигнал от одной области будет лучше, чем от другой. Но это не имело значения: обе иглы вдруг рванулись с места и начали выписывать гигантские волны.
– Господи, помилуй, – поразился Том, вернувшись.
– Повреждение мозга, – сказала Сара. – Определенно оно.
– Если так, то нет никаких серьезных последствий.
Рука опустилась на ее плечо. Откинув голову назад, она увидела Джеффа; оправа его очков блестела в люминесцентном свете.
– Ты была права, – сказал он. – Это причуда природы.
Сара смотрела на женщину в палате, поразительно красивую женщину. Но она также представляла собой и нечто иное, что Джефф назвал причудой.
Иглы самописцев, словно обезумев, прыгали по лентам. Сара вспоминала, что она знает о гиппокампе. Это одна из самых глубоких областей мозга. Если ее подвергнуть электростимуляции, то пациенты подчас в мельчайших деталях заново переживают какие-либо моменты своего прошлого. Здесь скрыты тайны мышления, здесь таится древняя память – и именно здесь разгуливают драконы и ползают в мрачных глубинах порождения Тьмы. Если из-за травмы или болезни гиппокамп разрушается, то прошлое человека исчезает, и он обречен жить в состоянии дезориентации, как в случае пробуждения после особенно ужасного кошмара.
Самописцы шуршали в тишине комнаты. Джефф бросил на пульт листок желтой бумаги – результаты повторного анализа крови.
– Эта женщина, должно быть, в буквальном смысле заново переживает свою жизнь, – заметил Том. – Это у нее в тысячу раз сильнее обычного сна.
– Надеюсь, жизнь у нее была вполне приятной, – заметил Джефф, теребя свой листок.
– Нет, отнюдь, – отрезала Сара. И она не сомневалась в этом.
7
Туманные образы проплывали перед закрытыми веками Джона. Он не мог сказать точно, когда к нему вернулось сознание, но вероятно – лишь несколько минут назад, ибо тело его напомнило о себе мучительной болью.
Какой же он дурак – стоять над ней, наслаждаясь своей победой, ожидая, когда она проснется. Но он хотел, чтобы она знала.
Он все еще слышал звон ножа с прекрасным лезвием из углеродистой стали, ударившегося о каменные плиты.
Ему нельзя было так медлить!
Он мечтал о том, чтобы распрямиться, ощутить в суставах свежесть движения. Вновь стала охватывать его паника, но он подавил ее. Он ощупал стены и низкий потолок своей могилы, потрогал грязь на дне лужи, в которой он находился. И услышал звук падающих капель, отдававшийся эхом, словно вода капала где-то в большой пещере.
Он крикнул. Снова откликнулось эхо. Он сделал глубокий вдох. Воздух был свежим и прохладным. А ведь в таком склепе можно было бы задохнуться всего за несколько минут...
Отдушина. Должна быть отдушина.
Он не мог повернуться, места для этого было недостаточно. Его ноги, однако, ощущали твердость камня. Он опустил пальцы глубоко в грязь – это не давало никакого результата, пока он не ощупал место, где стена уходила в воду, прямо перед ним. Здесь грязи не было.
Течение уходило под камень, через отверстие дюймов восемь шириной. Если бы только удалось пролезть туда! Наклонившись как можно дальше и стараясь держать лицо над водой, он поболтал рукой в отверстии. Рука осталась под водой, но это неважно – ибо он четко ощутил течение. Если он вытянет руки и оттолкнется ногами, то плечи и голова пройдут в отверстие. Гарантии, что он достигнет воздуха, не было, но даже утонуть казалось ему счастьем по сравнению с настоящим его положением.
Он опустил лицо в воду, вжался в грязь, нашел ногами опору и стал отталкиваться. Чтобы пролезть, ему пришлось повернуть голову вбок. Вода ворвалась в нос, стала жечь горло и легкие. Он зажмурился, борясь с рвотой, и все отталкивался, лягался, извивался... В висках стучало, голова была зажата между грязным дном и камнем, ухо, тершееся о камень, горело. Он понял, что оно может оторваться, настолько узким был лаз.
Грязь проскальзывала между его губ, проникала в рот. Воздух! Ему нужен воздух! Он беспомощно извивался, чувствуя, как из носа и рта идут пузыри. Его стало рвать. Где-то далеко позади ноги судорожно бились о воду, поднимая со дна грязь, а впереди бессильно за ту же воду хватались руки.
Затем вдруг боль в ухе прошла. Он мог поднять голову! Несколько отчаянных рывков, и глаза его оказались над водой. Он оттолкнулся от грязи, услышал, как хрустнули его кости, когда он подтянул под себя ноги...
Ярко-красные вспышки мелькали у него в глазах, сознание мутилось. Ему отчаянно хотелось вдохнуть глоток свежего воздуха. Он почувствовал, что мочится, – горячий поток в ледяной воде. Нельзя же утонуть в луже глубиной в несколько дюймов!
Однако он тонул. Силы уходили, боль уступала место какому-то облегчению, расслабленной дремоте. Он жаждал умиротворения, покоя, который, казалось, еще один рывок – и наступит.
Он вспомнил Мириам, увидел перед собой ее белеющее в темноте лицо: губы ее были приоткрыты, поддразнивая его и призывно маня.
Издевка над его любовью!
Он не мог допустить, чтобы она победила! Она лгала ему с самого начала. Несколько недель со дня первой их встречи она приходила к нему каждую ночь со своими зловещими инструментами и сидела рядом, гладя его по голове, в то время как кровь ее текла в его вены и усиливалась его лихорадка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40