«А если, – размышлял Джон, – я превращусь сейчас в дерьмо, какого полно кругом, и если почувствую себя в какой-нибудь лавке обиженным, тут же куплю всю фирму, чтобы выгнать с работы этого продавца».
– А кому этот дом принадлежал? – спросил он.
Маклер принялся листать свои бумажки.
– Одному известному производителю пластинок, – суетливо говорил он, – но никак не могу вспомнить его имя. Самым большим его хитом была вот эта песенка, как же ее? – И он напел мелодию, в которой Джон ничего не опознал. – По крайней мере он финансировал фильм с участием одной из его певиц, фильм прогорел, и дом перешел к банку.
– А, вон что. – Джон огляделся и попытался представить себе, как этот дом мог быть обставлен. На безупречно белых стенах висели золотые диски? На светлом паркете зеркального блеска лежали бесценные ковры? Лучшие звездные голоса ступали по лестнице из зеленого мрамора.
Высокоодаренных поп-музыкантов угощали в столовой или подписывали с ними контракты в кабинете. И кто знал, что разыгрывалось потом этажом выше в бесчисленных спальнях, ванных комнатах и фитнес-залах?
Все это теперь могло принадлежать ему, Джону Фонтанелли, человеку, лишенному какого бы то ни было таланта. Не верится.
Эдуардо подошел к нему.
– По-моему, это немного мелковато для богатейшего человека мира, а? – сказал он вполголоса. – Мы только теряем здесь время.
– А мне нравится.
– Что? – Он, казалось, был искренне потрясен. – Джон, я прошу тебя… Таких вилл здесь несчетно. В ней же нет ничего особенного, то есть… да она бы простого миллиардера не устроила.
Джон невольно рассмеялся. Неусыпная забота Эдуардо о его имидже временами была трогательной.
– Нет, правда, – настаивал на своем Эдуардо. – Портесето! Портесето – это же дыра. Ни один человек никогда в жизни не слышал о Портесето. Его даже на картах нет.
– Может, все изменится после того, как я здесь поселюсь?
– Я думаю, тебе лучше купить Калмату, раз уж тебе ее предложили, и построить там виллу. От лучших архитекторов мира.
– Я не поселюсь посреди природного заповедника. Я буду казаться себе после этого последним дерьмом.
– Тогда купи себе красивый старинный дворец, палаццо и переобустрой его.
– Это тоже никуда от меня не уйдет. А для начала – эта вилла.
– Для начала? – В голосе Эдуардо ожила надежда. – Ну, разве что для начала…
* * *
После газетных сообщений понедельника патрон воздерживался зачитывать приглашения вслух. Но в пятницу он все-таки взял в руки неприметную почтовую карточку и спросил:
– Говорит ли вам что-либо имя Джованни Анджелли?
– Итальянский предприниматель, да? – сказал Джон.
– Можно сказать и так. Анджелли что-то вроде некоронованного короля Италии: председатель правления FIAT, богатейший человек страны – по крайней мере до недавнего времени – и через свои холдинги присутствует практически во всех ведущих отраслях экономики. – Кристофоро Вакки выглядел задумчивым. – Я знаком с ним по университету. Он немного моложе меня, но тоже изучал юриспруденцию. Он уже тогда был харизматической личностью… – Он снова помахал открыткой. – Он приглашает вас. В следующее воскресенье, на «Травиату».
Должно быть, вид у Джона был вопросительный, потому что Альберто подоспел ему на помощь:
– Это такая опера. Верди.
– Звучит так, как будто вы хотите меня туда заслать, – сказал Джон.
– В качестве контрастной программы к вашему небольшому приключению в прошлые выходные.
– Я думаю, мне надо после того еще прийти в себя? Кроме того, я не люблю оперу.
– Опера – это сопутствующий факт. Вам было бы неплохо познакомиться с Анджелли. Он интересный человек. Со своим стилем, Grandezza… настоящий джентльмен. Вы сможете на живом примере увидеть, как человек умеет обходиться с деньгами и влиянием. – Он улыбнулся. – Кстати, фирма Феррари тоже принадлежит ему.
* * *
В половине третьего Джон подкатил к Teatro alla Scala на «Роллс-Ройсе». Служители в униформе распахнули перед ним двери и проводили его и телохранителя в фойе к остальным гостям. Транспарант, натянутый между римскими колоннами, возвещал, что специальное представление спектакля, посвященное стапятидесятилетию Collaborazione Fernet-Branca, зарезервировано для приглашенных гостей. Внутри здания, несмотря на послеполуденное время, было так темно, что хрустальные люстры были зажжены, благородно отражаясь в полированных полах. Фойе было наполнено гулом негромких разговоров, на серебряных подносах разносили стаканы с темно-коричневым ликером, и Джону показалось, что многие посмотрели в его сторону, но сделали вид, будто не узнали его.
Его провели по красному ковру наверх, в полукружие коридора, ведущего к ложам. Потом – высокие наборные двери с высоко расположенными ручками, будто раньше люди были великанами. И потом, окруженный своего рода свитой, его приветствовал Анджелли.
– Это для меня большая честь, – сказал миллиардер, и слова прозвучали искренне. У него были волнистые волосы с проседью, как у патрона, но он казался существенно витальнее и динамичнее. Было видно, что он, несмотря на свой возраст, все еще может притягательно действовать на женщин. Бесчисленные тонкие морщинки прорезали его живое лицо и свидетельствовали о бурно прожитых годах.
– Я вам не завидую, – сказал Анджелли, когда они вошли в ложу, а их охранники договаривались между собой о распределении функций. – Я знаю, что это такое – унаследовать состояние. Зачастую бывает так, что начинаешь принадлежать деньгам, а не наоборот. С этим надо бороться. Это действительно непросто.
– Одну битву я уже пережил, – сказал Джон. – Может быть, слышали.
– Да. Внутри семьи. Это плохо. Но поверьте мне, это только начало.
Ложа была обескураживающе маленькой. В ней помещалось всего два кресла. Да и сам зал, круглый, с красными плюшевыми креслами в партере и с шестью рядами лож, похожих на куриные клетки, показался Джону неожиданно маленьким.
Неизбежное: опера. Анджелли слушал благоговейно, Джон смертельно скучал. Сцена была обставлена импозантно, на исполнителях были великолепные костюмы, и дирижер, синьор Риккардо Мути, как Джон прочитал в программе, был неистов. И все же Джон предпочел бы рок-концерт, может, Роллинг Стоунз или Брюса Спрингстина.
В антракте они беседовали. Анджелли рассказал ему, что вскоре собирается уйти из бизнеса, а управление концерном передать своему племяннику Джованни Альберто.
– До подобных мыслей когда-нибудь доживете и вы. Мой сын Эдуардо, например, совершенно не подходит в качестве преемника. Слишком слабый характер. Он перед каждым решением будет спрашивать звезды или ясновидящих, и в мгновение ока все придет в упадок.
Но удалением от бизнеса пока даже не пахло, напротив: Анджелли казался центром деловой жизни. Каждое мгновение подходили аристократического вида господа в сопровождении элегантных дам, пожимали промышленнику руку, и он знакомил их с Джоном Фонтанелли. Джон вежливо пожимал руки, крепкие, жадные, вялые, брутальные, и целовал дамам ручки, как его учила синьора Орсини. Он заглядывал в разные глаза – обрадованные и враждебные, заинтересованные, тупые, презрительные и дружеские.
– Гюинар, – представился жилистый француз. – Жан Баптист Гюинар. Очень рад, месье Фонтанелли.
– Жан, – объяснил Ангелли, – сделал из своей страсти профессию. Можно так сказать, Жан? Ему принадлежит верфь в Каннах. Он строит яхты.
Словно дрожащая стробоскопическая картинка, пришло воспоминание. Кони-Айленд. Их игры в песке. Если поднять глаза, в море всегда виднелись далекие яхты с крохотными фигурками на палубе, и было известно, что это богатые люди. Сказочные существа. Не те, кого можно встретить. Богатые люди были волшебным образом отдалены от нормальной жизни, к ангелам они стояли ближе, чем к людям.
И жили они на яхтах.
– Очень рад, – сказал Джон, пожимая руку строителя яхт Жана Баптиста Гюинара.
* * *
– Яхта?
Грегорио Вакки глянул на стол, заваленный проспектами, журналами и книгами, так, будто Джон и Эдуардо разложили здесь собрание отвратительных порножурналов. Свой вопрос он задал в нормальной разговорной громкости, но с такой резкостью, что это прозвучало как вскрик. Даже сторожевые собаки снаружи на газоне навострили уши.
– Ну, яхта, и что? – сердито ответил Эдуардо. – Джон богатый человек, а богатому человеку нужна яхта.
– Ах-ах-ах! – немилосердно заявил его отец. – Бессмысленная роскошь. Владеть яхтой – все равно что рвать под проливным дождем тысячедолларовые купюры, как сказал кто-то.
– Джон может рвать тысячедолларовые купюры до конца своей жизни, не переставая, если захочет.
– Я не вижу, каким образом это может приблизить исполнение пророчества.
Эдуардо закатил глаза.
– Но это же несусветная глупость! Ты же знаешь, что никакая яхта не может быть для Джона слишком дорогой. Будь то хоть Королева Елизавета!
В миг бесценной, редкой ясности, какую иногда переживаешь во сне, когда внезапно понимаешь, что видишь сон, Джон осознал, что надо немедленно принять решение, которое определит его жизнь в долгой перспективе. Он подался вперед, с таким чувством, будто все происходит в замедленной съемке, протянул руку через стол и выудил из проспектов корабельных маклеров один, который бросился ему в глаза еще раньше – из белого картона с золотым тиснением: изображением самой большой из предлагаемых яхт и кратким описанием: океанская яхта 53-метровой длины, с двумя шлюпками и вертолетной посадочной палубой, укомплектованная экипажем в двенадцать человек. Продажная цена была чрезмерная, равно как и стоимость текущего содержания.
Он поднял проспект в развернутом виде.
– Я решил, – заявил он твердым голосом, который рассек пространство, словно стальной хлыст, – купить этот корабль.
Они посмотрели на него, Эдуардо с выпученными глазами, Грегорио с отвисшей челюстью. Никто ничего не сказал. Наконец Грегорио протянул руку, взял проспект и молча изучал его с откровенным недовольством. Потом вернул его со словами:
– Это ваши деньги.
Да, торжествующе подумал Джон, когда Грегорио шел к двери. Вот именно!
* * *
Панорама была великолепная. Вид был великолепный. Из конторы корабельного маклера через высокие окна, чистые, как горный воздух, открывался вид на Каннскую бухту. На площадке перед конторой, вымощенной белоснежным мрамором, в тени пальмы стоял «Мерседес», доставивший их сюда из аэропорта. Они сидели в ласкающе мягких кожаных креслах перед письменным столом из ценного темного дерева величиной с два бильярдных. Картина, висевшая на стене, была размером три на четыре метра, яркая и сияющая и, несомненно, тоже подлинная. Сам маклер был в костюме от Ermenegildo Zegna, с тщательно наманикюренными ногтями и лучистой улыбкой.
– Разумеется, мы обо всем позаботимся, – сказал он тоном, в котором была хорошо дозированная смесь непринужденности и услужливости, внушающая доверие и уверенность, что человек знает, что говорит. – Мы обеспечим вам якорную стоянку в яхтовом порту Портесето и членство в тамошнем яхт-клубе, если вы хотите, – кстати, очень эксклюзивный клуб. Мы оформим все необходимые документы, составим команду и позаботимся о страховке. Все, что останется сделать вам, – это позвонить капитану и сказать, когда вы хотите отчалить.
– Чудесно, – кивнул Джон и почувствовал себя превосходно.
Секретарша, которая принесла договоры, была высокая блондинка, от длины ее ног и величины бюста захватывало дух, а облепляющее ее тело платье предназначалось скорее для того, чтобы подчеркнуть все ее телесные признаки, чем прикрыть их.
– Чудесно, – сказал Джон еще раз.
Договор о покупке был напечатан на бумаге с водяными знаками. Маклер положил документ перед ним и протянул ему чернильную ручку Montblanc, которая легла в руку тяжело и ощутимо дорого.
До чего же кайфово быть богатым, думал Джон, ставя свою подпись. Он уже подсчитал, что эта подпись обошлась ему в сто раз дороже, чем все предыдущие приобретения, посещения ресторанов и нанятые частные самолеты вместе взятые. Миллионы долларов пришли в движение мановением его руки, нацарапавшей его имя на этой пунктирной линии. Это лучше, чем секс.
Маклер разрешил себе сдержанную улыбку. Пальма шевельнулась от ветра. Небо излучало синеву.
– Теперь мы должны, – сказал человек за письменным столом, раскрыв свой ежедневник в переплете из кожи водяного индийского буйвола, – договориться о сроке передачи вам яхты.
* * *
Когда они вернулись домой, Джон чувствовал себя замечательно. Как будто по его жилам вместо крови струилось шампанское. Все было великолепно. Шорох шин по гравию, когда «Феррари» остановился во дворе виллы Вакки, тоже звучал великолепно. Синева неба, бледная коричневость стен, многоцветность зелени деревьев были великолепны. Краски мира, казалось, стали ярче, чем всегда.
«Я богат! – думал Джон, прыгая по лестнице через две ступеньки. – Я король мира!»
Когда он вошел в свою комнату, горничная, юная чернокудрая штучка, как раз перестилала его постель, и он, проходя мимо, похлопал ее по попке. Она вздрогнула, а потом захихикала:
– Синьор Фонтанелли!
Джон взглянул на часы. Самое время позвонить матери. Его родители готовились вскоре отпраздновать день их свадьбы, они отмечали его каждый год в кругу детей и их немногочисленных семей. Пусть в этом году это станет чем-то особенным, незабываемым событием для всех, об этом он позаботится. Он взял трубку и набрал длинный номер.
– Ciao, mamma! – крикнул он, когда мать подошла к аппарату. – Это я, Джон!
– Ciao, John. – В ее голосе звучали все скорби и тяготы этого мира. – Ты уже знаешь? Лино перевелся на Аляску. Я только что узнала. И он не приедет на годовщину свадьбы.
– Ах, этот всегда выкрутится, – презрительно бросил Джон. – Знаешь, что я придумал? В этом году мы могли бы сделать из вашей годовщины нечто особенное. Вы все прилетите сюда, в нашу прекрасную Италию, на частном самолете, естественно, а праздновать мы будем на моей новой яхте – что ты на это скажешь? Сегодня я купил яхту, и ваша годовщина была бы лучшим освящением для нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96