Оригинальные цвета, удобная доставка
Ей вспомнились неудачи с Чэдом и другими мужчинами. Она быстро пожелала Раю спокойной ночи, как только он припарковался, втиснувшись между стоящими у тротуара машинами.– Ну хорошо. Спокойной ночи, – него был недоуменный вид. Я заслужил поцелуй?– Да, – улыбнулась она.Но улыбка у нее получилась вымученной. Рай, должно быть, это заметил.– Лорен, что произошло? Ты расстроилась из-за того, что наговорил это ничтожество Штасслер, да? Ты великий художник.– Нет, думаю, дело вовсе не в этом. И я никакой не «великий» художник. Я просто скульптор с ограниченными возможностями, но я чертовски хороший преподаватель, который приехал в Моаб, чтобы выяснить, что же, черт подери, случилось с моей лучшей ученицей. У меня просто плохое настроение, и я действительно, честное слово, очень сожалею об этом.Рай открыл дверцу машины.– Полагаю, увидимся утром, не так ли?– Было бы очень хорошо.– Как тебе удобней, встретиться здесь или в твоем мотеле?– Почему бы тебе не заехать за мной в мотель, а потом мы поищем местечко, где можно было бы позавтракать?Рай склонился и поцеловал ее, и Лорен тут же вспомнила мягкую притягательность его губ. Даже в такой неудавшийся вечер, они были столь желанными, как и его нежные руки, своим теплом согревали ее щеки.
Когда она с Лероем вернулась в «Зеленое сияние», Ол Дженкинс по-прежнему сидел на своем насесте. Она уже поднялась по лестнице, когда он оторвался от своей книги, посмотрел на нее и спросил, где она ужинала.– В тайском ресторане, – ответила Лорен.– Должно быть, у Манни.– Манни?– Манни Сантяго – владелец тайского ресторана и бара «Буррито». Буррито – кукурузная лепешка тортилья, свернутая пирожком, с начинкой из жареных бобов; подается с острым соусом; входит в меню многих ресторанов быстрого питания в США.
Самые процветающие в городе рестораны. Ну и как жратва?– Нормально, – голос у нее был усталый. – Мне понравились весенние булочки.– Вы чересчур любезны. Пища у Манни воняет, но никто не приезжает в Моаб ради хорошей кухни. Сюда приезжают кататься на велосипедах или джипах. Однако, вы не похожи ни на тех, ни на других. Вы не будете возражать, если я поинтересуюсь, зачем вы сюда приехали?– Нет, никаких возражений. Вы слышали о пропавшей девушке?– Это та, чья фотография висит на всех фонарных столбах по всему городу?– Да, Керри Уотерс. Она – моя ученица.– Так значит, вы учительница?– Ассистент профессора, уж если быть точным.– Позвольте мне вам кое-что сказать, – Ол перегнулся через свой стол, а Лорен и Лерой подошли к нему поближе. – Слышали, наверное, все эти россказни о том, как люди погибают в заброшенных шахтах в результате несчастных случаев? Про нее ведь говорят то же самое, правда?– Да, я слышала об этом. Ол покачал головой.– Я провел в этом городе всю свою жизнь. Мой отец был шахтером. Каждый раз, когда кто-то пропадает, начинают обвинять заброшенные шахты, словно это какая-то трясина, готовая засосать кого угодно, кто достаточно глуп, чтобы сойти с дороги. Их послушать, так эти шахты, словно гигантский пылесос, втягивающий людей прямо с поверхности земли.Лорен внимательно посмотрела на него. Ол Дженкинс выглядел серьезным и достаточно рассудительным. Это был человек, который когда-то мог привлечь всеобщее внимание только своим появлением в комнате.– Что вы хотите сказать? – удивилась Лорен.– А я хочу сказать, что надо обвинять не шахты, а тех людей, которые толкают туда других. В шахтах темно, и они глубокие. Там можно столкнуться с такими вещами, о которых не хочется говорить. Однако подумайте, кому хотелось бы отправить несчастных в эти шахты, и вы узнаете, кто убийца.Он снова уселся на свой стул.Пока Лорен поднималась наверх, ее бил озноб. Ее продолжало знобить, когда она укладывалась в кровать. Она натянула одеяло до подбородка и попыталась уснуть, но никак не могла прогнать из головы последние слова Ола Дженкинса: «... и вы узнаете, кто убийца». Глава пятнадцатая В конце концов Джун бросится на меня. Она попытается выплеснуть на меня всю ту ненависть, которая накопилась в ее сердце. Но сейчас она отвернулась и смиренно заложила руки за спину, чтобы я мог надеть ей наручники через прутья клетки. Она даже бросила нежный взгляд в сторону Веселого Роджера. Тот, как всегда с кислой миной, махнул ей в ответ. Махнул! Не бросился к ней, чтобы обнять, попробовать уберечь от ужаса. Он махнул ей, когда она подошла к двери клетки. Должно быть, он подозревает, точно так же, как и Джун, что это их последнее прощание. Вчера я сделал отпечатки с их спин. Они видели маленькую девочку из номера восемь, так что представляют себе возможный исход. Но, может быть, они все еще на что-то надеются, или молятся. Это так мило. Головокружительно мило. В каком-то смысле даже весело, когда самые жалкие из них начинают бормотать: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое». «Бла... бла... бла... – шепчу я им в ухо. – Бла... бла... бла... Ваш Бог не на небесах. Ваш Бог – я. Это я решаю, умереть вам или жить. Вот увидите. Так что попробуйте молиться мне. Забудьте своего дурацкого Бога». И они делают, как я сказал. Только цена их молитвам невысока. Мне нравится, когда я лишаю их надежды, особенно надежды на Бога, который бессилен их спасти.Я велел Джун идти впереди. Она сутулится. Все ее визгливые протесты куда-то исчезли. Возможно, она решила покориться своей участи, какой бы та ни была. Но мне-то известно лучше. Я знаю, что никто из них просто так не сдастся. Я просто не позволю им это сделать. Мне нужно их яростное сопротивление. Так или иначе я это обязательно получу.Их тела приобрели вполне подходящую форму, даже у Веселого Роджера. Хотя для фотографии на обложку журнала о культуристах он и не подходит, тем не менее находится в такой форме, в какой еще никогда не был. Для того, чтобы они приобрели нужные формы, много времени не потребовалось, особенно после нескольких недель строгой диеты, которая съела весь их жирок. Приятно рассматривать их только что приобретенные мышцы, на которых нет ни комочка жира. Но ваяние с помощью диеты и подъема тяжестей дает лишь грубый набросок. Настоящее искусство начнется сейчас, когда я выведу их из клетки и привяжу к столу. Вот тогда я начну ваять их сознание, их самые глубокие, самые сокровенные страхи, мысли и картины, которые доводят их до безумия, выйдут наружу. Я вовсе не переоцениваю себя. Поверьте мне и увидите сами, как только они окажутся на столе, никакого сюсюканья не будет. Меня всегда вдохновляет работа над новым объектом, и сегодня ночью я, как обычно, найду соответствующий замыслу способ. Это меня пьянит.На Джун свежевыстиранная трикотажная рубашка. Она недавно и сама вымылась. Я ненавижу запах грязного тела. Когда я начну в последний раз работать над ними, я хочу, чтобы от них исходил только запах страха. Этим утром Джун вымылась, точно так же, как Веселый Роджер, сыночек и Бриллиантовая девочка. Только Ее Сиятельство отказалась, очевидно полагая, что этим она будет лучше соответствовать тому прозвищу, которое я ей дал. Со временем она вынуждена будет вымыться, если, конечно, у нее будет на это время. Ее Сиятельство под большим вопросом, так как в отличие от остальных ее участь во многом зависит от моего настроения. Мой интерес к ее интимным перешептываниям с Бриллиантовой девочкой несколько поугас. Я надеялся, нет, вообразил себе, что смогу получить от этой парочки намного большее: молодые девушки, сидящие в одной клетке, определенно должны прийти к тюремному гормональному императиву. В общем так: у меня появилось лишнее тело, и я до сих пор не знаю, что мне с ним делать. Даже если бы я смог выставить ее, абсурдная и гибельная для меня мысль. Ее формы не настолько заинтересовали меня, чтобы ее отливать, а ее скелет не добавит ничего особенного к параду скелетов. Короче говоря, она не вдохновляет меня на то, чтобы с ней что-то делать. Пусть сидит взаперти, пока не станет бледной, как тля. Если честно, то мое единственное желание – игнорировать ее. Если у меня появится желание, то я смогу заставить делать ее все что угодно, в том числе и помыться, позабыть про стыд и скромность, а этого добра у нее, несомненно, судя по ее поведению, предостаточно. Но это будет ошибкой. Бесполезная трата сил, в то время как мне столько предстоит еще сделать, а времени осталось очень мало. Она может гнить тут сколько угодно, и меня это совершенно не трогает.
Я заметил, что глаза у Джун влажные. Ее подозрения превратились в уверенность, как только я приказал ей лечь на спину на стол. Ее семья и Ее Светлость выстроились у края клетки и наблюдают. Только сынишка отвернулся и начал громко подвывать. Я бы дал ему за это медаль. Он напоминает Джун, почему та должна дать мне ощупать каждое запястье, каждую коленку, пока ее будет ожидать альгинат. Вчера, когда я работал с зеленой массой на обширном поле ее ягодиц, я сказал ей, что из евнухов получаются лучшие любовники. Я повторяю это и сейчас, когда привязываю ее к столу.– Из евнухов получаются лучшие любовники, Джун. Можешь спросить об этом у папы или у любого султана турецкого королевского дома. У евнухов, – я часто употребляю это слово, так как оно навивает страх, – возможности небольшие, но они используют их с такой голодной страстью, на которую способны только тяжелобольные люди. Они становятся неразборчивыми, Джун. Как пальчики маленьких девочек, в первый раз коснувшиеся мужской плоти. Евнухи мечутся между случайным наслаждением и неестественным возбуждением... А у твоего сыночка такая милая попочка. Я очень часто смотрел на нее, Джун. Так что лежи спокойно и не вздумай противиться мне. В противном случае я приведу его сюда, а тебя заставлю наблюдать за происходящим. Я заставлю тебя узнать о прекрасно подогнанных жгутах, которые были известны только епископам и владыкам, да еще тем мальчикам, которым они так беззаветно себя посвятили. Узлы, путы и веревочные петли, которые спасают жизнь и создают великолепных любовников с круглыми попками. Как видишь, Джун, твои страхи там, дома, были не такими уж и фальшивыми. Ты хотела удовлетворить меня, чтобы я оставил в покое детей. Ты и до сих пор надеешься на это, не так ли? Но ты уже поняла, что меня нельзя удовлетворить твоим телом. Меня может удовлетворить только твоя смерть, покорная моим желаниям. Ты слышишь меня, Джун? Только твоя смерть в соответствии со всеми моими желаниями. Я позволю тебе испытать все чувства, полностью, до самого конца. Испытать их на вершине их красоты. Ты никогда так и не скажешь за это спасибо, твое величие будет отлито в бронзе.Я принес черный резиновый шарик с продернутой посередине толстой черной лентой.– Открой рот.Она подчинилась, но в знак протеста или просто ради того, чтобы задать мне вопрос, она выдавила из себя:– Зачем?..Я заткнул ей рот с такой злостью, которую она еще не встречала в своей жизни. Она не могла себе такого и представить. Когда она поперхнулась, я завязал ленту так туго, как завязывает пояс толстый мужчина, желающий скрыть свой отвислый живот. Ей потребовались одна или две минуты, чтобы понять, что боль от твердого резинового шарика намного серьезней, чем боль от узла на ленте, давящего ей на затылок. С этого момента узел и резиновый шарик начали напоминать любовников, жаждущих войти в соитие сквозь ее череп.– Альгинат, дорогая Джун. Теперь он твой друг. Началась борьба. Это неизбежно. Независимо от того, на какое бы самопожертвование ни была готова мать, ее тело начинает бунтовать. Бунт рабов, у которых не осталось надежды, рабов, охваченных ненавистью. Я наблюдал это так часто, что для меня это предсказуемо, как дождь, как слезы.Наслаждайся своей ненавистью, Джун Кливер, выплесни ее всю на меня. Я хочу видеть, как взбунтуется каждая клетка твоего тела. Умри с искривленными от ненависти губами, заживо сжигая свои легкие.Я разрезал ее рубашку. Ее тело стало удивительно гибким. Она во всем пыталась переусердствовать. Правда, Джун Кливер? Она притягательна, ее ноги широко разведены, половой орган открыт для всеобщего обозрения. Я пытаюсь представить, как будет выглядеть ее скульптура. Хочу ли я, чтобы ее влагалище было распухшим или, наоборот, в состоянии покоя? Это можно считать составной частью творения. Что же в этот раз я хочу показать в ее детородном органе? Некоторые тела женщин взывают к насилию. Я не могу им отказать, и тогда на их плоти появляется то кружево, которое отличает получившую удовлетворение женщину сразу после сношения. А потом уж я сам выбираю тот инструмент, который вызовет «одиночное сексуальное безумие», как выразился один критик, которому этот эффект больше всего и понравился. Думаю, не надо говорить, что это был мужчина. Кто еще может романтизировать безумие. Хотя я и не разделяю такую точку зрения и предпочитаю отделять художника от его искусства. Я не настолько сумасшедший. Я всего лишь посредник для выражения их чувств. Разница не так уж велика, как может показаться с первого взгляда.Ее надо побрить!Это озарение пришло ко мне неожиданно. Я не могу раскрыть тайну ее детородного органа, пока не смогу разглядеть его. Я оставил ее привязанной на столе, пока нагревал полотенце и собирал инструмент. Я сделал это с определенной долей практичности. Вернулся к своему делу только тогда, когда услышал, что Джун разговаривает со своим муженьком. С моим появлением разговор оборвался, и мне потом придется проверить запись, чтобы выяснить, не было ли там чего-то, кроме обычных жалоб.Полотенце горячее, но не настолько, чтобы обжечь. Джун, вздрогнув от первого прикосновения, расслабилась. Я нажал на головку аэрозоля и получил удовольствие, наблюдая, как зеленоватый гель превращается в белоснежную пену на ее лобке. Когда я притронулся к ней, она изогнулась, и я улыбнулся. По предыдущему опыту прекрасно знаю, что если сейчас она извивается, то потом начнет кричать. Самый лучший индикатор страха – отвращение при прикосновении чужих рук. Это делает насилие необъятным, как вселенная, ужасным для наблюдающего, расширяет болевой диапазон.Меня так и подмывало запустить туда палец, может, два или три, но я удержался от этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Когда она с Лероем вернулась в «Зеленое сияние», Ол Дженкинс по-прежнему сидел на своем насесте. Она уже поднялась по лестнице, когда он оторвался от своей книги, посмотрел на нее и спросил, где она ужинала.– В тайском ресторане, – ответила Лорен.– Должно быть, у Манни.– Манни?– Манни Сантяго – владелец тайского ресторана и бара «Буррито». Буррито – кукурузная лепешка тортилья, свернутая пирожком, с начинкой из жареных бобов; подается с острым соусом; входит в меню многих ресторанов быстрого питания в США.
Самые процветающие в городе рестораны. Ну и как жратва?– Нормально, – голос у нее был усталый. – Мне понравились весенние булочки.– Вы чересчур любезны. Пища у Манни воняет, но никто не приезжает в Моаб ради хорошей кухни. Сюда приезжают кататься на велосипедах или джипах. Однако, вы не похожи ни на тех, ни на других. Вы не будете возражать, если я поинтересуюсь, зачем вы сюда приехали?– Нет, никаких возражений. Вы слышали о пропавшей девушке?– Это та, чья фотография висит на всех фонарных столбах по всему городу?– Да, Керри Уотерс. Она – моя ученица.– Так значит, вы учительница?– Ассистент профессора, уж если быть точным.– Позвольте мне вам кое-что сказать, – Ол перегнулся через свой стол, а Лорен и Лерой подошли к нему поближе. – Слышали, наверное, все эти россказни о том, как люди погибают в заброшенных шахтах в результате несчастных случаев? Про нее ведь говорят то же самое, правда?– Да, я слышала об этом. Ол покачал головой.– Я провел в этом городе всю свою жизнь. Мой отец был шахтером. Каждый раз, когда кто-то пропадает, начинают обвинять заброшенные шахты, словно это какая-то трясина, готовая засосать кого угодно, кто достаточно глуп, чтобы сойти с дороги. Их послушать, так эти шахты, словно гигантский пылесос, втягивающий людей прямо с поверхности земли.Лорен внимательно посмотрела на него. Ол Дженкинс выглядел серьезным и достаточно рассудительным. Это был человек, который когда-то мог привлечь всеобщее внимание только своим появлением в комнате.– Что вы хотите сказать? – удивилась Лорен.– А я хочу сказать, что надо обвинять не шахты, а тех людей, которые толкают туда других. В шахтах темно, и они глубокие. Там можно столкнуться с такими вещами, о которых не хочется говорить. Однако подумайте, кому хотелось бы отправить несчастных в эти шахты, и вы узнаете, кто убийца.Он снова уселся на свой стул.Пока Лорен поднималась наверх, ее бил озноб. Ее продолжало знобить, когда она укладывалась в кровать. Она натянула одеяло до подбородка и попыталась уснуть, но никак не могла прогнать из головы последние слова Ола Дженкинса: «... и вы узнаете, кто убийца». Глава пятнадцатая В конце концов Джун бросится на меня. Она попытается выплеснуть на меня всю ту ненависть, которая накопилась в ее сердце. Но сейчас она отвернулась и смиренно заложила руки за спину, чтобы я мог надеть ей наручники через прутья клетки. Она даже бросила нежный взгляд в сторону Веселого Роджера. Тот, как всегда с кислой миной, махнул ей в ответ. Махнул! Не бросился к ней, чтобы обнять, попробовать уберечь от ужаса. Он махнул ей, когда она подошла к двери клетки. Должно быть, он подозревает, точно так же, как и Джун, что это их последнее прощание. Вчера я сделал отпечатки с их спин. Они видели маленькую девочку из номера восемь, так что представляют себе возможный исход. Но, может быть, они все еще на что-то надеются, или молятся. Это так мило. Головокружительно мило. В каком-то смысле даже весело, когда самые жалкие из них начинают бормотать: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое». «Бла... бла... бла... – шепчу я им в ухо. – Бла... бла... бла... Ваш Бог не на небесах. Ваш Бог – я. Это я решаю, умереть вам или жить. Вот увидите. Так что попробуйте молиться мне. Забудьте своего дурацкого Бога». И они делают, как я сказал. Только цена их молитвам невысока. Мне нравится, когда я лишаю их надежды, особенно надежды на Бога, который бессилен их спасти.Я велел Джун идти впереди. Она сутулится. Все ее визгливые протесты куда-то исчезли. Возможно, она решила покориться своей участи, какой бы та ни была. Но мне-то известно лучше. Я знаю, что никто из них просто так не сдастся. Я просто не позволю им это сделать. Мне нужно их яростное сопротивление. Так или иначе я это обязательно получу.Их тела приобрели вполне подходящую форму, даже у Веселого Роджера. Хотя для фотографии на обложку журнала о культуристах он и не подходит, тем не менее находится в такой форме, в какой еще никогда не был. Для того, чтобы они приобрели нужные формы, много времени не потребовалось, особенно после нескольких недель строгой диеты, которая съела весь их жирок. Приятно рассматривать их только что приобретенные мышцы, на которых нет ни комочка жира. Но ваяние с помощью диеты и подъема тяжестей дает лишь грубый набросок. Настоящее искусство начнется сейчас, когда я выведу их из клетки и привяжу к столу. Вот тогда я начну ваять их сознание, их самые глубокие, самые сокровенные страхи, мысли и картины, которые доводят их до безумия, выйдут наружу. Я вовсе не переоцениваю себя. Поверьте мне и увидите сами, как только они окажутся на столе, никакого сюсюканья не будет. Меня всегда вдохновляет работа над новым объектом, и сегодня ночью я, как обычно, найду соответствующий замыслу способ. Это меня пьянит.На Джун свежевыстиранная трикотажная рубашка. Она недавно и сама вымылась. Я ненавижу запах грязного тела. Когда я начну в последний раз работать над ними, я хочу, чтобы от них исходил только запах страха. Этим утром Джун вымылась, точно так же, как Веселый Роджер, сыночек и Бриллиантовая девочка. Только Ее Сиятельство отказалась, очевидно полагая, что этим она будет лучше соответствовать тому прозвищу, которое я ей дал. Со временем она вынуждена будет вымыться, если, конечно, у нее будет на это время. Ее Сиятельство под большим вопросом, так как в отличие от остальных ее участь во многом зависит от моего настроения. Мой интерес к ее интимным перешептываниям с Бриллиантовой девочкой несколько поугас. Я надеялся, нет, вообразил себе, что смогу получить от этой парочки намного большее: молодые девушки, сидящие в одной клетке, определенно должны прийти к тюремному гормональному императиву. В общем так: у меня появилось лишнее тело, и я до сих пор не знаю, что мне с ним делать. Даже если бы я смог выставить ее, абсурдная и гибельная для меня мысль. Ее формы не настолько заинтересовали меня, чтобы ее отливать, а ее скелет не добавит ничего особенного к параду скелетов. Короче говоря, она не вдохновляет меня на то, чтобы с ней что-то делать. Пусть сидит взаперти, пока не станет бледной, как тля. Если честно, то мое единственное желание – игнорировать ее. Если у меня появится желание, то я смогу заставить делать ее все что угодно, в том числе и помыться, позабыть про стыд и скромность, а этого добра у нее, несомненно, судя по ее поведению, предостаточно. Но это будет ошибкой. Бесполезная трата сил, в то время как мне столько предстоит еще сделать, а времени осталось очень мало. Она может гнить тут сколько угодно, и меня это совершенно не трогает.
Я заметил, что глаза у Джун влажные. Ее подозрения превратились в уверенность, как только я приказал ей лечь на спину на стол. Ее семья и Ее Светлость выстроились у края клетки и наблюдают. Только сынишка отвернулся и начал громко подвывать. Я бы дал ему за это медаль. Он напоминает Джун, почему та должна дать мне ощупать каждое запястье, каждую коленку, пока ее будет ожидать альгинат. Вчера, когда я работал с зеленой массой на обширном поле ее ягодиц, я сказал ей, что из евнухов получаются лучшие любовники. Я повторяю это и сейчас, когда привязываю ее к столу.– Из евнухов получаются лучшие любовники, Джун. Можешь спросить об этом у папы или у любого султана турецкого королевского дома. У евнухов, – я часто употребляю это слово, так как оно навивает страх, – возможности небольшие, но они используют их с такой голодной страстью, на которую способны только тяжелобольные люди. Они становятся неразборчивыми, Джун. Как пальчики маленьких девочек, в первый раз коснувшиеся мужской плоти. Евнухи мечутся между случайным наслаждением и неестественным возбуждением... А у твоего сыночка такая милая попочка. Я очень часто смотрел на нее, Джун. Так что лежи спокойно и не вздумай противиться мне. В противном случае я приведу его сюда, а тебя заставлю наблюдать за происходящим. Я заставлю тебя узнать о прекрасно подогнанных жгутах, которые были известны только епископам и владыкам, да еще тем мальчикам, которым они так беззаветно себя посвятили. Узлы, путы и веревочные петли, которые спасают жизнь и создают великолепных любовников с круглыми попками. Как видишь, Джун, твои страхи там, дома, были не такими уж и фальшивыми. Ты хотела удовлетворить меня, чтобы я оставил в покое детей. Ты и до сих пор надеешься на это, не так ли? Но ты уже поняла, что меня нельзя удовлетворить твоим телом. Меня может удовлетворить только твоя смерть, покорная моим желаниям. Ты слышишь меня, Джун? Только твоя смерть в соответствии со всеми моими желаниями. Я позволю тебе испытать все чувства, полностью, до самого конца. Испытать их на вершине их красоты. Ты никогда так и не скажешь за это спасибо, твое величие будет отлито в бронзе.Я принес черный резиновый шарик с продернутой посередине толстой черной лентой.– Открой рот.Она подчинилась, но в знак протеста или просто ради того, чтобы задать мне вопрос, она выдавила из себя:– Зачем?..Я заткнул ей рот с такой злостью, которую она еще не встречала в своей жизни. Она не могла себе такого и представить. Когда она поперхнулась, я завязал ленту так туго, как завязывает пояс толстый мужчина, желающий скрыть свой отвислый живот. Ей потребовались одна или две минуты, чтобы понять, что боль от твердого резинового шарика намного серьезней, чем боль от узла на ленте, давящего ей на затылок. С этого момента узел и резиновый шарик начали напоминать любовников, жаждущих войти в соитие сквозь ее череп.– Альгинат, дорогая Джун. Теперь он твой друг. Началась борьба. Это неизбежно. Независимо от того, на какое бы самопожертвование ни была готова мать, ее тело начинает бунтовать. Бунт рабов, у которых не осталось надежды, рабов, охваченных ненавистью. Я наблюдал это так часто, что для меня это предсказуемо, как дождь, как слезы.Наслаждайся своей ненавистью, Джун Кливер, выплесни ее всю на меня. Я хочу видеть, как взбунтуется каждая клетка твоего тела. Умри с искривленными от ненависти губами, заживо сжигая свои легкие.Я разрезал ее рубашку. Ее тело стало удивительно гибким. Она во всем пыталась переусердствовать. Правда, Джун Кливер? Она притягательна, ее ноги широко разведены, половой орган открыт для всеобщего обозрения. Я пытаюсь представить, как будет выглядеть ее скульптура. Хочу ли я, чтобы ее влагалище было распухшим или, наоборот, в состоянии покоя? Это можно считать составной частью творения. Что же в этот раз я хочу показать в ее детородном органе? Некоторые тела женщин взывают к насилию. Я не могу им отказать, и тогда на их плоти появляется то кружево, которое отличает получившую удовлетворение женщину сразу после сношения. А потом уж я сам выбираю тот инструмент, который вызовет «одиночное сексуальное безумие», как выразился один критик, которому этот эффект больше всего и понравился. Думаю, не надо говорить, что это был мужчина. Кто еще может романтизировать безумие. Хотя я и не разделяю такую точку зрения и предпочитаю отделять художника от его искусства. Я не настолько сумасшедший. Я всего лишь посредник для выражения их чувств. Разница не так уж велика, как может показаться с первого взгляда.Ее надо побрить!Это озарение пришло ко мне неожиданно. Я не могу раскрыть тайну ее детородного органа, пока не смогу разглядеть его. Я оставил ее привязанной на столе, пока нагревал полотенце и собирал инструмент. Я сделал это с определенной долей практичности. Вернулся к своему делу только тогда, когда услышал, что Джун разговаривает со своим муженьком. С моим появлением разговор оборвался, и мне потом придется проверить запись, чтобы выяснить, не было ли там чего-то, кроме обычных жалоб.Полотенце горячее, но не настолько, чтобы обжечь. Джун, вздрогнув от первого прикосновения, расслабилась. Я нажал на головку аэрозоля и получил удовольствие, наблюдая, как зеленоватый гель превращается в белоснежную пену на ее лобке. Когда я притронулся к ней, она изогнулась, и я улыбнулся. По предыдущему опыту прекрасно знаю, что если сейчас она извивается, то потом начнет кричать. Самый лучший индикатор страха – отвращение при прикосновении чужих рук. Это делает насилие необъятным, как вселенная, ужасным для наблюдающего, расширяет болевой диапазон.Меня так и подмывало запустить туда палец, может, два или три, но я удержался от этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45