— Вы не могли бы меня куда-нибудь подсадить? — спрашиваю я и гляжу как можно более беспомощно (это во Франции всегда действует). — Может, сзади есть еще свободное местечко?
— Ну конечно, мадам! Подождите здесь. — Он выходит в холл, приносит стул, держа его высоко над головой, ловко ввинчивается между людей, делает мне знак, чтобы я следовала за ним, и ставит стул прямо перед сценой. Лучшего места не придумаешь.
Благослови Господь французов!
Я осторожно сажусь, чтобы не помять платье (как-никак я его целый час гладила перед тем, как надеть), бросаю первый взгляд наверх, на музыкантов. Меня ударяет словно молнией. Что это за красавчик на сцене? Бог ты мой. Да я красивее мужчины не видывала. Смуглый, почти двухметрового роста. Видный мужчина с европейскими чертами лица, светло-коричневой кожей («кофе с молоком», как говорят французы) и мелко вьющимися, короткими волосами.
Ничего не понимаю. Еще никогда чернокожий мужчина не производил на меня впечатления. Я всегда находила притягательными только белых. Среди моих сорока трех любовников были, правда, разные национальности, но цвет кожи у всех был белый. Меня никогда не тянуло в постель с цветным мужчиной. А теперь я, как завороженная, смотрю на смуглого красавца на сцене и не в силах отвести глаза. Он играет на контрабасе. И как играет! Выкладывается на все сто. И все другие тоже. Музыканты играют так, что дух захватывает. Воздух буквально наэлектризован, такой атмосферы я здесь никогда не заставала.
Незнакомые люди машут друг другу, смеются, раскачиваются в такт, болтают ногами, кричат и аплодируют после каждого сольного номера. Я очарована первым же выступлением, закрываю глаза и улыбаюсь, улыбаюсь, пока у меня не ломит скулы. Следующий номер быстрый и фривольный. Гиллеспи отставляет свой инструмент и поет первую строфу: «О сокровище! Разве я не ласков к тебе?» Потом он начинает пританцовывать маленькими забавными шажочками. Публика неистовствует, вскакивает, аплодисменты грозят взорвать мои барабанные перепонки. Следующую мелодию он сочинил сам: «Ночь в Тунисе». Красивее не бывает. Я откидываюсь назад и смакую каждый звук. Мой взгляд задерживается на контрабасисте. Какие руки, глаза, губы, движения во время игры. Мужчина магически притягивает к себе. Сейчас он играет соло. Зрители замирают. Потом зал взрывается аплодисментами. Он кланяется, улыбается, и я чувствую жгучее желание вспрыгнуть на сцену и вытереть ему пот со лба.
Это именно мой тип. Большое сильное тело и мягкая душа. Спать с таким было бы наслаждением. Уж он всю ночь продержится. На меня вдруг накатывает обжигающая волна. Я должна с ним познакомиться. Но как?
В два часа ночи концерт закончен.
Публика буйствует и отказывается расходиться. Люди устремляются вперед, выкрикивают комплименты, просят автограф и целуют музыкантов, спускающихся со сцены. Я остаюсь, где была, но становлюсь на цыпочки, чтобы лучше все разглядеть. Вот какая-то брюнетка бросается контрабасисту на шею и целует его в губы. При этом ловко вытаскивает белый платочек у него из кармана. Ничего себе! Украла платок, и никто не заметил этого, кроме меня. Уже подошла следующая. Блондинка в красном тюрбане. Четыре раза целует его в обе щеки и никак не может оторваться.
Я с отвращением отворачиваюсь. Что мне делать? Поехать домой? Снова прийти завтра, в надежде, что будет меньше людей? Нет! Отпадает! Музыканты пробудут в Париже всего одну неделю, и я не могу терять времени.
И пока все пробиваются вперед, я просачиваюсь назад, к бару. Сажусь там на свободную табуретку, заказываю бокал апельсинового сока и вздыхаю. Мне предстоит долгая, долгая ночь.
Как я уже говорила, я не люблю заговаривать с мужчинами. Но я знаю тысячу уловок, чтобы заговорили со мной! Одинокая женщина у стойки бара — это идеально! Но тут нужно бесконечное терпение, потому что желаемое приходит только перед самым закрытием. Только когда подумаешь: «Ну все, вечер потерян, зря тут просидела», только тогда происходит оно, и ни секундой раньше, похоже, что это закон природы.
Ожидание дается нелегко. Поначалу со мной все время заговаривают мужчины, абсолютно не симпатичные мне. Тут надо проявить стойкость. Когда я была моложе, мне это не удавалось, и я частенько ретировалась из кафе. Стояла потом одна на улице и злилась. Сегодня я ни из-за кого не убегу. Сегодня, в свой сорок один год, я пронзаю мужчину ледяным взглядом, с сожалением трясу головой и вежливо говорю: «Очень жаль, но я кое-кого жду».
Как я сказала, нужно уметь ждать, и тут очень помогает, если ты сумела расположить к себе бармена. Лучше всего сразу расплатиться, дать щедрые чаевые и завести разговор, поинтересовавшись, как идут дела. У тебя уже появляется собеседник, ты здесь как бы своя, и ожидание становится не таким тягостным.
Если этого не сделать, тебя замучат мысли. Почему никто не подходит? — нервно спрашиваешь себя. — Может, я слишком высокая? Слишком маленькая? Тощая? Уродливая? Во мне недостаточно шарма? Чересчур высокомерный вид? И так далее до бесконечности. При этом мучаешь себя напрасно, потому что, как ни странно это звучит, у менее красивых больше шансов.
— Вот сидят у меня две женщины, — объяснял мне как-то в Канаде один официант, — одна — писаная красавица, другая — славненькая, и как вы думаете, какая найдет раньше мужчину? Всегда менее эффектная! Уж это как пить дать.
Да, мои милые, мужчины шарахаются от избытка блеска. Если женщина чересчур сверкает, они сразу думают: для этой я недостаточно хорош. Мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Женщина убеждена, что невозможно быть чересчур красивой! Что ты слишком красива, чтобы с тобой заговорили, такое не придет в голову ни одной женщине! Но Овидий еще две тысячи лет назад призывал римлянок к осторожности. «Не выставляйте напоказ драгоценности и дорогие платья, — писал он в своей знаменитой „Науке любви“, — это лишь отпугнет мужчин, которых вы желаете привлечь». (Вот у кого был кругозор!)
С этой точки зрения я одета совершенно неправильно, то есть слишком вычурно для заурядного мужчины. Однако, именно то, что надо для художника. Музыкант, который в лучах славы сходит со сцены, почти задушенный поклонниками, у ног которого весь Париж, — для него действуют иные правила.
Он в приподнятом настроении. Посредственность сейчас не удовлетворит его. Закидываю ногу на ногу и оглядываюсь. Насколько могу судить, равной мне в зале нет! Зеркало у бара подтверждает это. В своем бело-золотистом платье я похожа на инопланетянку. В золотых нитях преломляется свет, обруч искрится и переливается. Усталости не видно. Я сижу и выжидаю. Времени двадцать минут третьего, и суета вокруг музыкантов постепенно перемещается со сцены сюда. Герои испытывают жажду. Не удивительно, в поте лица своего часами играли на сцене.
Вот и контрабасист в окружении почитателей. Теперь я уже знаю его имя, жирными черными буквами оно написано на афише у входа. Его зовут Проспер Дэвис, и вблизи он еще красивее, чем на сцене. Невероятно высок. Массивный! Исполин! Вот засмеялся. Никогда я еще не видела таких ослепительно белых зубов!
В эту секунду он обнаруживает меня. Осекается, как громом пораженный, и неотрывно смотрит на меня. Тут же им завладевают две блондинки и увлекают на другую сторону бара. Вот уже пропал из поля зрения. Но я не теряю мужества. Искра проскочила, и я с абсолютной уверенностью знаю, что он вернется ко мне. Если он в Париже без жены или подруги, он попытается познакомиться со мной.
Так оно и есть. После полутора томительных часов, и ни секундой раньше, он появляется. Любая другая на моем месте сдалась бы и уехала домой. Но я знаю эту среду. Не зря два месяца подряд проводила каждую ночь в джаз-клубах. Знаю, что даже самые упорные почитатели разбегаются, и музыканты всегда остаются (разочарованные) одни. Обе блондинки исчезли ближе к трем (очевидно, им рано вставать). Ту, что украла платочек, тоже не видно. Я пришла к выводу: тот, кто после концерта ведет себя особенно назойливо, не имеет никакого отношения к музыкантам. Вот тихая, слегка меланхоличная женщина, незаметно сидящая одна в уголке, та опасна! На сто процентов она замужем за одним из музыкантов. Но я не вижу ни одной в зале, которая подходила бы под это описание.
Проспер Дэвис подходит ко мне в четыре часа утра. Клуб почти пуст, остался только самый узкий круг: музыканты, менеджер, несколько действительно близких друзей и парочка полуночников, давно беззастенчиво рассматривающих меня. Сцена погружена в темноту, атмосфера раскованная. Проспер заказывает себе стакан со льдом и бутылку минеральной. Потом поворачивается ко мне и улыбается. Он молчит. Вероятно, застенчив. Теперь должна действовать я. Теперь или никогда. Вперед, Офелия!
— Вы играли великолепно, — говорю я по-английски, пытаясь преодолеть дрожь в голосе (мужчина настолько красив, что слова застревают у меня в горле), — поздравляю!
— Спасибо. — В голосе не слышно удивления. Он явно ждал, что заговорю первая. — Рад, что тебе понравилось. Я тебя видел со сцены. Ты американка?
— Нет, канадка. Но живу в Париже.
Больше мне и говорить ничего не надо. Дело пошло. Проспер Дэвис откашливается.
— Ты кого-нибудь ждешь?
— Нет.
— Можно к тебе сесть? После концерта мне непременно надо с кем-нибудь поговорить. — Он опускается на табурет рядом со мной и вытягивает свои длинные ноги. — Постепенно подходит критический момент. Мы уже шесть недель в турне. И я начинаю скучать по Нью-Йорку! — Он протягивает мне пачку сигарет. — Ты куришь?
— Нет, спасибо!
Он улыбается и закуривает.
— И не привыкай. Очень вредно.
— Не волнуйся, мне не нравится.
Наблюдаю исподтишка, как он с наслаждением пускает к потолку голубой дым. Кожа у него бархатистая с золотым отливом, глаза цвета фундука, ресницы длинные и блестящие. Губы полные, широкие, красиво очерченные. Великолепная смесь. Волосы, глаза и рот — африканские. Прямой нос и высокий лоб — однозначно европейские. Но особенное впечатление производит на меня его голос — глухой, низкий, медлительный, немного хрипловатый. Самый эротический голос, который я когда-либо слышала. Голос мужчины, который все делает обстоятельно и неторопливо. Который не начинает того, чего не может довести до конца. Как он играет на контрабасе, я слышала. Если он так же хорошо любит… О боже, лучше не думать об этом, а то не смогу сдержаться.
— Ты как-то неудобно сидишь, — вдруг объявляет Проспер. — Эти высокие табуреты опасны. Пошли лучше за столик.
Я смущенно иду за ним, моя собственная воля словно парализована. Потом слушаю, как он рассказывает о турне. Рим, Мадрид, Лондон, Стокгольм, Осло, Вена, Берлин и вот Париж. Восемь стран за шесть недель. Почти каждый вечер — концерт. Но Франция — последний этап, потом, наконец, домой.
Время идет и идет, но я этого почти не замечаю. Усталость как рукой сняло. Смуглый красавец интересно рассказывает, не впадая в пошлость, на хорошем литературном английском, он явно получил хорошее воспитание. Я тайком рассматриваю его руки. Тонкие, чувствительные, с длинными пальцами. Нет ли изуродованных ногтей? (Тогда я бы сразу удрала.) Но все в порядке, ногти у него светлые, красивой формы, ухоженные. Ладони розовые, намного светлее его кожи. И язык светлее губ.
Он вдруг становится абсолютно своим, хотя я его почти не знаю. Слушая его эротический голос, я вся начинаю вибрировать. От него исходит такая сила, что я теряю голову. Тем не менее, часов в пять я встаю и прощаюсь.
— Ты уже уходишь? — в панике спрашивает Проспер. — Тебя ждет твой муж?
— Нет. Но у меня завтра много работы. К тому же ты наверняка устал.
— Когда я играю, я никогда не засыпаю раньше семи утра. — Он заглядывает мне глубоко в глаза. — Ты не можешь побыть еще полчасика? Мы бы вместе выпили по бокалу шампанского.
— Мне действительно надо идти.
Проспер тоже встает и долго молча смотрит на меня с высоты своего огромного роста.
— Я тебя еще увижу? — спрашивает он, наконец.
— Конечно. Завтра вечером.
— Я даже не знаю, как тебя зовут.
Я называю свое имя и прощаюсь.
— Во сколько ты придешь завтра, Офелия? Так же поздно, как сегодня?
— Нет, раньше. В десять я уже буду.
— Хорошо. — Он провожает меня через мраморный холл и вращающуюся дверь к стоянке такси. — Буду ждать тебя!
Помогает мне сесть в машину, поднимает руку на прощание и смотрит вслед, пока машина не сворачивает за угол.
Весь следующий день у меня перед глазами стоит картина: огромный темнокожий мужчина в элегантном светлом костюме, один у входа в отель. Притягательный образ. Он придает мне силы, пока я пишу четырнадцать новых страниц, он не оставляет меня, когда я ем, принимаю душ и переодеваюсь к вечеру.
Весь день во мне бушует радость.
Проспер Дэвис будет моим первым черным любовником, в этом нет никакого сомнения. Судьба привела его ко мне, чтобы исправить то, что четверо других чернокожих совершили со мной в метро. Или я все это придумала себе? Может, я только потому хочу черного мужчину, чтобы не дрожать каждый раз от страха, увидев на улице темное лицо? Сама не знаю. Но одно мне ясно: я свихнусь, если вскоре не пересплю с кем-нибудь.
Правда, у него на пальце обручальное кольцо, но это меня не останавливает. Замуж я за него не собираюсь. Да, родные мои, теперь, в сорок один год, я могу, наконец, то, на что мужчины способны по природе: влюбиться телом, не расплачиваясь за это душой. То есть я надеюсь, что способна на это, ибо именно это я собираюсь сделать.
Ровно в десять я в отеле «Меридьен». Концерт изумительный. Проспер Дэвис играет только для меня, а потом мы опять сидим вместе до пяти. На этот раз так близко друг от друга, что касаемся ногами. Время от времени он берет мою руку. Говорим меньше, подолгу смотрим друг другу в глаза.
Я опять еду одна домой, когда на улице уже рассвело. Опять он машет мне рукой на прощание. Но перед тем как мне сесть в машину, мы целуемся. Я становлюсь на цыпочки, обнимаю его за шею, целую в губы и почти теряю сознание от упоения.
— Тебе правда надо идти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39