Отшвырнув ногой черную подушку, он ставит угощение между нами на подставку.
— Что ты добавил в вино? — спрашиваю я невзначай, без малейшей дрожи в голосе.
— Клубничный ликер. Вкусно, правда?
— Вкусно, но довольно крепко.
— Конечно. Это аперитив! Во Франции так принято. Дай мне свой бокал. Вот, теперь бордо. Моя домашняя марка. За твое здоровье! — Он пьет, глядя мне глубоко в глаза. — А теперь поешь. Тебе надо закусить. Ты уже пять часов ничего не ела!
— Откуда ты знаешь?
— Ровно в два ты выпила на площади Тертр маленькую чашечку кофе и потом разжевала два кусочка сахара. С тех пор ты постишься.
Я растрогана.
— Ты наблюдал за мной все это время?
Он кивает и намазывает мне хлеб маслом.
— Сыр или паштет?
— Сыр, пожалуйста. — Камамбер очень вкусный. Только сейчас я чувствую, как голодна. Вино тоже превосходное. Темное и густое, я такое люблю.
— Твое ателье очень красивое, — говорю я через какое-то время. — Роскошное оформление. Это ты поместил сюда столько зеркал?
Фабрис сразу понимает. Он смеется, встает и ставит пластинку с джазом. Знаменитый номер Чета Бейкера «Моя смешная Валентина». У него хороший вкус, этого у него не отнимешь.
— Зеркала остались от моего предшественника, — говорит он, вновь сев на свое место, — я не нарцисс, можешь быть спокойна. Я здесь живу только полгода. Знаешь, что тут было раньше? Балетная школа. — Он залпом выпивает свой бокал и тут же наполняет его снова. — Но зеркала мне нравятся. Заднее отражает мой цветок, — он показывает на темно-зеленое тропическое растение, забравшееся по дорической колонне рядом с кухонной дверью почти до самого потолка, — а большое — Сакре-Кер. Хочешь еще бутерброд? С паштетом?
— Нет, спасибо.
— Слишком жирный?
— Я больше не ем животных.
Он удивленно смотрит на меня.
— Это не животное, это печеночный паштет.
— А откуда берется печенка? Отгадай с трех попыток. Я не ем ничего, что приходит с бойни.
— Почему?
— Мне жаль животных.
Фабрис жует.
— Убить я тоже никого не могу. Но эта штука такая вкусная. Расскажи о себе. Что ты делаешь в Париже? Ты замужем?
— Знаешь что, — перевожу я разговор, — покажи-ка мне свои картины. Это интереснее, чем рассказывать о себе.
— С огромным удовольствием! — Фабрис проворно вскакивает (его движения мне нравятся) и ведет к нише под его кроватью. — Это все для моей следующей выставки в Риме. — Он дает мне в руки одну картину за другой. — Через три недели вернисаж. Хочешь полететь со мной? Подумай. Как тебе нравятся мои вещи? Это не то, что мазня с площади Тертр. Ты так не считаешь? — Он выжидательно смотрит на меня.
Я молча киваю.
С точки зрения таланта он на несколько ступеней выше, чем уличные художники, в этом нет никакого сомнения. Линии четкие, выразительные, краски хорошо подобраны, это сильные картины, и они впечатляют. Это что касается техники. Но то, что он рисует, я нахожу отвратительным. Это исключительно женщины, и причем самые уродливые, которых я когда-нибудь видела. Тощие, морщинистые лица и тела. Отвисшие до пупка груди. Раскрытые в крике рты со щербатыми зубами. Во всем мире не найдется женщины с такой отталкивающей внешностью.
— Сильно, — говорю я, возвращая последнюю картину. — Но я не дам тебе рисовать себя.
— Почему?
— Потому что я не желаю выглядеть, как эти. Думаешь, мне жить надоело? С такой картиной в квартире я через неделю покончу жизнь самоубийством.
— Не бойся. Тебя я напишу иначе. Как солнечную королеву. У тебя такие обалденные цвета. Белая кожа. Изумительные волосы. Я много лет мечтаю о такой модели. Был бы я женат на тебе, я бы вообще рисовал только тебя. — Он складывает картины на полку, несколько других прислоняет к стене. — Ты красиво оденешься, — продолжает он, стоя спиной ко мне, — розовое тебе идет. Вот, — он протягивает мне пустой подрамник с натянутым белым холстом, — формат для твоего портрета. Если хочешь, начнем прямо сейчас.
— Сейчас? Ведь слишком темно. Тебе не нужен дневной свет?
Фабрис трясет головой, забирает у меня подрамник и закрепляет его на мольберте.
— Мне не нужен. Я всегда пишу ночью. С прожекторами. — Он показывает на потолок. — Я могу работать только тогда, когда темно. Становись туда. Расплети косу. Я хочу, чтобы твои волосы свободно спадали на плечи.
— Я могу куда-нибудь сесть? — протестую я. — От долгого стояния мне становится плохо.
— Ну конечно!
Он приносит с кухни высокий табурет и помогает мне забраться на него.
— Минутку, — кричит он, прежде чем начать рисовать, — сначала быстренько фото. — Он включает лампы, снимает меня со всех сторон. — Чтобы освежить в памяти, когда ты уйдешь. Сегодня я, скорее всего, не управлюсь.
Потом он начинает работать. Я с интересом наблюдаю за ним. Он стоит в непринужденной позе перед мольбертом, слегка склонив голову набок. У него тонкие пальцы, красивые, сильные руки. Время от времени по лицу пробегает улыбка, словно он смеется над собой. Это тоже располагает к нему. Лучше, чем считать себя центром Вселенной. Но через два часа я уже не в силах больше сидеть.
— В чем дело? — спрашивает Фабрис, оторвав взгляд от холста.
— У меня все болит. К тому же мне пора домой.
— Хорошо. Иди сюда и полюбуйся моей работой! Ну, солнечная королева, нравится она тебе?
Сгорая от любопытства, подхожу поближе.
— Я использовал только три краски. Твои цвета. Слоновая кость, оранжевый и розовый. Что скажешь?
— Браво! — Я приятно поражена.
Фабрис и в самом деле нарисовал меня солнцем. Лицо в центре (пока только намечено), волосы вокруг как огненные языки, во всю картину. Действительно очень красиво. В стиле модерн! Возвышающе! Радостно!
— Быть может, место между солнечными лучами я заполню золотом, — задумчиво говорит Фабрис, не отрывая глаз от картины, — но я должен еще подумать. Когда ты можешь снова прийти? Я свободен в среду. Ты тоже? Хорошо. Тогда выпьем еще на прощание по бокалу.
И он исчезает за маленькой дверцей под кроватью, которая, как я уже знаю, ведет в ванную. Его долго нет. Я слышу плеск воды. Принимает душ.
Ага, думаю я. Сейчас время для полчасика нежности. И от этого мне не уйти! Фабрис хотя и симпатичный, но физически не мой тип.
Я люблю высоких мужчин. Минимум метр девяносто. Остальное не так важно. Блондин или брюнет, толстый или худой, это мне безразлично. Главное, чтобы был на голову выше меня. Если уж мужской интеллект не всегда вызывает мое уважение, то, по крайней мере, я хочу с восхищением смотреть на большое, красивое тело.
Фабрис слишком маленький. Но он француз, а французы — мое задание. К тому же это страна довольных женщин. Здесь мужчины по-настоящему любят женщин. Во всяком случае, так не устают утверждать сами французы в своих фильмах, книгах, стихах и песнях. Здесь целуют и ласкают, нежат и любят, всегда превосходно, в нужном темпе, и если нужно — всю ночь. Правда это или преувеличение? Это многое еще только предстоит выяснить. Правда, не сию минуту. Это было бы слишком поспешно и не в моем стиле.
Я не люблю в первый же день знакомства ложиться с мужчиной в постель. Малознакомые меня не возбуждают. Когда уже знаешь друг друга, постепенно растет напряжение. Когда уже невозможно взглянуть в глаза, чтобы тебя не пронизала дрожь, вот тогда поцелуй действительно хорош! Когда ты ничего не соображаешь, кровь стынет, в желудке резь и все плывет вокруг.
В первый день такого не бывает. Семь раз примерь, один отрежь. Познакомившись, нужно расстаться. Сидеть дома и тосковать друг о друге, почти не спать от волнения. Мечтать о том, как он тебя целует, стонет и внедряется в тебя. И каждый раз, представляя это, чувствовать укол в сердце. (А если не чувствуешь, забудь его!)
Но если сердце по-настоящему болит, тогда вперед! И что самое прекрасное: получается всегда иначе, чем думаешь. Даже если ты мысленно проиграла девяносто девять вариантов любовной ночи, реальность имеет сотый про запас. И эти сюрпризы я люблю в жизни.
Фабрис возвращается. Я сижу на подставке, волосы опять заплетены в благопристойную косу.
— Я должен тебе кое-что показать, — говорит он. Минутку, — и выключает свет. Что это значит? Хочет накинуться на меня в темноте? Нет, решил продемонстрировать мне величественный вид из окна.
Большой белый купол собора Сакре-Кер подсвечен гигантскими прожекторами и освещает наше ателье. Небосвод темно-синий, внизу красноватый, озаренный отблеском вечернего города. На самом верху стоит белая, лучезарная звезда. Это настолько красиво, что кажется декорацией.
Фабрис садится рядом со мной и берет мою руку. Я не отнимаю. В среду он получит больше. Мы сидим молча и наслаждаемся роскошным видом. Порой его взгляд уходит в сторону моей груди, но потом опять устремляется вперед. Человек владеет собой. Слава богу. Когда я встаю, чтобы идти домой, он не принуждает меня остаться. Провожает до двери, мы дружески обнимаемся, он целует меня в обе щеки. Потом кладет свою голову мне на плечо и замирает на пару секунд. И как раз когда я думаю: чудесная будет среда, все идет вкривь и вкось.
Ни с того ни с сего Фабрис начинает дрожать всем телом, обхватив меня руками и тяжело дыша в ухо, стискивает так, что у меня перехватывает дыхание. Моя первая реакция — ударить его коленом в пах. Но ведь он же — не враг. К тому же мужчина такого деликатного телосложения, что как бы не сломать ему что-нибудь.
Пока я раздумываю, Фабрис не теряет времени. Его дрожащие пальцы отстегивают бретельки моего «салопета», одна рука уже на груди, другая стремительно опускается вниз. Вот она уже приближается к весьма интимным местам. Нет, честное слово, это заходит слишком далеко.
— Ты не можешь подождать два дня? — громко подаю я голос. — Я приду опять в среду!
Тут он начинает жутко стонать.
— Я не могу. Я не могу. О, бэби! Сколько лет я ждал такую женщину, как ты. Я больше не отпущу тебя! — Он хватает мою руку и сует между своих ног.
Я вздрагиваю. Милостивый Боже! Еще один. Если я что-нибудь действительно не выношу, то именно это. Если мне нравится мужчина, я все равно рано или поздно попаду туда. Но когда — решать мне.
Мой испуг имеет еще и другую причину. Фабрис подвел мою руку к своим брюкам — но брюки пусты! Именно так. За всю мою жизнь я такого не встречала. Непонятно. Это и есть знаменитое французское искусство любви? Сверху — огонь, а внизу все мертво?
Но мне не приходится долго ломать себе голову.
Несмотря на мои громкие протесты, мой художник, сопя и постанывая, срывает с себя одежду. Этого я бы на его месте не делала. То, что в одетом виде кажется стройным, теперь оборачивается жалкой худобой. Грудная клетка узкая, плечи острые, бедра — одни кости. Теперь я понимаю, почему он даже летом носит толстые свитера. У бедняги нет ни полграмма жира! Но самое безнадежное — ляжки. Дряблые и сморщенные, коричневые, словно из пергамента. Хоть плачь!
И между этими морщинистыми ляжками висит маленькое, съежившееся коричневое нечто, которое вдруг на моих изумленных глазах, как по мановению волшебной палочки, начинает подниматься. Медленно, рывками оно устремляется вверх и, наконец, — о чудо! — самостоятельно стоит. Сейчас оно размером с мой указательный палец. Это самый маленький членик (пардон!), который мне попадался. От удивления я застываю. Фабрис купается в блаженстве.
— О, дарлинг! Я знал, что тебе это удастся. Я, как увидел тебя, сказал себе: эта женщина сможет все! О бэби! Летс гоу ту бед энд мейк лав!
Это второй сюрприз за сегодняшний вечер.
— Почему это ты вдруг заговорил по-английски? — в тревоге спрашиваю я, мой голос слегка дрожит.
— Потому что это мой родной язык. Пошли в постель.
— Ты не француз? — Я отпрянула в ужасе.
— Я из Дублина!
Сраженная, прислоняюсь к стене. Опять иностранец. Черт побери! Но, может, это неправда?
— Я не знаю никого с родным английским языком, кто бы идеально говорил по-французски, я имею в виду без акцента, — твердо говорю я.
— Значит, теперь ты знаешь одного.
— Ты здесь родился?
— Нет. Я пятнадцать лет был женат на парижанке. Это помогает.
— Почему ты меня обманул?
— Потому что ты явно интересовалась французами, как все иностранки.
— Ну и что? Это не разрешено? Это преступление?
— Нет. Но если бы я тебе сказал, что я ирландец, ты бы не пошла со мной сюда.
Собственно говоря, он прав. Но это его вовсе не извиняет. Я отворачиваюсь и пристегиваю бретельки.
— Где твоя жена? Она ушла от тебя? — Я тут же раскаиваюсь в заданном вопросе. Но Фабрис вовсе не слушает. Он внимательно смотрит вниз на свое тощее тело. Маленькая коричневая штучка из-за короткого перерыва опять съежилась.
— Послушай, — печально говорит Фабрис, — я видел один фильм, там голый мужчина идет по цветущему саду. Он задевает лепесток розы, и у него возникает эрекция. Всего лишь от лепестка. Можешь себе представить?
— Ну и?
— Это лучшее, что может произойти с мужчиной.
— Интересно. Ты это тоже испробовал? Разгуливал в цветущем саду и терся о розовые лепестки?
Фабрис кивает.
— Не получается. А ты смогла, о бэби! Пойдем, пойдем в постель.
— Нет! Я не хочу. Не сегодня. У меня нет желания.
Чудо, но он это принимает. Видит, что я говорю серьезно, и даже вовсе не обижен, что я отмечаю с благодарностью.
— Ты придешь в среду? — спрашивает он, приносит полотенце из ванной и оборачивает им свои худющие бедра. — Я буду ждать тебя.
— Я тебе позвоню!
— В среду мы могли бы начать раньше. Если у тебя есть время. Я в пять буду дома. Дай мне свой телефон.
Он записывает номер на клочке бумаги и рисует под ним большое сердце.
— Что ты сегодня еще делаешь? — спрашиваю я у двери, мне вдруг становится его жалко.
— Иду в гости. Но если бы ты осталась, я бы отказался.
На прощание мы целуемся в обе щеки.
— Выбрось это, пожалуйста, — говорю я и протягиваю ему три сегодняшних портрета, — ты прав, они никуда не годятся.
Потом я в одиночестве спускаюсь с седьмого этажа вниз и непрестанно качаю головой. Опять неудача. Уже третья в Париже. Один хуже другого. Кто бы мог подумать? Вот вам и Париж, знаменитый город любви. Для меня это город мужчин с сексуальными проблемами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39