Валькирия? Превозносящая саму себя так, что людям становится дурно? Которая сбивает лепнину, выдирает мраморные камины и все выстилает серой плиткой? Ужас какой! Тогда у фирмы нет ни малейшего шанса, и она вскоре обанкротится. Но зачем Фаусто связываться с теми, кто тащит его в пропасть? Не такой уж он дурак!
Или прав Люциус, и Фаусто действительно не слишком интеллигентен? Ведь я просто не хотела себе в этом признаться. Когда я познакомилась с Фаусто, мой французский был далек от совершенства. А не разбираясь в тонкостях языка, многое понимаешь неверно! И прежде всего человеческий характер. Люциус прав. Когда мы остаемся одни, нам не о чем говорить всерьез. Все кончается дурачеством. Честно говоря, я влюбилась в тело Фаусто и интеллект дяди Кроноса!
Вот, наконец, и дом. Здесь все еще царит необычайное веселье. Все огни горят, а гости, мои невестки и маман под предводительством индуса устроили танцы с факелами. Ганимед держит за руки обеих английских дочек. Люциуса нигде не видно.
На террасе я опускаюсь на стул и неотрывно смотрю на прыгающие фигуры, пока все не плывет у меня перед глазами. Я никогда не спрашивала Фаусто, что стало с его декораторшей. Может, она была не только его сотрудницей, но и возлюбленной? И питала большие надежды, пока я не перебежала ей дорогу?
9
А не довериться ли мне Флоре? Я наблюдаю за изящной фигуркой с распущенными рыжими волосами, которая, опираясь на руку мистера Вильямсона, прыгает вокруг индуса. Вдруг она знает больше, чем я? Может, она знает имя моей соперницы? Или ее адрес? Нет, Флора чересчур болтлива. Она тут же проговорится, что я подслушала разговор мужчин у водопада. Надо придумать что-нибудь другое. Но что?
Я ложусь в два и ломаю себе голову всю ночь.
Фаусто приходит в четыре, тут же поворачивается ко мне спиной и засыпает. Ни поцелуя, ни объятия, ничего. Все воскресенье он вообще молчит. Мы приглашены на чай к Вильямсонам, и нам показывают дом. Люциус поясняет свои чертежи, украдкой поглядывает на, меня и садится за столом рядом. Мы ведем вежливую беседу. Фаусто прислушивается, исподтишка зевает, не произносит ни слова и витает где-то в облаках. Зато его родители очень приветливы со мной. Маман дарит мне красивое колье из аметистов, папа обнимает на прощание и целует в лоб. Оба заклинают меня хорошо питаться, не работать, читать веселые книжки и приглашать в гости приятельниц с маленькими детьми.
Фаусто внимает всему этому с недоверием и молчит по дороге в Париж. Но перед Порт-Мэлло, в небольшой пробке, он вдруг опять становится нормальным.
— Дорогая Тиция, — говорит он с улыбкой, — ты слышала, что сказал отец. Я с радостью сделаю тебе ребенка. Очаровательную девочку. Возьму ее с собой за город, в домик лесника и воспитаю из нее маленькую дикарку. Одену как индианку, с кожаной бахромой. Научу ее ставить капканы, освежевывать зверей и есть сырое мясо.
Он смотрит на меня в ожидании бурных протестов.
— А когда ей исполнится восемнадцать, — Фаусто продолжает, потому что я молчу, — я посвящу ее в искусство любви, как полагается заботливому отцу.
— Ты хоть раз в жизни можешь быть серьезным? — вяло спрашиваю я.
— Я серьезен. Абсолютно серьезен, дальше некуда. Во Франции отцы действительно любят своих детей! Именно поэтому мы великая нация!
— Они и сыновей своих любят? — насмешливо спрашиваю я.
— Их тем более!
— Твой отец наверняка изнасиловал тебя.
— Точно! В десять лет! А в двенадцать меня соблазнила моя мать. Это были незабываемые ночи.
Я затыкаю уши.
— У меня нет больше сил выслушивать этот бред. С тобой нет смысла разговаривать.
Фаусто сворачивает на улицу Брюнель. Заезжает на пустую стоянку. Обнимает меня.
— Не злись, моя ненаглядная Тиция. — Он целует меня в нос. — Что касается нашей дочери, то я соблазню ее всего один-единственный раз, а потом предоставлю это другим!
Я даю ему звонкую пощечину. Впервые в жизни. Я сама себя не узнаю.
Фаусто хохочет. Трогает машину с места. Его львиная грива сверкает в лучах заходящего солнца.
— Ты растешь над собой, малютка. Уже дерешься со мной? Такой я тебя еще не знаю. Это наводит меня на хорошую идею.
— Какую идею? — выдавливаю я.
Фаусто жмет на газ и летит в сторону Триумфальной арки. Обгоняет слева и справа. Все вокруг гудит, скрипит, визжат тормоза, и, когда мы, наконец, в этом шестиполосном хаосе сворачиваем на площадь Звезды, он снисходит до ответа:
— Мы ляжем в постель. Выпьем вина, которого нам дал с собой отец, и лежа обсудим проблему детей. Что ты на это скажешь, моя сладкая курочка? Быть может, мы найдем решение, которое устроит всех?
В постели мы проводим два дня.
Весь понедельник и весь вторник. Жаль только, дни не опасные. И хотя я обижена, меня терзают сомнения и гнев, но когда Фаусто старается, я не в силах устоять перед ним.
Я уже говорила, что в постели он преображается. Неожиданно становится таким же, как в нашу первую ночь: безмерно влюбленным, нежно-игривым, он чутко прислушивается ко мне, никакого эгоизма, ждет меня. Постепенно я вновь ощущаю себя женщиной.
Мы не одеваемся и пьем великолепное греческое вино. Отключаем телефон, слушаем оперные концерты по радио, читаем, купаемся, едим и занимаемся любовью, пока приятная усталость не погружает нас в глубокий сон. После шестинедельной засухи это восхитительно! Я кончаю три раза, Фаусто семь. Меня это удивляет.
Ведь Фаусто не любит прислушиваться к советам. После призывов его отца и напоминаний о супружеском долге моя надежда на ребенка была равна нулю. Но жизнь полна неожиданностей: Фаусто воспылал ко мне такой любовью, будто родители это ему запретили!
Но вот приходит среда, мы сидим за утренним кофе в нашей солнечной, обшитой деревом столовой, и все возвращается на круги своя. Его настроение вдруг резко меняется, Фаусто замыкается, улыбка окончательно сходит с его лица, и я уже опять «не хороша в постели».
— Все это было довольно мило, — сухо бросает он, потягивая свой только что выжатый апельсиновый сок, — но чего тебе не хватает, моя козочка, так это крепкого зада и приличной груди. Пойми меня правильно, с тобой всегда приятно, но все-таки ты недостаточно хороша в постели. Нет ядрености! Вуаля!
— Это смертельно? — спрашиваю я, разбивая яйцо. Фаусто вздыхает.
— Я не критикую, — он откусывает от свежего, теплого круассана, — я только констатирую. Разве нельзя высказывать вслух свои мысли?
— Можно. С завтрашнего дня начну усиленно питаться, прибавлю тридцать кило и прекращу лишь тогда, когда мне будет впору черная кружевная ночная рубашка, которую ты якобы купил для меня. Тогда я буду достаточно ядреной для тебя?
— Шуток не понимаешь! — Фаусто намазывает маслом горячий тост и с хрустом вонзается в него. — Это была всего лишь шутка!
— Пожалуйста, ответь мне на один вопрос, — подаю я голос через какое-то время. — Что стало с той архитекторшей по интерьеру, которая работала с тобой до нашего брака? Где она теперь?
Фаусто застывает. Опускает тост.
— Зачем тебе это? — отзывается он наконец. — Ты же ее вообще не знаешь.
— Да так. С кем она теперь работает?
— Понятия не имею. Она уехала из Парижа.
— И где же она?
— Эмигрировала. В Абу-Даби! Подлей, мне, пожалуйста, чайку, дорогая! — Он протягивает мне свою чашку. Его рука дрожит.
— С удовольствием. Тебе с молоком и сахаром?
— Только с молоком. Мерси.
— А как ее фамилия? — не отстаю я. — Чья?
— Твоей бывшей сотрудницы. Фаусто вздыхает.
— Понятия не имею! Забыл. Она вышла замуж за некоего господина Матена. Нет, погоди. Дюпона. Нет! Как же звали того парня? Убей меня, не помню.
— А как ее имя?
— Брижит, — резко бросает Фаусто.
— Ты с ней больше не поддерживаешь отношения?
— С какой стати! У тебя опять галлюцинации? Как тогда с Биби?
— Я слышала ваш разговор, — говорю я как можно невозмутимее, — в субботу ночью. У водопада. Тебя, твоего отца и Гелиоса. Это случайно не та Брижит, которую Мелина предпочла бы иметь в роли невестки?
Вместо меня?
— Детка, я не знаю, о чем ты! Я никогда не был у водопада. Ты слышала, как отец разговаривал с Гелиосом и Ганимедом. Он обещал вправить им мозги. И, очевидно, сделал это. Я был наверху, в нашей комнате. Прилег после ужина. Мне было нехорошо. Можешь спросить у матери, если не веришь!
Он простодушно смотрит на меня большими голубыми глазами. Кроткий агнец.
— У тебя, значит, нет давней подружки, от которой надо откупиться?
— Откупиться? — переспрашивает Фаусто, будто слышит это слово в первый раз. — За что?
— Это не та Брижит, которая постоянно звонит мне и требует, чтобы я исчезла?
— Разумеется, нет.
— Откуда такая уверенность?
— Потому что ее нет в Париже. Не будет она из Саудовской Аравии звонить в Европу.
— А кто же постоянно мучит меня по телефону?
— Не имею ни малейшего представления. Откуда мне знать?
— А кто забрасывает твоего отца анонимными письмами?
— Не знаю!
— Клянешься?
— Клянусь! — заявляет Фаусто и залпом допивает свой чай. — Кстати, давно хотел тебе сказать, от тебя так странно пахнет. Ты знаешь об этом?
Он морщит нос и принюхивается.
— У тебя новые духи?
— Нет.
Фаусто не отстает.
— Как-то ты нехорошо пахнешь.
— Чем это я, по-твоему, пахну? — спрашиваю я смущенно.
Он встает и наклоняется ко мне.
— Анисом! От тебя воняет анисом! Точно!
Я отрицательно трясу головой. Но Фаусто входит в раж.
— Может, это лак для волос?
— Я уже несколько дней не пользовалась лаком. — Фаусто твердым шагом направляется к окну и настежь распахивает его. Машет створками, будто от меня исходят ядовитые пары.
— Если тебе надо над кем-нибудь покуражиться, подыщи себе другую, хорошо? — Я встаю.
— О-ля-ля! С тобой никогда нельзя поговорить! К тому же, родная, когда я смотрю на тебя вот так, в профиль, знаешь, что мне бросается в глаза? Ты потолстела, но не там, где надо. У тебя появился кругленький животик!
— Еще есть претензии?
— Нет, только своим допросом ты не давала мне рта раскрыть. А я все утро хотел тебе сказать: сегодня я покупаю дом! Сейчас я уезжаю. Если все пройдет гладко, вернусь после обеда. Или раньше. Пожелай мне успеха.
— На какие деньги ты покупаешь дом? Я спрашиваю только потому, что на нашем общем счете ничего нет.
Фаусто колеблется.
— Не волнуйся. Я договорюсь с банком, — говорит он.
— Или ты уже продал авеню дю Мэн?
Фаусто потягивается, встает и потуже завязывает пояс своего голубого халата.
— Любовь — утомительная штука, — изрекает он, — целых два дня в постели. Я наверняка сбросил килограмма три. Как ты считаешь, дорогая? Я похудел?
— А нельзя ли мне поехать с тобой посмотреть дом?
— Нет, нельзя! — отрубает Фаусто. — С этих пор делами занимаюсь только я. Мадам Сент-Аполл не пристало работать. В наших кругах это не принято! Слышала, что сказал отец? Мать осыпает меня упреками, друзья считают, что я не способен тебя прокормить. Если ты меня любишь, переложи ответственность на меня. И если все пойдет так, как я задумал, я сделаю тебе ребенка!
Фаусто уезжает в одиннадцать. Целый день о нем ничего не слышно. Ничего удивительного, ведь сегодня среда! Вечером он звонит. Прошло десять часов, и я сижу в желтом салоне с чашкой чая из лекарственных трав и книгой о Палладио.
— Можешь меня поздравить, — говорит он, — дом мой. За потрясающую цену! Я целый день вел переговоры.
— Ты его купил через фирму?
— Какую фирму? — медленно спрашивает Фаусто.
— «Аполл-недвижимость»! Или это тоже моя галлюцинация?
Короткая заминка.
— Опять начинаешь? — злится Фаусто. — Стоит мне только позвонить, как ты сразу мучаешь меня вопросами.
— В каком он состоянии?
— Дом? В паршивом! Все надо делать заново. Всю электропроводку, все трубы, кухню, ванные. Дьявольская предстоит работа. Начнем прямо завтра. Меня не будет пару дней. Ты не возражаешь, мой ангел?
— Если это необходимо.
— Необходимо!
— Дай мне адрес. Когда получу свою машину, подскочу ненадолго.
— Ни в коем случае! — поспешно отвечает Фаусто. — Дом — для тебя сюрприз. Сначала ремонт, а потом уж реклама. Твой собственный лозунг. Ты сможешь его увидеть, когда он будет готов. Но не раньше.
— У тебя есть там телефон? — Я хватаюсь за бумагу и карандаш.
— Предыдущие владельцы сдали его. — Меня охватывает паника.
— Значит, несколько дней ты будешь недосягаем?
— Я буду звонить из машины. Адье, дорогая! Наслаждайся своим досугом. И вспоминай о своем несчастном муже, который гробится, чтобы его прекрасная венка могла купаться в роскоши!
Я бросаю трубку. Теперь он не скоро позвонит. Но я ошиблась. Фаусто объявляется, и так часто, что это становится почти подозрительным. Он звонит три-четыре раза в день и спрашивает, что я планирую на вечер. У меня такое ощущение, что он контролирует меня. Телефон звонит даже ночью. Он удовлетворяется, что я дома. При этом мысленно целует меня и клянется в любви.
Я не хочу ссор и не задаю вопросов. Не спрашиваю, как ему удалось в один день раздобыть строительную бригаду. Не спрашиваю, сколько стоит перестройка и тем более — где он живет.
Проходит неделя.
Я почти заболеваю от скуки.
— Займись домашним хозяйством, — советует Фаусто, — по дому всегда дела найдутся!
Я должна заниматься домашним хозяйством? Не для того я выходила замуж. Тем более хозяйство у меня в полном порядке.
Лолло покупает продукты, готовит, накрывает на стол, подает завтрак в постель. Лиля моет и стирает, скоблит кухню, драит ванны, полирует окна, полы, мебель. Дважды в неделю свекор присылает своего камердинера Ставроса, приглядывающего за гардеробом Фаусто. Он относит костюмы в чистку, стирает и гладит рубашки и даже пришивает пуговицы. Я не прикасаюсь к вещам мужа (поэтому у меня нет повода заходить в его комнату). Раз в неделю приходит Мария, предмет забот которой — мой гардероб, занавески, скатерти и постельное белье.
Когда мы даем прием, родители Фаусто специально присылают из «Каскада» людей, которые готовят, моют, чистят серебро и подают на стол. Мне нечего делать в домашнем хозяйстве, кроме как составлять списки покупок и проверять, все ли правильно сделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43