— Что ж, это ваше право, — проговорила Маша, — только в дальнейшем прошу так не делать. Я вынуждена была отпроситься с занятий, а у меня сегодня в институте коллоквиум по биохимии.
— В каком институте, — скорее от растерянности спросила класс-ручка.
— В медицинском. Таня — сирота, родителей у нее нет, так что за воспитание девочки отвечаю я, ее старшая сестра. Странно, что вы — классный руководитель — об этом не знаете. Вы хотели пожаловаться на недостойное поведение Татьяны, не так ли? Как и остальных ее одноклассников. Я сказала Тане, что так поступать нехорошо. Если они не согласны с методами работы учительницы химии, надо было сказать об этом вам, не так ли?
— Так, — подтвердила Мария Федотьевна.
Умом она понимала, что эта девчонка, соплячка, разговаривает с ней недопустимым тоном, но ничего поделать не могла. Она знала и то, что ничего бы не сделала, если бы ее ученики с этим к ней обратились. Революционеры! Сопляки, нос у них не дорос!
Химичка поедом ела Юру Королева, который посмел сделать ей замечание, когда она весь класс обозвала дебилами…
— Что она тебе сказала? А ты что? — вечером жадно расспрашивала сестру Таня.
Маша спокойно все рассказывала, вызывая восхищение своей младшенькой.
— Машка, ты ее загипнотизировала! — радовалась она. — Я всегда говорила, что в тебе есть что-то ведьмаческое…
— Значит, ты мне отказываешь? — услышала Таня голос Валентина.
— Отказываю. Не обижайся на меня, Валюша, ты хороший человек, но мы с тобой слишком разные…
— Машенька! Никак ты меня жалеешь?
Теперь в голосе Валентина прорезались совсем другие нотки.
— Мне тридцать девять лет, а я со дня на день полковника получу. Отец устраивает мне перевод в Питер. Оттуда в Москву, в Генштаб, рукой подать. В сорок с небольшим я буду генералом…
— Вот видишь, значит, у тебя жизнь удачно складывается. А то у меня уже комплекс вины стал развиваться, — спокойно заметила Маша.
А Татьяна на своей веранде едва сдерживалась, чтобы подать голос. Сказать этому надутому подполковнику, что он слишком много на себя берет! Генералом он будет, нашел чем Машу заманивать! Она, если бы захотела, женой министра стала!.. А если и не женой самого министра, то его прекрасного сыночка, который учился в ординатуре в их городе, временно высланный отцом из Москвы за какую-то провинность… Он тоже, кстати, предлагал Маше руку и сердце…
— Двадцатилетние девчонки готовы умереть от счастья, когда я обращаю на них внимание.
— Вот именно. Не пойму только, что ты потерял в этом доме?
Голос Маши посуровел, и Таня поняла, почему с самого начала она не воспринимала Валентина как возможного спутника жизни. Двадцатилетние девчонки, видите ли! Права Маша: ну и иди к ним, раз ты такой бесподобный!
Она так расчувствовалась, что когда Валентин спустился по лестнице и, уходя, хлопнул калиткой, Таня едва не кинулась тотчас на половину сестры, чтобы попросить у Маши прощения.
На самом деле сестра не сделала ей больно. Таня всего лишь подумала, что могла бы сделать, именно это ее задело. Хотя… нет, на Мишку она никогда бы не покусилась, даже если бы он сам этого захотел.
Словом, ее бросало туда-сюда, как шлюпку по волнам. Таня опять себя накрутила, и вскоре идти на половину сестры ей расхотелось.
Правда, пущенная вперед, словно мяч, мысль продолжала бежать вперед: а если сделать вид, что ничего не произошло? Просто похоронить эту тему раз и навсегда, как тот случай на дне рождения. И Леньке ничего не говорить? Или, наоборот, скандал устроить? Господи, как трудно!
Получается, что, пока Таня сидела в своей скорлупе, ничего не хотела видеть и слышать, жизнь шла своим чередом — она об этом просто не задумывалась. Но стоило лишь высунуть наружу голову, как эта самая жизнь ее как следует и стукнула. Словно все время караулила рядом. Как кошка у мышиной норы. Кстати, образ мыши у нее прямо-таки приоритетный. Все время себя с ней сравнивает.
Таня присела на плетеный стул — они с Ленькой в свой самый первый год купили такой набор — стол и четыре стула — нарочно для веранды, или лоджии, как он говорил, но плетенка им так и не понадобилась.
А почему ей не пришла в голову мысль, просто быть к своим близким добрее? Почему раньше все вопросы она могла обсуждать с сестрой, независимо от того, кого они касались, а теперь не нашла ничего лучшего, как устроить скандал и хлопнуть дверью? Вернее, хлопнуть рюмку. Правильнее всего, пойти к Маше и спокойно с ней обо всем поговорить.
Таня уже потянулась к веревке, чтобы повесить последние две наволочки, как услышала там же, на Машиной половине, до боли знакомый голос:
— Эй, хозяйка, есть в доме кто-нибудь?
Глава восемнадцатая
Михаил. Этот что здесь делает? Неужели и с ним у Маши что-то было? Таня на мгновение будто превратилась в соляной столп. А что, если тогда с ним было ЭТО именно с Машей? Та измена, из-за которой у них распалась семья. И вовсе не с тренером по имени Наташа.
— Я здесь, — откликнулась снизу Маша. — Подожди, сейчас поднимусь.
Некоторое время с веранды не доносилось никаких звуков, кроме стука отодвигаемого стула. Видимо, Мишка присел у стола.
— Здравствуй, Мишенька, как это я тебя не углядела? Снесла вниз посуду, да у мойки и стояла. Задумалась, наверное.
— А я промчался сразу наверх. Отчего-то решил, что раз такое шикарное утро, а входная дверь открыта настежь, значит, хозяйка чаевничает.
«Чаевничает». У них с Мишкой даже лексикон общий — Леня так никогда не говорит. Он приговаривает: «Чай не водка, много не выпьешь». И предпочитает кофе.
— Тебе повезло, мы уже собрались со Светой уходить, — сказала Маша. — Но потом… кое-что меня задержало.
— Выходит, я не вовремя.
— Нет, Миша, такой гость, как ты, дорогого стоит. Тем более что Света все равно ушла.
— Ты как будто расстроена чем-то?
— Да не обращай внимания! Мелкие неприятности, у кого их нет?
— И правда, если не считать крупных. Знаешь, я уже к вашему кварталу подъезжал, увидел толпу народа — какой-то мужик, говорят, под машину попал. Я отчего-то всегда думал, будто это только со стариками случается. И то недисциплинированными. Всю жизнь перебегали дорогу, не обращая внимания на светофоры, а в старости былой резвости уже нет, вот машина их и настигает…
— Мужчина — молодой?
— Честно говоря, я не стал подходить смотреть. Мне трупов и на работе хватает. Там уже и «скорая» подъехала, и милиция, вряд ли я чем-нибудь смог бы помочь. Вроде водитель нетрезвый. И где это люди с утра набраться успевают?
— Ну, было бы желание. Если ты к толпе не подходил, откуда узнал?
— Две женщины болтали, пока я ждал светофора, чтобы свернуть к вашему дому. Он, видимо, на стоянке машину оставил, а она как раз через дорогу. Его о рекламный щит шарахнуло — в лепешку!.. Что это я разболтался. Или у тебя, как у врача, мало в жизни таких впечатлений?
— Хоть я и не хирург, но тоже хватало. Сейчас вот в клинике работаю, так вроде поменьше травм и смертей вижу. Чего там поменьше! В моем кабинете такого, можно сказать, и не бывает.
Таня сидела, так и позабыв повесить последние наволочки. Слушала. Она должна была точно знать, что связывало ее бывшего мужа и сестру, иначе со своей воспаленной фантазией могла напридумывать всякого… Вон ее и сейчас от страха колотит: а вдруг она услышит нечто такое, после чего ей и жить не стоит?!
— Не знаешь, Татьяна дома? — спросил Михаил. — Что-то я проходил мимо кухни, нет ее там. И дверь входная закрыта.
— Наверное, в больницу ушла. Проведать раненого супруга. Выпьешь, или ты за рулем?
— За рулем, но выпью. Скрипнул придвигаемый стул.
«Если они начнут любезничать и я пойму, что между ними что-то было, я их убью! — исступленно подумала Таня и испугалась собственных чувств. — Глупость это все. Ничего я им не сделаю, они оба слишком дороги мне. Я убью себя, потому что жить с таким грузом на душе я не смогу!»
Те, о ком она думала, не подозревая о ее присутствии, дружелюбно переговаривались. Потом раздалось звяканье бутылки о край стеклянного бокала.
— Что с тобой, Миша? Вчера с друзьями пил? Руки у тебя вроде дрожат.
— Они дрожат у меня давно. Уже пять лет я не могу унять эту дрожь.
— Как же тебя в МЧС взяли, такого нервного?
— Ты не поверишь, Маша, но я перед комиссией пью какой-нибудь транквилизатор, и ничего у меня не дрожит.
— Смеешься, да, над старым врачом смеешься?
— Какая же ты старая, Машенька, ты у нас очень даже молодая И душой, и внешне. А смеюсь разве что самую малость…
— Смотри, Карпенко, я разозлюсь и всажу тебе укол. Магнезии, к примеру, да самой толстой иголкой, чтобы ты потом дня три не мог сидеть как следует!.. Выкладывай, что у тебя за дело?
— Я всегда чувствовал, что в глубине души все врачи — садисты. Надо же такое придумать — толстой иголкой, да чтобы сидеть не мог!.. Что ж, давай выпьем за наших близких, пусть будут здоровы и счастливы.
— Насколько я знаю, Миша, прежде за рулем ты никогда не пил.
— Сегодня можно, если понемножку и с хорошим человеком… Видишь ли, Маша, завтра я улетаю. На Восток. Миссия нашей службы, понятное дело, спасение мирного населения, но кто знает, там сейчас идут бои… В общем, я принес тебе кое-какие документы. За эти годы я все лишние деньги… или не лишние, а просто заработанные, складывал на книжку. Для Саши. Будет с чем замуж выходить. Понятное дело, квартира будет ее. У меня других наследников нет… Вот здесь сберкнижка, завещание…
— Как страшно звучит, Миша, — завещание.
— Не страшнее, чем «убит при исполнении». Совсем молодые ребята гибнут, а я что, особенный?
— Тане отдать или Шурке, когда понадобится?
— Смотри сама. Ты женщина умная. Я тебя всегда любил и уважал.
— Я тебя тоже. Жалко, что все так случилось.
Они помолчали. Потом раздался звук резко отодвинутого стула.
— Пойду я, Машенька, дела еще есть. Начальство напутствие свое давать будет. Поцелуемся, что ли, на прощание?
— Давай.
Таня не стала дальше слушать, сбежала с лестницы и вывалилась чуть ли не под ноги идущему по двору Мишке. Провожавшая его до калитки Маша отшатнулась от неожиданности.
— Миша! — Таня сглотнула, переводя дыхание. Господи, что же это она так волнуется, просто сердце из груди выскакивает. — Миша, мне нужно с тобой поговорить.
Если он и удивился, то ничем своего удивления не показал. Только взглянул на часы и сказал с сожалением:
— Увы, Таня, у меня через двадцать минут совещание.
— А оно долго продлится?
— Минут сорок, я думаю. Вряд ли больше.
— Мы можем встретиться через час у памятника Пушкину?
— Наверное, можем, если ты придешь.
— Я приду. Обязательно!
Он окинул ее теперь уже откровенно удивленным взглядом и кивнул.
— Тогда с тобой я не прощаюсь. Если все-таки случится, что задержусь, пожалуйста, подожди, я все равно приду… До свидания, Маша!
Сестра дала ему руку, и Мишка ее поцеловал, что делал не слишком часто. В отличие от Машиного друга Валентина.
— Маша!
Едва за Михаилом закрылась калитка, Таня схватила Машу за руку и потянула за собой.
— Машенька, пожалуйста, зайди ко мне.
— Но зачем? — уперлась Маша; она не могла так же легко, как младшая сестра, переходить из одного состояния в другое. Разве они не поссорились совсем недавно. С криком и битьем стекла?
— Пойдем, пожалуйста! Я хочу попросить у тебя прощения. Сама не знаю, что со мной творится. Такое впечатление, что я все эти пять лет сидела в наглухо запертой квартире, а потом открыла настежь все окна и двери, и по тем же прежде затхлым комнатам гуляет теперь сквозняк… Мозги, наверное, все и выдуло.
— Я бы так не сказала.
— Маша, пожалуйста, мне нужна твоя помощь.
— Что у тебя стряслось? — все же сдалась Маша, заходя следом за Таней в ее дом. — Ты такая возбужденная. Выпей валерианочки, раз уж другие лекарства ты не признаешь…
— Маша, со мной все в порядке. Просто… я подслушивала! То, о чем ты говорила с Мишкой.
Она могла бы признаться, что не только с ним, но не хотела выглядеть перед сестрой совсем уж пропащей.
— Такого за тобой прежде не водилось, — удивилась Маша и проницательно посмотрела на сестру: — Неужели ты подумала…
Таня смутилась: от Маши не скроешься, — но не стала продолжать Машину мысль. Просто сказала:
— Раньше не водилось, а теперь водится. За мной теперь много чего водится! Я только в одном раскаиваюсь — что тебя обидела. Простишь ли ты меня? Молчишь? Хочешь, я стану перед тобой на колени?
Маша снисходительно улыбнулась. Совсем как прежде, когда глупая Таня что-нибудь этакое вытворяла. В глазах ее не было осуждения. Понимание было.
— Еще чего не хватало! Я хочу, чтобы ты успокоилась. Ну, набери побольше воздуха, медленно выдохни.
Она взяла сестру за запястье.
— Посмотри, как скачет твой пульс.
— Черт с ним, с пульсом. Маша, это правда, что он может погибнуть, Михаил?
Сестра замялась, но ответила:
— Я думаю, вряд ли их бросят туда, где идут бои.
— Но он все приготовил: бумаги, завещание… Может, он что-то чувствует?
— Успокойся, Таня, это всего лишь мера предосторожности. Я думаю, все его товарищи это делают. Служба у них такая.
— Маша, помоги мне!
Таня все время повторяла одно и то же из-за нервного возбуждения, а Маша успокаивающе поглаживала ее по плечу.
— Чем тебе помочь, моя девочка?
Все-таки Маша — человек благородный и незлопамятный. Другая бы ее так легко не простила, а Маша уже и думать забыла о хамстве сестры.
— Вон, видишь, на столе корзинка. Я хотела идти в больницу к Лене. А теперь не могу. Будь другом, сходи вместо меня.
— Вместо тебя? А что я ему скажу?
— Ну не знаю. Придумай что-нибудь. Что встречаю кого-то в аэропорту. Или плохо себя чувствую. Какие в таких случаях называют причины, я не могу сообразить… Скажи, я так переволновалась из-за него, что ты прописала мне постельный режим…
— Постельный режим, но не с ним, — пробормотала Маша и тоже, как и Мишка, взглянула на часы. — Но я через полтора часа на работу ухожу. До восьми вечера. Мне еще халат надо погладить…
— Скажи, что у тебя родственник болен. Ведь это же правда. Пусть тебя на пару часов подменит кто-нибудь. Леня будет только рад!
Она не замечала, что говорит обидные для Маши слова, но, наверное, сестра понимала, как она волнуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32