Июнь и июль самые загруженные месяцы в году.
Бретт объяснила, что хотя весна считается очень важным временем, но не входит ни в какое сравнение с этими месяцами, и основные журналы в это время такие толстые, что походят на телефонные справочники.
— Ой, Бретт, это звучит так бесподобно. Я действительно влюбилась в этот город! Так не хочется уезжать!
И подружки нежно обнялись.
— Вот увидишь, ты еще вернешься сюда, — сказала Бретт.
В журналах рекламные агентства стремились разжечь огонь моды: там было множество объявлений, каждое из которых стремилось к незабываемости и убеждало женщин, что наряды и аксессуары именно их фирмы были им наиболее необходимы.
Бретт уже сделала шесть рекламных страниц для Мартины Галлет, которая выпустила свою первую коллекцию одежды при поддержке одного из консорциумов Бахрейна, жаждущего вложить свои нефтедоллары.
Где бы Бретт ни находилась: в Париже или вне его, она всегда была с фотоаппаратом. По вечерам, проявляя пленку и готовясь к следующему дню, она заметила, как быстро мастерская занимает ее квартиру.
С Лоренсом они едва виделись в течение дня и довольствовались короткими телефонными переговорами и обычным обедом перед сном.
Часто, когда Бретт лежала в постели одна, она размышляла о Лоренсе. Она возвращалась в прекрасные дни, проводимые вдвоем, а иногда осмеливалась мечтать о будущем. Но также удивлялась прошлому и чем больше старалась игнорировать его, тем больше ее тревожили вопросы Лизи.
Лоренс смягчался, рассказывая о своей семье и детстве в Буффало, но, когда она спрашивала о его жизни до их встречи, ответ всегда становился прохладным и сухим.
Бретт сидела на кушетке в загроможденной гостиной у Лоренса. Они обедали перед отъездом Лоренса в Италию и Испанию на следующее утро. Им надо было кое-что упаковать перед тем, как они отправятся к Бретт, где проведут ночь.
Она оглядывала комнату. Красная с серым ткань с бахромой, небрежно наброшенная на софу с круглыми подлокотниками, обитую черным ситцем, скрывала потертые места, здесь была такая же бессистемная обстановка, как и в кабинете в «Вуаля!».
Только окна с видом на величественную Эйфелеву башню охраняли комнату от впечатления ее крохотности. Удлиненная комната, как многие другие парижские квартиры, была выкрашена в кремовый цвет и выглядела обшарпанной. В дальнем конце комнаты — пространство, которое он называл своим «кабинетом», — множество ручек, карандашей, бумаг, самых разнообразных книг и журналов были разбросаны по столу из грубых досок на тонких металлических ножках. Здесь же стояла отцовская печатная машинка фирмы «Ремингтон».
Лоренс вошел в комнату в сопровождении настойчивого мяуканья Монки, его почтенной серой кошки эфиопской породы. Он сел рядом с Бретт, оперся о подлокотник дивана и задел лампу в виде металлической кобры, чье свернутое тело поддерживало матовый стеклянный конус. Кошка отскочила в сторону и тут же потерлась о его ноги, оставив на рыже-коричневых твидовых брюках свой меховой след. Именно из-за Монки Бретт никогда долго не оставалась у Лоренса. Эта кошка по-особенному не взлюбила Бретт и орала почти беспрерывно, когда она была там. Они пытались заставить ее замолчать, выгоняя из спальни, но она скреблась и царапалась в дверь.
— Ты сегодня удивительно молчалива. О чем ты думаешь? — спросил Лоренс.
— О тебе.
— Что обо мне?
— Лоренс, почему ты ни разу не был женат? — спросила она, Он подошел к окну, завернул рукава рубашки, затем его прорвало:
— Почему никогда не был популярностью? Почему никогда не был принцем Уэльским? Полагаю, что ничего не приносится на блюдечке!
— Если не хочешь отвечать, так и скажи, но не надо так выходить из себя, — отпарировала Бретт.
Лоренс сел.
— Извини. Я немного погорячился. Все выбирал время, чтобы рассказать тебе об этом, но все как-то не получалось, и я тоже не могу больше ждать.
Бретт посмотрела на него с насмешкой.
— У меня есть интересные новости: одна хорошая и одна плохая. Хорошая новость — я получил приглашение в Стокгольм на две недели в августе, и мы наняли девочек в Швеции, а также несколько опытных парикмахеров и гримеров согласились работать с нами. Бретт, я хочу, чтобы ты проводила съемку. Это десять страниц для ноябрьского выпуска.
— Швеция! Как замечательно! Ты же знаешь, что я хотела побывать там. Время — не проблема.
Бретт была возбуждена. Она до сих пор ни разу не была на родине своих предков, и в своем воображении представляла мифические сады и каналы Стокгольма.
Заметив, что он замолчал, она поинтересовалась плохой новостью.
— Так, а что за плохая новость? — тревожно спросила она.
— Мне предложили отдохнуть в одном фермерском доме в Турноне д'Агенайз. Бретт, в течение года у меня не было ни одного дня отдыха, и я весь вымотался. Эти две недели будут для меня, наверное, единственной возможностью отдохнуть. Но это те самые две недели, что ты будешь в Швеции.
— Э… — пролепетала она.
Бретт была рада работе в Швеции, но расстроилась, что Лоренс будет отдыхать без нее. Они никогда не обсуждали свой отпуск, но она была уверена, что они проведут его вдали от городской суеты.
— Сначала я хотел пригласить другого фотографа, но подумал, что это было бы эгоистично. Ты — идеальная кандидатура для этой работы, — говорил он, поглаживая ее по спине. — Потом я было почти совсем отказался от предложения с фермой. Там так красиво и тихо, и я на самом деле хотел бы побыть с тобой.
— Не глупи. — Глаза Бретт светились любовью и пониманием:
— Я знаю, что тебе необходимо отдохнуть. Ты должен поехать. Меня искушает сказать, чтобы ты пригласил на съемки кого-нибудь вместо меня, но я понимаю, что все еще учусь профессионализму и поэтому не могу отказаться от этой работы. В жизни всегда будет так, правда ведь?
— Конечно. Может, я смогу облегчить ее сейчас? Почему бы тебе не поехать со мной в Рим на уик-энд?
— Великолепная идея! До пятницы у меня дела, но потом я буду свободна до понедельника, — обрадовалась Бретт.
— Отлично. Надо сказать Матильде, чтобы она изменила заказ и забронировала номер до понедельника.
— У нас будет самый лучший уик-энд! Бретт бросилась на шею Лоренсу. Она так любила этого человека, понимавшего, что ее цели не всегда совпадали с ее желаниями, и предоставлявшего ей возможность совершенствовать свое мастерство. При таком сочетании не было конца ни ее совершенствованию, ни их совместной дороге.
В середине августа Лоренс проводил Бретт и бригаду «Вуаля!» в Стокгольм и обещал звонить при первой возможности.
Он почти не обращал внимания на окружающую природу, небольшие таверны и старинные храмы на пути в Турнон д'Агенайз. Впервые за все годы он ничего не ожидал от этой поездки.
Лоренс остановился у фермерского дома, построенного более четырех веков назад, и достал вещи из багажника. Проходя по каменным ступеням, он услышал пение знакомого хриплого голоса с явно французским акцентом и фамильярно крикнул:
— Монки! Открой дверь — у меня заняты руки.
— Никак не могу понять, почему я все еще откликаюсь на то, как ты меня называешь, — сказала она, распахивая потертую деревянную дверь.
Однако Моник Бачимонт отзывалась на это прозвище все пятнадцать лет.
Моник почувствовала напряженное состояние Лоренса, как только он вошел. Их августовская передышка в Турнон д'Агенайз всегда была бальзамом после всех стрессов и страстей Парижа. Но теперь, когда они бродили по окрестностям, Лоренс был рассеян и далек от нее, и их простые взаимоотношения заменились пространными разговорами.
На пятое утро Моник сказала:
— Эта девочка отличается от всех, правда?
Она методично разламывала на куски свою булку-подковку и крошила в тарелку. Они никогда раньше не говорили о его женщинах — просто не было необходимости. Моник всегда закрывала глаза на легкие увлечения Лоренса. У нее самой был один, а когда и двое мужчин помимо него. Но они были вместе, и до сих пор ничто не угрожало их союзу.
— Моник, я не знаю, что делать. Это пытка для меня. — Лоренс закрыл глаза ладонями. — Ты знаешь, я люблю тебя. Мы всегда так много значили друг для друга, и я не представляю, как бы выжил без тебя. Но она такая… Я не знаю. Не могу этого объяснить. Я хотел бросить ее, но не смог, — с горечью сказал Лоренс.
У него было много приятных увлечений, но, как богатая пустыня, он только слегка соблазнялся ими; все они были достаточно материализованными, чтобы можно было ими увлечься.
Бретт была другая. Чем больше он был с ней, тем она становилась менее требовательной.
Но мог ли он променять устоявшийся ровный комфорт с Моник на восхитительную юную страсть Бретт? Сможет ли он удовлетворить все ее ожидания?
— Даже самый сильный не сможет долго выдержать постоянную тяжесть в двух руках. Ему надо или облегчить нагрузку, или вообще бросить ее, — тихо сказала она.
Моник решила дать ему время до декабря для принятия решения. Она отдала многие годы Лоренсу и чувствовала, что ее ожидание будет оправдано.
У небольшого цинкового завода, которым владел ее отец, она буквально вытащила Лоренса, пьяного, из сточной канавы, и оказалось, что это было местом проживания молодого разочарованного американского журналиста, только вернувшегося из Вьетнама. Она выслушивала его недовольные бормотания и громкие возгласы и терпеливо, шаг за шагом, убедила его вернуться к работе и, поднимаясь по ступенькам, дойти до «Вуаля!».
Моник знала, что была той пристанью, куда Лоренса тянуло от всех условностей и обязательств, и ей это самой нравилось. В своих отношениях с ним она легко отстояла свои права и потребности. Она переделала крошечное бистро, которое отец оставил ей в наследство, в знаменитый джаз-клуб Парижа. У нее был мужчина без предрассудков и обязательств жениться на ней — тот институт отношений, который на примере своих родителей она понимала как договор.
Моник и Лоренс жили и вращались в разных кругах. Она предпочитала быть солнцем в крохотной среде, созданной ею в клубе, а он яркой звездой галактики. И это было удобно для обоих. В этом заключался их особый комфорт, который связывал их раздельные жизни.
Но она не была глупой. За предоставленное ею время он должен был одуматься, и должен был сделать это в ее пользу.
Лоренс, погруженный в собственные мысли, погонял по чашке остатки утреннего чая и вылил их в рот. Единственное, что ему оставалось, — сидеть на обочине своей жизни и ждать Парижа для того, чтобы определиться и так же, как «Вуаля!», раскачиваться на краю обрыва, чтобы встряхнуть себя от праздности. Он должен был ждать и бояться, что выбор между Бретт и Моник принесет ему невосполнимую потерю.
Глава 12
— Ну как я могу закалывать, если ты крутишься, как цыпленок? — спросила Мартина.
— Извини, Мартина, просто голова сейчас забита другим, — сказала Бретт.
Бретт стояла на помосте перед трехстворчатым зеркалом в мастерской Мартины Галлет.
На полках были сложены рулоны тканей, на полу разбросаны обрезки и нитки, а непрерывное жужжание швейных машин вынуждало перекрикивать его. Мартина использовала ярды изумрудно-зеленого и пурпурно-красного сатина, вдохновленная бесподобным материалом, чтобы создать для Бретт уникальное платье.
Узнав, что в октябре она получит на престижном показе мод приз как одна из самых талантливых молодых модельеров, Мартина вызвалась одеть Бретт для галла-торжества.
Приз «Золотая игла» был наиболее престижной наградой в мире моды Франции, и она осознала, что фотографии Бретт помогли сфокусировать внимание на ее линиях. С одной стороны, она хотела отблагодарить фотографа, а с другой — Бретт сама будет прекрасной рекламой ее одежды.
Начав этим заниматься менее месяца назад, Мартина жаждала поскорей закончить свой дизайн. По крайней мере будут еще три примерки, на которых, она надеялась, Бретт не будет такой возбужденной, как сейчас. Состояние Бретт не было связано с Мартиной или ее платьем. Даже когда все хорошо, процесс примерки очень сложное занятие, но все, о чем сейчас могла думать Бретт, — это встреча, которую ей назначил на вечер Джефри Андервуд, главный советник и управляющий «Ларсен Энтерпрайсиз».
Две недели назад она получила письмо, извещавшее ее о его предстоящем приезде в Париж и необходимости встретиться относительно финансовых вопросов. Письмо было настолько официальным, что она не могла представить, что бы это значило. Когда секретарь Джефри Андервуда позвонил ей, чтобы договориться о времени встречи, он также не смог сообщить никаких подробностей.
Бретт приехала в отель «Криллон» на двадцать минут раньше. Она очень волновалась и постоянно смотрела на часы.
За две минуты до назначенного времени Бретт вошла в такой бесшумный лифт, что не была уверена, поднимается ли он.
— Добрый вечер, мисс Ларсен. Мистер Андервуд ожидает вас. Сюда, пожалуйста.
Секретарь Джефри Андервуда, молодой человек в сером костюме, проводил Бретт в обитый плюшем салон. Когда Бретт обернулась поблагодарить его, дверь за ней уже была закрыта, а молодой человек исчез. Джефри Андервуд бесшумно поднялся из-за своего стола, и, когда она повернулась назад, то оказалась прямо перед ним.
Он был намного моложе, чем она его себе представляла. Как главный советник «Ларсен Энтерпрайсиз», он был личным поверенным и советником в делах Свена Ларсена, хотя на вид ему было не больше тридцати пяти.
Она не видела человека более тщательно одетого, чем он. Его руки были холеными, ногти отполированы до яркого блеска, а волосы уложены волосок к волоску. Бретт обратила внимание, что никогда не видела столь придирчивого отношения к деталям, как в его кабинете.
Хотя на ней был новый костюм фирмы «Айсл», соответствующий, как она решила, этой встрече, в присутствии Джефри она неожиданно почувствовала полуобморочное состояние, словно у нее из-под юбки были видны трусики.
— Очень рад, что вы пришли, мисс Ларсен. Вы, должно быть, очень заняты теперь, когда ваша карьера идет так хорошо, — сказал он.
— Очень приятно с вами встретиться, мистер Андервуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47