– Нет, – проговорил Макгуайр, и в эту секунду на его столе зазвонил телефон, – просто я подумал…
Не договорив, он схватил телефонную трубку. До слуха Линдсей донесся женский голос, торопливо и взволнованно говоривший что-то на другом конце провода. Макгуайр, нахмурившись, слушал.
– Ну, ладно, Роуленд, увидимся в понедельник… – Линдсей не стала ждать завершения его разговора.
– В понедельник? – Он поднял на нее отсутствующий взгляд.
– За ужином, Роуленд. За ужином в честь твоих извинений передо мной.
– А, да, конечно. Точно. В понедельник.
Выходя из кабинета, Линдсей бросила последний взгляд на его хозяина. Женщина, позвонившая Роуленду, продолжала говорить, видимо, не делая пауз. Макгуайр, не зная, что за ним наблюдают, издал тяжелый вздох, аккуратно положил трубку на стол и, взяв томик Пруста, принялся листать. В тот момент, когда Линдсей бесшумно закрывала за собой дверь, собеседница Макгуайра испустила на другом конце провода яростный крик. Роуленд безмятежно перевернул страницу.
* * *
В час дня, когда Линдсей уже окончательно собралась уходить, позвонил Марков, дважды пытавшийся дозвониться до нее, когда она была у Макгуайра. Женщина устало вздохнула. Такой человек, как Марков способен трезвонить через каждые десять минут на протяжении всего дня и даже ночи.
– Да, дорогой, – проговорила она, услышав его голос в трубке.
– Ну, утешь меня. Ты вонзила кинжал в этого негодяя?
– Можешь не сомневаться, – солгала Линдсей.
– Молодец, детка! Перерезала аорту сразу или заставила помучиться?
– Заставила помучиться. А теперь отвали, Марков. Подробностями поделюсь с тобой в Париже, договорились?
– Не могу дождаться! Я целое утро рисовал себе эту картину. Опиши мне этого Макгуайра. Какой он? Наверняка – толстый плешивый коротышка-импотент?
– Вообще-то нет. Он – под два метра ростом, черноволосый, с умными зелеными глазами, и от него так и веет тестостероном.
– Милая, почему же ты мне раньше про него не рассказывала? Ведь это же мой тип!
– И не мечтай, Марков.
– Ты уверена?
– На сто процентов.
– Эх, до чего же сволочная штука – эта жизнь. Ну, все равно, познакомь меня с ним как-нибудь при случае. Ой, мне звонят по другой линии. Наверное, с Барбадоса. A tout а l'heure, моя крошка, – с безобразным акцентом добавил фотограф и повесил трубку.
* * *
В четверть второго Роуленд Макгуайр подошел к окну своего кабинета, расположенному на двенадцатом этаже, бросил взгляд на часы, а затем выглянул наружу. Отсюда была видна Темза, судоверфь Кэнари и стоянка автомобилей в редакционном дворе.
– Точно по расписанию, – проговорил он.
Макс, жевавший бутерброд с сыром и маринованным огурцом, какие он обычно заказывал на обед, находясь в своем кабинете, отложил в сторону папку, принесенную ему Макгуайром, и присоединился к другу.
Оба мужчины внимательно следили за миниатюрной женщиной, которая, выйдя из здания газеты, лавировала между автомобилями, пробираясь к новенькому «Фольксвагену-Пассату». Непокорные коротко остриженные волосы женщины были такими же черными и так же блестели под солнцем, как и лак на крыльях ее машины. На ней были черные полотняные тапочки, черные брюки, черный свитер и модная куртка – тоже черного цвета. В руках она держала атташе-кейс, плетеную сумку и большую завязанную тесемками зеленую папку. Ей было трудно тащить всю эту поклажу, и пока она добиралась до машины, несколько раз роняла то одно, то другое. В очередной раз выронив сумку, она ожесточенно пнула ее ногой, запрокинула голову к небу, и губы ее зашевелились. Даже с высоты двенадцатого этажа было понятно, что она ругается на чем свет стоит. Роуленд улыбнулся и сказал:
– Какая досада! Она переоделась. Сняла свой костюм. А он так хорош!
– Тот, который от Казарес? – ухмыльнулся Макс. – Неужели она надела его специально на встречу с тобой? В таком случае, это определенно война, Роуленд, и у тебя нет ни малейшей надежды одержать в ней победу.
– Ошибаешься. Сейчас она поехала к Женевьеве Хантер. Все идет по плану, Макс.
– Она ни о чем не подозревает?
– Нет, конечно. Говорю же тебе: я ее очаровал. Напоил кофе, расхвалил костюм. Это будет легкая победа, Макс.
– Надейся, надейся… Ты не знаешь женщин, Роуленд, и никогда их не знал.
– Поверь мне, – бросил Макгуайр, пропустив мимо ушей замечание друга. Он наблюдал за тем, как «Фольксваген» прибавил ходу и двинулся к выезду со стоянки. Затем, выбросив указатель левого поворота, машина повернула направо, едва избежав столкновения с тяжелым грузовиком, возмущенно взвизгнувшим тормозами. Макс закрыл глаза.
– Никогда не садись в машину, если за рулем – Линдсей, – сказал он товарищу. – Это мой единственный совет тебе. Можешь строить самые глупые планы, делать любые ошибки, но никогда не совершай этой. Тут игра со смертью. Особенно, если Линдсей не в духе.
– Сейчас она вполне в духе. – Роуленд отвернулся от окна. – Я же рассказал тебе. Два дня назад между нами – да, действительно – была война, а сейчас у нас detente. Переиграть такую женщину, как Линдсей, несложно, если только всерьез настроишься на это. Кроме того…
– Роуленд, надеюсь, ты с ней не флиртовал?
– Упаси меня Бог! За кого ты меня принимаешь? Я никогда не флиртую с женщинами.
– Нет, флиртуешь, Роуленд. Ты этого даже сам не замечаешь.
– Ну, в данном случае я этого не делал. Да и зачем? – Он взял один из бутербродов Макса и стал задумчиво жевать. Тот, не говоря ни слова, подавил улыбку и закурил.
В кабинете повисло молчание. Роуленд, ум которого почти никогда не прекращал работать, освежал в памяти содержимое папки, которую он принес Максу. Тот, в свою очередь, наблюдал за своим мужественным другом (Роуленд никогда не осознавал, какой эффект производит на женщин) и смаковал новые повороты в непрекращающейся трагикомедии, какой являлась вся жизнь Роуленда Макгуайра. Возможно, подумалось ему, учитывая планы Макгуайра, самое время еще раз предостеречь его.
– Послушай, Роуленд, – начал Макс. Голос его звучал несколько неуверенно. Он знал, что Макгуайр ревностно охраняет свою личную жизнь от постороннего вмешательства. Я хотел тебе сказать о Линдсей еще кое-что. Она вовсе не такая крутая, какой пытается казаться, и очень много значит для нас с Шарлоттой. Я знаю, как важна для тебя та тема, которую ты принялся раскапывать, и понимаю, насколько серьезную помощь может тебе оказать здесь Линдсей, но…
Роуленд не слушал. Он перечитывал последний отчет своего информатора, служившего в Амстердаме, в местном бюро американского Агентства по борьбе с наркотиками. Максу он этот документ уже показал. Разумеется, имени информатора Макс не знал и никогда не узнает – таков был стиль работы Роуленда.
– Конечно, конечно, – сказал он, закрывая папку и отмахиваясь от Макса, как от назойливого комара. – Не сотрясай воздух, ради Бога. Сейчас ты спросишь, каковы мои дальнейшие планы.
– Вряд ли. Ты все равно не скажешь.
– Работать, – нетерпеливым тоном проговорил Роуленд, взял с письменного стола пачку фотоснимков и стал перебирать их. – Работать – вот мои дальнейшие планы. Связать все узелки в этой истории. Линдсей здесь отводится всего лишь второстепенная роль. Если она согласится мне помочь – чудесно, если откажется – плохо. Тогда я продолжу штурмовать ее с помощью своего обаяния.
– Господи, спаси!
Роуленд положил фотографии обратно на стол.
– Эти снимки – последние работы Паскаля Ламартина?
– Да. – Макс взял фотоснимки. – Хочу напечатать одну из них завтра на первой полосе. Редактор отдела иллюстраций предлагает вот эту…
– Он не прав. Напечатай вот эту. – Роуленд указал на снимок в левой руке Макса. – Люди начинают привыкать к тому, что происходит в Боснии. Нужно дать им встряску.
– Возможно, – ответил Макс, понимая, что его друг прав, и стал пристрастно рассматривать снимок, на который указал Роуленд. Фотограф запечатлел группу рыдающих женщин, столпившихся вокруг детского трупа. В правой руке мертвый мальчик все еще сжимал «Калашников», левая была откинута в сторону. Его лицо, слава Богу, было скрыто, но лица женщин камера показала крупным планом. Вероятно, в распоряжении Ламартина было не более тридцати секунд, чтобы запечатлеть это отчаянное горе, и было ясно, что фотограф страдал вместе с женщинами. Наверное, именно этот дар выделял Паскаля из ряда других фотожурналистов, ставя классом выше любого преуспевающего его коллеги. Макс уже видел этот снимок сегодня утром, и он в течение всего дня неотступно стоял перед его внутренним взором. Наверное, подумалось ему, я и моя жена чувствовали бы то же самое, если бы умер один из наших детей.
Он поднял глаза, встретился взглядом с Роулендом, кивнул ему и отложил снимок в сторону.
– Как долго еще Ламартин будет там находиться? – спросил Роуленд, поднимаясь на ноги и принимаясь мерить комнату шагами. – Я полагал, он вернется вместе с Женевьевой Хантер.
– Изначально так и задумывалось, – пожал плечами Макс. – Наверное, вернется, когда сочтет нужным. Ламартин, как киплинговская кошка, гуляет сам по себе и сам устанавливает для себя правила.
Роуленд никак не отреагировал на это замечание. Он снова подошел к столу и уселся.
– Итак, приступим, Макс? – Он бросил взгляд на часы. – Ты хотел рассказать мне о Женевьеве Хантер…
– Разве?
– Да, сам должен помнить. Давай, Макс. До твоей следующей встречи осталось лишь десять минут. Мне нужны детали. Все детали! От «а» до «я»!
– Роуленд, но мы уже говорили об этом. Тебе известно практически все…
Лицо Роуленда стало замкнутым и сосредоточенным. Он подался вперед.
– Возможно, – сказал он. – В таком случае расскажи мне все это заново.
2
Теперь по утрам Джини гуляла. Иногда – час, иногда – два, но маршрут всегда выбирала наугад. Ей нравились эти прогулки – они заряжали энергией ее тело, очищали ум, благодаря им день пролетал быстрее. Когда она оставалась дома, то чувствовала себя обязанной попытаться хоть что-нибудь написать, однако слова, появлявшиеся на экране монитора, отказывались складываться в фразы и казались лишенными смысла. Оставаясь дома, Джини слишком остро чувствовала отсутствие Паскаля. Эта квартира стала их первым общим домом. Они вместе нашли ее, вместе обставили. Их любовь прикоснулась к каждому стоявшему здесь предмету. А прожили они здесь вместе пять месяцев.
Квартира эта находилась на верхнем этаже экстравагантного дома с башенками, сконструированного архитектором, который по тогдашним – 1868 года – меркам считался чуть ли не авангардистом. Когда-то здесь располагалась студия Розетта, тут был частым гостем Раскин, однако Джини не интересовала история этого дома. Она ее просто не чувствовала. Для нее жизнь здания с башенками началась в тот день, когда они с Паскалем впервые увидели его. Рука об руку они вошли внутрь и замерли в немом восторге. Джини только и смогла, что восхищенно вздохнуть. Столько недель бесплодных поисков, когда им предлагали похожие друг на друга перестроенные мишурные особнячки по безумным ценам, и вот они нежданно набрели на это чудо.
Тут была одна большая комната-студия с высокими, словно в церкви, потолками. Винтовая лестница из нее вела на галерею второго этажа, где располагалась спальня с полками, уставленными книгами, и огромным – во всю стену – окном, выходившим на север. Солнечные лучи, падавшие сквозь него, играли на стенах. Они пришли сюда в яркий весенний день, когда пробуждается все живое, и сквозь окно в спальню заглядывала весна. Город отсюда был невидим. Застыв у окна и затаив дыхание, Паскаль и Джини безмолвно смотрели на бледно-голубое небо, по которому наперегонки бежали облака, на ветви деревьев с пробивающимися бледно-зелеными листочками. От этого нарождающегося весеннего великолепия кружилась голова и перехватывало от волнения горло.
– Все, – наконец нарушил молчание Паскаль, – это место – наше. Оно предназначено для нас и будет нашим.
Вслед за тем они проявили максимум прагматизма, на который были способны, и рука об руку исследовали квартиру на предмет выявления возможных недостатков. Их не оказалось. Паскаль тщательно и торжественно простучал стены, проверил состояние водопровода и электропроводки, Джини с такой же торжественностью осмотрела кухню, в которую влюбилась с первого взгляда, убедилась, что дверцы стенных шкафов открываются легко и бесшумно. На первом этаже они обнаружили еще одну спальню – маленькую и невероятно уютную, романтично расположенную в одной из башенок дома. Она была словно предназначена для какой-нибудь сказочной принцессы. Тут должен был жить ребенок с живым воображением. Взглянув на Паскаля, Джини поняла, что он подумал о своей дочери, и сказала:
– Здесь могла бы жить Марианна, когда будет приезжать к тебе.
– Могла бы, – вздохнул он, – конечно, могла бы.
– Как ты думаешь, ей понравится эта комната?
– Да она в нее просто влюбится! Я знаю это наверняка. В течение некоторого времени после этого никто из них не осмеливался нарушить молчание. Вернувшись в огромную комнату на первом этаже, они встали возле высокого окна. Паскаль позвякивал ключами от дома, которые им вручил сотрудник агентства по торговле недвижимостью для осмотра квартиры. Паскаль и Джини встретились взглядами. Он почувствовал, что она собирается заговорить о том, о чем думали оба и что боялись произнести вслух. Прежде, чем Джини успела открыть рот, он поднял руку и приложил палец к се губам.
– Нет, подожди, – сказал он, – сначала я должен кое-что сделать.
Отведя от щеки Джини прядь светлых волос, он несколько мгновений смотрел ей в глаза, а затем привлек к себе, наклонился и поцеловал в губы. От долгого поцелуя у женщины закружилась голова, а мысли разбежались в разные стороны. Наверное, подумалось ей, именно этого ему и хотелось. Когда Паскаль наконец отпустил ее, она отстранилась и с улыбкой покачала головой, а затем взяла его пальцы и с расстояния вытянутой руки долгим взглядом посмотрела в глаза. Джини любовалась тем, как отсвечивает весеннее солнце в его темных волосах, как играет свет на его лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85