Отлично - магазин Wodolei 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Разве она не романтична, разве не заставляет тебя думать о балах в Санкт-Петербурге? Вспомни… – Линдсей мучительно рылась в собственной памяти. – Вспомни «Войну и мир», сцену бала, Наташу Ростову, едущую на санях по заснеженным улицам.
В глазах Роуленда зажегся огонек. Похоже, Линдсей сумела добиться своего.
– Да, – задумчиво проговорил он, – я начинаю понимать. Значит, ты читала «Войну и мир»?
Линдсей вздохнула.
– Возможно, я и не читала классиков в Оксфорде, но не настолько уж я необразованна, Роуленд. Конечно же, я читала «Войну и мир». Я много читала и продолжаю читать.
Роуленд с любопытством посмотрел на нее.
– Правда? – спросил он. – А что ты читаешь сейчас? Линдсей потупилась. На тумбочке рядом с кроватью у нее постоянно находилась кипа книг, которые она собиралась прочитать и до которых никак не доходили руки. А на самом верху лежал толстенный роман из разряда дорожного чтива – шестьсот страниц любовных переживаний и драм, которые Линдсей читала каждый день перед сном. Возможно, автору недоставало изящества стиля, но сюжет был захватывающим, а персонажи – вполне жизненными. Страсти в клочья – на каждой странице. В прошлый четверг на пятисотой странице умер один из героев. Линдсей даже плакала.
– Джона Апдайка, – сказала она.
При упоминании об этом писателе лицо Роуленда осветилось, и он быстро заговорил. Из его слов Линдсей поняла, что Апдайк входил в число его любимых авторов, но поскольку к чтению романа, о котором шла речь, она собиралась приступить лишь на будущей неделе, сочла разумным перебить Роуленда.
– Я понимаю, – сказала она, – что ты предпочел бы поговорить о литературе, но сейчас не время для этого. Мне нужно, чтобы мы сконцентрировались на теме нашего разговора.
Роуленд кивнул понимающе и вновь с усиленным вниманием принялся рассматривать фотографию платья, сшитого девятнадцать лет назад. Он, казалось, был полон решимости вырвать у наряда все его тайны. Некоторое время Линдсей с изумлением наблюдала этот поединок мужского интеллекта с порождением женского вкуса и ума.
– В этом платье соединились воедино и мужские, и женские элементы, – заговорил он наконец. – Сам по себе наряд является воплощением женственности, однако Казарес соединила его с мужским камзолом – таким, какой, к примеру, могли в старину носить казаки.
– Блестяще! – Линдсей наградила собеседника одобрительным взглядом. – Ты делаешь успехи. Именно в этом квинтэссенция стиля Казарес – единство противоположностей: мужского и женского, грубого и утонченного, необычного и будничного, целомудренного и почти вызывающего. Это, если угодно, основа ее творчества. А теперь сосредоточься и посмотри на вторую фотографию.
Нервничая, она положила перед ним статью, которую отыскала в своих папках. Статья был проиллюстрирована цветным снимком размером в целую страницу: в роскошном кабинете стояла стареющая, но все еще очень красивая и величественная седовласая женщина. На кресле рядом с ней было разложено длинное платье с камзолом, отделанным мехом.
– Но это ведь то же самое платье! – сразу же, как только увидел снимок, вскинулся Роуленд. – То же платье, тот же жакет. Они совершенно одинаковы.
– Совершенно верно, – согласилась Линдсей с ноткой едва скрываемого триумфа. – И это странно. Очень странно. Почти необъяснимо.
– Но как это возможно? Я не понимаю. Объясни.
– Первое платье, которое я тебе показала, было сшито в 1976 году, правильно? А это, которое ты видишь на этом снимке, – десятью годами раньше. Платье 1976 года – модель Казарес, тут не может быть никаких сомнений. А это – 1966-го – совершенно идентичное, сделано никому не известной девушкой, начинающей портнихой, которую звали Мария Тереза.
Теперь Линдсей удалось полностью завладеть вниманием Роуленда. Она поняла, что его ум начал лихорадочно работать, пытаясь найти возможные объяснения всему этому.
– Я понимаю, что это звучит странно, – продолжала она. – И, наверное, ты задаешь себе вопрос: не является ли Мария Казарес и Мария Тереза одним и тем же лицом. Ты, очевидно, думаешь, не она ли, работая в одной из захудалых мастерских, о которых так любят распространяться, рассказывая о восхождении знаменитостей, сшила это платье в 1966 году – еще до того, как повстречалась с Лазаром и обрела славу.
– Ты права, мне пришло на ум именно это.
– В таком случае я подкину тебе новую пишу для размышлений. Дело в том, что это – первое платье – не было сшито в захудалом ателье. Оно появилось на свет вообще не в Париже. Его сшили… в Америке.
– В Америке?!
– Да, Роуленд, в Новом Орлеане.
* * *
– Мне продолжать, Роуленд? – неуверенно спросила Линдсей, поскольку была удивлена непонятным поведением Роуленда. Он поднялся, чтобы подбросить в камин новое полено, и, сделав это, казалось, напрочь забыл о присутствии здесь Линдсей. Теперь он стоял, повернувшись к ней спиной и молча созерцая языки пламени.
– Мне бы хотелось, чтобы ты услышал этот рассказ так, как его передали мне, – снова заговорила женщина. – Это хорошая история. История любви.
– Конечно, – обернулся Роуленд, – я охотно ее послушаю.
– Что-то не так, Роуленд?
– Нет, нет. Просто… Ты спросила, знаком ли мне этот город, и я вспоминал, как в последний раз я был там.
– Ты хорошо знаешь Новый Орлеан? Потому что работал в Соединенных Штатах, да?
– Да нет, не могу сказать, что хорошо знаю. Так, бывал несколько раз. У меня была подруга в Вашингтоне, и ее брат читал лекции в Тулейне.
– Тулейне?
– Да, так называется университет в Новом Орлеане. Там один из лучших юридических факультетов в Америке. Впрочем, к нашей теме это не имеет отношения. Продолжай, пожалуйста.
Роуленд вернулся к столу и сел. Линдсей не собиралась докучать ему расспросами и поэтому не могла понять, приятные ли воспоминания связаны у него с этим местом или наоборот. Возможно, и то, и другое, решила она про себя. На какое-то мгновение под оболочкой того Роуленда Макгуайра, которого, как ей казалось, она уже начинала понимать, она увидела другого, совершенно незнакомого ей человека. Линдсей безошибочно почувствовала, что он не хотел обнажать перед ней эту часть своей личности и теперь злился на себя за то, что не сумел этого сделать. Роуленд взял бутылку, и когда Линдсей в ответ на его вопросительный взгляд отрицательно мотнула головой, добавил немного виски в свой стакан. Подняв бокал повыше, он несколько секунд изучал янтарный напиток на свет, а затем повернулся к Линдсей уже прежним Макгуайром.
– Так расскажи мне эту историю любви, Линдсей. Я слушаю.
– Ты действительно этого хочешь? Ведь уже довольно поздно. Я могу просто оставить тебе свою статью – здесь все написано. Почти все. Меня только попросили не описывать в журнале то, чем все это закончилось.
– Нет, нет! Терпеть не могу истории, у которых отсутствует конец. Каждая история должна иметь начало, середину и конец, – улыбнулся он. – К тому же я предпочел бы услышать ее из твоих уст.
– Ну, что ж, хорошо. – Линдсей взяла фотографию величественной седовласой женщины. Рядом с дамой на стуле лежало красивое платье. Линдсей прекрасно помнила то интервью, да и как его можно было забыть! Ведь это было ее первое серьезное задание в качестве внештатного журналиста. Ей тогда было двадцать лет. Она страшно гордилась тем, что раскопала такую тему и получила задание от «Вог» разработать ее. Когда же она приехала в тот дом, где должно было состояться интервью, то так нервничала, что места себе не находила.
Дом располагался в Бельгравиа и представлял собой высокое здание с белыми колоннами. Дверь ей открыл дворецкий – первый дворецкий, которого Линдсей видела не в кино, а в жизни. По широкой лестнице она проследовала за ним в кабинет с тремя окнами до пола, выходившими в сад. Была осень. В камине горел огонь, и тем не менее комната была наполнена ароматом весенних цветов. Когда Линдсей вошла в комнату, женщина, некогда называвшаяся Летиция Лафитт-Грант, а ныне – леди Розборо, поднялась с кресла. Оказавшись лицом к лицу с дамой, считавшейся некогда эталоном элегантности, гостья окончательно пала духом.
Затем они обменялись рукопожатиями, и Летиция заговорила. Ее голос с южным акцентом был наполнен таким теплом, что самообладание постепенно вернулось к молоденькой журналистке.
– Выпейте немного чаю, дорогая. Вы пришли, чтобы задать мне несколько вопросов о моей одежде? Ну, что ж, сейчас мы с вами повеселимся. У меня есть несколько вещей, которые я не вынимала из сундуков уже лет триста.
Сейчас, сидя рядом с Роулендом в тишине его комнаты, Линдсей снова слышала неспешную, с французским прононсом, речь Летиции, рассказывавшей ей эту историю.
– Женщину на этом снимке звали Летиция Лафитт-Грант. По крайней мере, именно так звучало ее имя, когда для нее шили это платье. Она происходила из старинного семейства Луизианы и вышла замуж за человека гораздо старше и богаче ее. Лафитт-Гранты владели хлопковыми и сахарными плантациями. Выйдя замуж, Летиция переехала к ним – в прекрасный особняк на северном берегу Миссисипи между Батон-Руж и Новым Орлеаном. Ее дом славился своим гостеприимством на весь Юг, а сама она прослыла первой красавицей, великолепной наездницей и знаменитой собирательницей коллекции мод. Помимо всего этого, она, как мне кажется, была еще и очень щедрой женщиной – женщиной с добрым сердцем.
Линдсей помолчала.
– Я отправилась брать у нее интервью из-за того, что она считалась эталоном элегантности. Эта женщина обладала талантом выглядеть ослепительно в любой одежде. Она могла надеть мужскую рубашку, одолжить у мужа твидовый пиджак, натянуть поношенные джинсы, и все равно, от нее невозможно было отвести глаз. При этом Летиция испытывала страсть к высокой моде, дважды в год – на протяжении почти четверти века – посещала парижские демонстрации мод, а свой собственный гардероб содержала всегда в идеальном состоянии. Она умерла примерно через три года после нашей встречи. Сейчас ее коллекция мод находится в Нью-Йорке, в музее «Метрополитен».
Идея задуманного мной интервью заключалась в том, чтобы она показала мне свою коллекцию: Чиапарелли, ранние модели Шанель, Балансиаги. Летиция полностью удовлетворила мое любопытство. Я попросила ее показать мне самое любимое ее платье, чтобы сфотографировать и ее, и платье, и вот оно, лежит рядом с ней на стуле.
– Ее выбор тебя удивил? – заинтересовался Роуленд. Теперь он был весь внимание. – Ты ожидала, что она выберет произведение какого-нибудь именитого модельера?
– Совершенно верно. Однако Летиция объяснила мне, что выбрала именно это платье, поскольку оно напоминает ей о счастливой поре ее жизни – когда дети ее уже выросли, а муж еще не заболел смертельной болезнью. И еще она вспомнила об удивительной девушке, которая его сшила, – Марии Терезе.
– Летиция сказала, что эта история весьма характерна для Нового Орлеана, – продолжала Линдсей. – А Новый Орлеан тех времен, по ее словам, разительно отличался от того, каким стал впоследствии. Тогда там не было столько туристов, сколько сейчас, и еще можно было ощутить прошлое города. «Представьте себе, милочка, – говорила она, – безумное смешение богатства и нищеты, десятков национальностей – французов, испанцев, жителей Карибских островов, смесь религий, предрассудков и языков. Представьте себе город, непохожий ни на один другой в Америке, где даже самые удивительные события воспринимаются в порядке вещей». Короче говоря, Роуленд, благодаря Летиции я по-новому увидела Новый Орлеан. Ну, а потом она рассказала историю Марии Терезы.
Летиция познакомилась с Марией Терезой несколько лет назад. Тогда Марии Терезе было всего четырнадцать, она ходила в монастырскую католическую школу во французском квартале вместе с одной из горничных Летиции. По просьбе горничной, работавшей в доме Лафитт-Грантов, Марии Терезе доверили сделать какую-то мелкую работу: вышивку или что-то в этом роде. Рукоделию ее научили преподававшие в школе монашки, некоторые из них были француженками. У Марии Терезы, кстати, тоже были французские корни, но родилась она в Новом Орлеане. По словам монахинь, эта девочка была их любимой и самой прилежной ученицей. Мария Тереза выполнила задание, причем так искусно, что, увидев эту работу, Летиция захотела познакомиться с девочкой, а познакомившись, сразу полюбила. По ее словам, та была тихой, застенчивой до болезненности и, хотя назвать ее красивой не поворачивался язык, от девочки было невозможно оторвать глаз. Летиция назвала ее «прекрасной дурнушкой». У нее была бледная, как цветок магнолии, – это тоже выражение Летиции – кожа и черные как вороново крыло волосы. По своему поведению Мария Тереза была сущим ребенком. Летиция загорелась мыслью дать девочке новую работу. В первую очередь, наверное, потому, что ей было известно о бедственном положении Марии Терезы.
Линдсей умолкла и искоса посмотрела на Роуленда.
– У Марии Терезы был брат, судя по всему, они были сиротами. Брат забросил школу, когда ему исполнилось только тринадцать, а сестре – девять лет. Он заменил ей родителей, став ее единственной опорой.
В комнате повисла тишина. В камине треснуло догоравшее полено, зашипел огонь, посыпались искры. Роуленд медленно поднял голову и встретился взглядом с Линдсей.
– У нее был брат? Старший брат?
– Да, и, насколько я поняла из слов Летиции, он опекал ее словно наседка. Плохо образованный, чувствительный, гордый и трогательный юноша.
– Интересно. Продолжай.
– Эта девочка понравилась Летиции, она стала приходить в дом Лафитт-Грантов, хотя сама Летиция никогда не была в доме у девушки. На протяжении следующих двух лет она давала своей любимице работу при каждом удобном случае. Со временем помимо вышивания Мария Тереза стала выполнять более сложные задания: сшила для Летиции несколько блузок, великолепную накидку. Летиция разрешила ей перешить кое-что из своих старых вещей, и результаты неизменно приводили ее в восторг. Она часто рассказывала девочке о том, как готовят модели в домах моды, как происходят примерки, говорила о том, что в этом деле надо стремиться к совершенству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85


А-П

П-Я