Дойдя до этого места в своем повествовании, Паскаль замолчал – язык не повиновался ему. Лицо его изменилось, обретя выражение, которое ей доводилось видеть и раньше. В последний раз, увидев его таким в Боснии, она подумала, что именно так, должно быть, выглядит человек перед тем как броситься в атаку на вражеские штыки.
Недоброжелатели Паскаля, в том числе и ее отец, частенько обвиняли его в «недержании адреналина», даже в самоубийственных наклонностях. Джини знала, что это неправда. Всякий раз, идя на риск, Паскаль всегда точно знал степень опасности. Бесспорно, другие заботились о собственной безопасности значительно больше, однако храбрость Паскаля вряд ли можно было назвать безрассудной: прежде чем сунуть голову в пекло, он всегда молниеносно оценивал обстановку. Это был всего лишь краткий напряженный миг, но без него не обходилось ни одно важное решение в его жизни. И вот сейчас, когда он впервые за время монолога повернулся к ней лицом, Джини снова видела на его лице это знакомое напряженное выражение. Паскаль был абсолютно неподвижен; свет, падавший наискось из окна, еще больше заострил черты его узкого, разгневанного и умного лица. Его серые глаза смотрели прямо на нее. Судя по их взгляду, в этот момент он окидывал мысленным взором прошлое – свое и Джини. А может быть, новыми глазами видел ее после событий нынешнего утра. В душе женщины шевельнулся неподдельный ужас: Паскаль ненавидел компромиссы, а потому мог сейчас молча повернуться и уйти из этой комнаты. Покончить со всем тихо и решительно, чтобы никогда больше не возвращаться, никогда не простить.
Джини невольно застонала – болезненно, протестующе. Его лицо изменилось. Подойдя к ней, он впервые не схватил, а мягко взял ее за руку.
– Посмотри мне в глаза. – Паскаль заставил ее поднять голову. – Джини, нам надо постараться преодолеть это. Сейчас я не могу. Я совершенно оглох, ослеп, разучился думать. Но я чувствую: случилось что-то ужасное. Ты так исхудала, любимая. Твои волосы, твое лицо… – Его голос дрогнул, и он наконец привлек ее к себе. – Ты все время что-то от меня скрывала, не договаривала – в телефонных разговорах, в письмах. Я не о том мужчине – не о нем речь. Что с тобой, Джини? Что случилось с тех пор, как ты уехала от меня? Мне казалось, у нас нет друг от друга секретов…
Паскаль на секунду умолк, обескураженно всматриваясь в ее лицо. Не дождавшись ответа, он крепко сжал обе ладони Джини и заставил ее вновь посмотреть на себя:
– Вот что мы сейчас сделаем: мы уедем. Немедленно. Хорошо? Вылетаем из Парижа вместе, первым же рейсом. Возвращаемся в Лондон, в нашу квартиру, или едем еще куда-нибудь. В спокойное место, где никто не помешает нам как следует все обсудить. Еще не все потеряно. Но действовать нужно без промедления. Прямо сейчас. Любимая, посмотри же на меня. Ну скажи хоть слово. Скажи «да».
Джини колебалась. Ее ответом было молчание. Поняв это молчание, он отпустил ее руки и отстранился от нее:
– Так ты не согласна?
– Паскаль, дай мне только день-два, и я соглашусь на все. Да, я хочу быть с тобой. Я хочу этого больше всего на свете. Но не могу уехать с тобой прямо сейчас. Умоляю тебя, не сегодня. Уехать отсюда в этот момент для меня невозможно. Мне нужно довести до конца важное дело. Я уже говорила тебе: исчезла совсем еще молоденькая девушка. И я… Я должна найти ее. Я должна найти человека, с которым она сейчас вместе. На этом человеке – две смерти. И я не могу просто взять и в одну секунду все бросить.
Снова наступило молчание. Молчание, от которого Джини стало жутко. Душа ее разрывалась от невысказанного – словно огромная массы воды, копившаяся много дней, грозила вот-вот прорвать плотину. Но она не могла произнести ни слова. Паскаль был снова вне себя от ярости. И куда только подевались нежность и обеспокоенность, только что читавшиеся на его лице…
– Понятно, – смерил он ее долгим холодным взглядом. – Одно только уточни, какое именно дело ты не можешь бросить: свою работу над статьей или того мужчину? Какое из этих двух дел для тебя важнее, Джини? Хотелось бы знать.
– Работа, – коротко ответила Джини. – Роуленд Макгуайр тут совершенно ни при чем. Я уверена, что если попрошу его, то он уедет, вернется в Лондон…
– Ты в самом деле так думаешь? Не вполне разделяю твою уверенность. Отчего-то не очень верится, что этот человек просто так согласится с тобой расстаться. Сомневаюсь, чтобы он безропотно возвратился в Лондон. Во всяком случае, по его физиономии этого не скажешь.
– Перестань, Паскаль, ты же ничего не знаешь. Он наверняка раскаивается в том, что произошло, и попытается загладить…
– Милая, ты что, за полного идиота меня принимаешь? – Вид его стал почти невменяем. – Ты думаешь, я не знаю, как ведет себя мужчина, действительно чувствующий за собой вину? Говори что хочешь – об одном только прошу: не лги. Ты же всю ночь напролет занималась с ним любовью – я это определил с первого взгляда, едва он открыл дверь. Это было ясно как Божий день, когда он благородно и вдохновенно врал, выгораживая тебя. И ты, черт бы тебя побрал, позволяла ему это делать! Господи Иисусе… – Он взмахнул рукой так яростно, что Джини отшатнулась. – Никуда он не уйдет. И нет у него желания ничего заглаживать. Скорее наоборот. Он недвусмысленно намекнул на это, когда я уходил из вашего проклятого номера.
– Да нет же, Паскаль. Ведь он тогда сказал тебе всего одно слово.
– И одного слова бывает достаточно. К тому же не важно, что он сказал. Я все по его лицу понял! Даже если бы он врезал мне с размаху, то и тогда вряд ли смог бы выразиться более красноречиво. Ты отлично знала это. И сейчас знаешь! Ты же в глаза мне смотреть не можешь. Одно из двух: ты или мне лжешь, или себе самой. Ведь вы не просто быстренько перепихнулись, после чего сразу же пожалели о содеянном. Или именно так все и было? Что скажешь, Джини?
– На этот вопрос я отвечать не стану.
– Уже ответила. – Пытаясь сдержать бешенство, он отвернулся, но тут же снова повернулся к ней лицом. – Не пытайся сделать так, чтобы решение за тебя принял он. Ты должна решить все сама. Это должен быть твой выбор. – Он выдержал паузу. – Хорошенько подумай, потому что это решение будет окончательным – его уже не изменишь ни завтра, ни через неделю. – Его взгляд, исполненный гнева и горечи, будто пронзил ее сердце. – Мы уже бывали здесь раньше, – продолжил Паскаль. – Выбирай, Джини. Можешь назвать это выбором между мною и историей, над которой ты сейчас трудишься. Самолет вылетает через час, и я улечу на нем. С тобой или без тебя. Ах, чтоб вас всех!.. – Нервы у него окончательно сдали, и он изо всех сил грохнул в стену кулаком. – Думаешь, я на колени перед тобой встану?
Думаешь, напоминать буду, какими мы с тобой были, какие слова друг другу говорили? Ничего этого не будет. Ни хрена! Если любишь, поедешь со мной. Если нет, значит, весь минувший год, большой кусок моей жизни – ошибка. Так выбирай же, Джини, не тяни. Я не буду долго ждать.
– Как ты можешь говорить так? Как можешь так поступать? Разве я когда-нибудь ставила тебя перед таким выбором? – Она открыто посмотрела ему в лицо, перейдя в наступление. Теперь она не оправдывалась, а обвиняла. – Целых девять недель тебя не было со мной. Ты говорил, что уедешь всего на три недели, самое большее на четыре. Но их было девять. А разве я тебе сказала хоть слово? Говорила тебе: «Паскаль, если любишь меня, первым же рейсом из Сараево лети сюда, ко мне»? Говорила или нет?!
– И ты еще сравниваешь обстоятельства, в которых мы находились? Боже правый, да в своем ли ты уме? Я что, путался там с другой женщиной? Нет, не путался. Я был верен тебе, потому что не мог иначе. И тебе это было прекрасно известно. Я никогда не давал тебе повода усомниться в моих чувствах к тебе – ни когда разговаривал с тобой по телефону, ни когда писал тебе письма. И сейчас я не прошу тебя выбирать между мною и твоей работой. Я всего лишь прошу тебя определиться, кто тебе дороже – я или тот мужчина, который затащил тебя вчера вечером к себе в постель…
– Повторяю, он не делал этого. Мне нужно несколько дней – только несколько дней, и все. Паскаль, я не могу сейчас объяснить тебе всего. Но в Амстердаме я поклялась себе, что доведу это дело до конца…
– Ты много в чем клялась, – махнул он рукой в сторону писем, валявшихся на кровати. – Может, напомнить тебе те клятвы, которые ты давала мне? А то уж подзабыла, видно. Хотя, наверное, ты придавала своим словам не слишком большое значение…
– Неправда, Паскаль. Ну как ты не понимаешь? Я не пытаюсь ни в чем оправдываться. Ты просто должен понять: пока ты был в Сараево, жизнь не стояла на месте. Я была совсем одна, и так неделя за неделей. То, что я увидела в Боснии, все во мне перевернуло. Но я не могла сказать тебе об этом. Не могла сказать, какая черная меланхолия, какое отчаяние, какое бешенство охватывают меня порой. Я хотела, чтобы ты не был ничем связан, чтобы спокойно работал, и молчала, даже когда мне хотелось во весь голос завопить о том, как мне тебя не хватает. Знаешь ли ты, как трудно бывает молчать об этом? Недели шли, но я была уверена, что ты вернешься хотя бы к Рождеству. Я верила в это – я ведь тоже умею прокручивать в голове фильмы. Ты никогда не задумывался об этом, Паскаль? Как бы то ни было, я тоже не обделена воображением. И каждый день я смотрела фильм о Рождестве. Там были кадры, которые, возможно, покажутся тебе глуповатыми. Наше первое Рождество вместе. В нашей квартире. Под наряженной елкой. Да, я купила елку и звезды для нее. Купила тебе подарки, так старалась упаковать их покрасивее. А ты не приехал…
– Джини… – Он потянулся к ней. – Милая, о чем ты? Ты же никогда ничего подобного мне не говорила. Ведь на Рождество ты сама мне сказала, что все ерунда. Что, мол, устроим Рождество, когда я вернусь…
– Да, сказала… – Слезы безудержно катились по ее щекам. – Я только говорила так. А думала, чувствовала совсем другое. Я так надеялась, так верила, что ты поймешь. Я думала: «Не навек же Паскаль там остался. Он наверняка по мне скучает, рвется ко мне душой». И именно в то время я увиделась с Элен. Я с ней как-то раз обедала, и она сказала мне…
Паскаль вплотную приблизился к Джини и уже собирался дотронуться до ее плеча, но при упоминании имени бывшей жены застыл на месте словно громом сраженный.
– Как? Ты виделась с Элен? Когда? Ты ничего не говорила мне об этом.
– Накануне Рождества. Я видела: она считает меня дурочкой, потому что знает тебя лучше, чем я. Она была абсолютно уверена, что ты не приедешь ни на Рождество, ни на Новый год. Она рассказала мне, как это у вас бывало, когда она была за тобой замужем. Как никогда не могла поймать тебя, когда ты был в разъездах. Как приходилось ей одной возиться с Марианной. И я подумала: «Да, так и есть. Паскаль – очень целеустремленный человек, и именно за это я люблю его. Беда вот только…» – Она запнулась на полуслове. Глаза Паскаля потемнели от ярости, и он схватил ее за руку.
– Договаривай, – велел он. – В чем беда?
– В том, что при этом гибну я. Оттого, что никогда не знаю, где ты, жив ты или нет. Оттого, что не могу рассказать тебе, что у меня на душе. А именно это угнетало меня больше всего. И когда Элен сказала, как все было у вас с ней, я подумала: «Так же и со мной было бы, если бы у меня был ребенок от Паскаля. Я превратилась бы во вторую Элен. А ребенок стал бы второй Марианной. И ты был бы приходящим папой». Именно так говорила о тебе она.
– Боже правый, не смей говорить так! – Больно схватив Джини за плечи, он с силой встряхнул ее. – Да ты на себя сперва посмотри… – Он обеими ладонями резко повернул ее лицо к себе. – На твоем горле я вижу отпечатки лап этого мужика. Я вижу следы его поцелуев. От тебя за версту разит его духом, и ты еще смеешь говорить мне о моих жене и ребенке? Ты, которая отлично знает, что это был за брак, каким это адом было для меня! Да если бы не дочь…
– О да, я знаю: Марианну ты любишь… – Джини дернулась, попытавшись вырваться из его цепких пальцев. – Интересно, с какой целью ты сейчас в Париже, а? Скажи, Паскаль, только не лги мне. Не говори, что внезапно захотелось увидеть меня. Я знаю, что заставило тебя наконец объявиться. Причина вовсе не во мне. Ты приехал, потому что на следующей неделе – день рождения Марианны…
И тогда он ее ударил – так сильно, что Джини рухнула на пол. Стукнувшись о ножку кровати, она скрючилась, закрывая от побоев лицо. Прежде Паскаль никогда не бил ее, и это оказалось столь неожиданно и больно, что у нее потемнело в глазах. Паскаль рывком поднял ее с пола.
– Как у тебя язык повернулся? Как?! – исступленно трясся он. – Выходит, все, что я тебе говорил, – вранье? Значит, нет больше мне веры? Легко же ее оказалось разрушить – стоило один лишь раз поболтать с моей бывшей женой. Нечего сказать, хорошее оправдание для того, чтобы залезть в кровать к мужику, которого знаешь всего три дня, и кувыркаться с ним всю ночь до зари. Господи Иисусе… – Он с отвращением оттолкнул ее от себя. – Только не говори ничего, не надо. А главное – ни слова о Марианне. Да, ты права, я люблю свою дочь и потому не желаю, чтобы твои уста произносили ее имя.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Сама прекрасно знаешь. Мы оба знаем. – Паскаль сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться. – Извини, что ударил. Не хотелось, чтобы именно этим все завершилось. Но так уж получилось. Я, пожалуй, пойду. А то, если останусь, не дай Бог ударю еще раз. Я… – Он обвел комнату пустым взором слепца. – Был у меня в Боснии один момент, когда я подумал… Хотя, впрочем, какое имеет значение, что я думал… А о Марианне – больше ни слова. У тебя нет детей, тебе этого не понять. Не понять этой радости и этого чувства вины, когда из кожи вон лезешь и все равно чувствуешь, что делаешь недостаточно. Вот я и пахал как вол… – В его взгляде мелькнула боль. – Похоже, Элен забыла об этой части уравнения. Но как бы то ни было, мне приходилось содержать ребенка и жену. Мой хлеб – фотография. Я фотографирую войну. А это не та работа, на которой протирают штаны с девяти утра до пяти вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85