Когда он грубо тащил ее в лифт, в нем была какая-то мрачная веселость. Теперь он был никакой – ни весел, ни зол. Его, по-видимому, не волновала даже только что полученная оплеуха.
Джини видела отпечаток собственной ладони на скуле Роуленда. Это красное пятно только подчеркивало его бледность. И решимость в его лице. Сейчас он с величайшей серьезностью рассматривал ее. Его зеленые глаза глядели твердо и прямо. Роуленд казался спокойным и собранным. Потупившись, Джини попыталась оценить собственные шансы на прорыв. Преодолеть такое препятствие представлялось задачей не из легких. Подняв голову, она встретила пристальный взгляд зеленых глаз и сразу же почувствовала реальную опасность.
Они стояли очень близко друг от друга. Он смотрел на нее, чуть опустив голову. Она смотрела вверх, на его лицо. И в этот напряженный момент вражды, беспокойства и бешенства, когда подобного меньше всего можно было ожидать, Джини почувствовала, как между ними образуется нечто вроде дуги электрического напряжения. Это не было похоже ни на одно из известных ей ощущений, во всяком случае, тех, которые только что владели ею. Это было приступом сексуального желания, настолько внезапным и острым, что она, не удержавшись, вздохнула глубоко и шумно.
Желание требовательно пульсировало в ней. По лицу Роуленда она видела, что он испытывает то же самое. Взгляд мужских глаз стал еще более пристальным, а затем удивленным, будто это чувство и его точно так же застало врасплох. Не сговариваясь, они отступили друг от друга.
Джини бросила взгляд на дверь, которая была прикрыта, но не заперта. Роуленд Макгуайр отошел в сторону. Убежать теперь не составило бы труда. Она сделала шаг по направлению к двери, однако в следующую секунду замерла в нерешительности. Роуленд положил руку ей на плечо и тут же отдернул, словно обжегшись. Джини с удивлением ощутила, что гнев в ее душе улегся. В голове еще царили шум и неразбериха, но уже совершенно иного свойства.
– Откуда ты узнал, что я должна приехать? – спросила она, смягчив голос.
– Позвонил тебе в отель в Амстердаме. Мне сказали, что ты вылетела в Париж. Как оказалось, каких-нибудь четверть часа назад. – Его глаза по-прежнему были устремлены на ее лицо. – Я звонил из машины по пути в аэропорт, уже направляясь сюда. Кому-то ведь надо все это освещать. Тебя я, по сути, уволил, вот и остался единственным, кто достаточно знаком с темой. Я собирался извиниться перед тобой, попросить тебя приехать сюда, ко мне. Я хотел… – Он ненадолго умолк. – В твоей гостинице мне дали понять, что тебе в Париже негде остановиться. Поняв, что ты попытаешься связаться с Линдсей, я позвонил сюда и поговорил с Пикси. Так что выследить тебя оказалось не таким уж трудным делом. Каким рейсом ты вылетела, я знал. Вот и приехал прямиком сюда. Нашел номер. Позвонил в несколько мест. И начал ждать.
– Когда ты узнал о смерти Марии Казарес?
– Через несколько минут после нашего разговора. А за час до этого слух о ее кончине передал мне один мой здешний приятель-репортер. Как только я положил трубку, поговорив с тобой, он позвонил мне снова. Не прошло и пяти минут, как эту весть отстучали информационные агентства.
– Значит, слух об этом дошел до тебя еще перед тем, как мы поговорили?
– Да. И еще у меня было два очень трудных разговора с моим источником в Амстердаме. Одно на другое наложилось. Но это, конечно, меня не оправдывает.
Между ними опять повисло молчание. В подчеркнуто спокойной и четкой речи Роуленда все же можно было уловить эмоции. Джини колебалась.
– С чего это вдруг тебе захотелось извиниться передо мной?
– От осознания всей мерзости своего поведения.
Он запнулся, и на его лице отразились боль и раскаяние. Джини, поняв, что ей лучше было бы не задавать этого вопроса, страстно желала в душе, чтобы Роуленд больше ничего ей не объяснял. И когда он заговорил снова, Джини едва не перебила его.
– Я хочу, чтобы ты знала, – нерешительно проговорил он. – Мне очень стыдно за то, что я так напустился на тебя. И не только потому, что я был не прав, причем в отношении сразу двух вещей. Кроме того, я просто сорвался и наговорил тебе в запале такого, чего женщина мужчине обычно простить не в состоянии. – Роуленд опять замялся. Было видно, что это признание дается ему с немалым трудом. – Вопреки всему, что обо мне болтают, я очень редко выхожу из себя до такой степени. Но теперь мне понятно, почему я не сдержался на сей раз.
Джини не могла им не восхищаться. Во время покаяния взгляд его ни разу не дрогнул. Не только она – любая на ее месте поняла бы, что этот человек имеет в виду. Значение его слов было абсолютно ясно. Выражение его лица, его тон раскрывали все. Возможно, в его объяснении и были кое-какие недомолвки, но это было настоящее признание мужчины. Это показалось ей довольно характерным для Роуленда. Он построил свою речь так, что она с равным основанием могла оставить его откровения без внимания или со всей пылкостью ответить на них.
Она смотрела на него, зачарованная его взглядом. Ей было известно, что если он заговорит снова, если захочет высказаться более откровенно, то она обретет полную свободу. Можно будет спокойно пройти мимо него, выйти в эту дверь. Джини выжидала. Он тоже молчал. Однако за них обоих говорила тишина. Сейчас Джини особенно отчетливо ощущала опасность – опасность следующего шага, опасность непредвиденного. Ощущала опасность ее ответа, еще не произнесенного, но уже готового сорваться с уст. У нее было такое чувство, будто время ускоряет ход. Секунды мчались подобно железнодорожному составу, несущемуся с грохотом во весь опор. А они с Роулендом в безмолвном гостиничном номере были кем-то вроде пассажиров в зале ожидания. Одно неверное слово, один неосторожный жест – и оба окажутся на этом поезде, мчащемся неизвестно куда, с которого уже не сойдешь, не спрыгнешь.
– То, что ты говорил, было неправдой, – решилась наконец Джини. – Насчет «Антики». Насчет Паскаля.
Ну вот, кажется, обошлось. Ей удалось уйти от ответа на слова Роуленда. По тому, как сжался в жесткую линию его рот, было видно, что и он понял это. Джини произнесла имя Паскаля, которое в сложившейся обстановке должно было служить гарантией ее безопасности.
Но на деле все получилось совершенно иначе. Вместо того чтобы обрести волшебную силу, Джини вдруг вконец раскисла. Неуверенность и горечь мгновенно овладели ею. Месяцы отчаяния и одиночества нахлынули вдруг, как прорвавший плотину поток, затопили ее разум. Засыпает одна, просыпается одна, одна гуляет по улицам Лондона… Для плотского влечения больше не было преград. Это влечение возбудило каждый ее нерв. Джини ни до чего больше не было дела. Ей нестерпимо хотелось почувствовать прикосновение мужских рук.
– Не надо, – забормотала Джини, когда Роуленд начал приближаться к ней. «Только бы не притронулся, – испуганно повторяла она в душе словно заклинание, – только бы не притронулся, и тогда я спасена». – Нет-нет, это ничего. Это пройдет. Это во мне оскорбленное самолюбие говорит, но это обязательно пройдет…
Роуленд не стал опровергать эту очевидную ложь. Он вообще ни о чем не говорил. Он просто притянул ее к себе за руку. Посмотрев в лицо Джини, мокрое от слез, Роуленд Макгуайр заключил ее в объятия. После долгих недель воздержания прикосновение к мужскому телу подействовало на нее как удар молнии. Оглушенная, Джини блаженно уткнулась лицом в мускулистую грудь, слыша, как возбужденно стучит сердце мужчины. Вначале она почувствовала себя защищенной, потом в ней заявила о себе потребность любить. Человеческое тело тоскует по любви не меньше, чем разум. И даже краткий миг в объятиях мужчины стал для Джини истинной отрадой. У нее было такое ощущение, словно она долгое время вела изнурительную борьбу сама с собой, а теперь обязанность сражаться неожиданно отпала. Наконец-то она была свободна!
Затем в мозг Джини исподволь начало проникать осознание того, что ее обнимает не просто какой-то мужчина. Этот мужчина имел вполне осязаемые отличия – сильный, немного выше Паскаля. Мужчина, у которого все – тело, жесты, прикосновения – было так ново для нее, так необычно. Она с ясностью ощутила, как напряглась и затвердела его плоть от ее прикосновений, как осторожно легла на ее поясницу рука, не решающаяся еще продемонстрировать свою силу.
Попав в эту комнату менее десяти минут назад, Джини не успела еще как следует оглядеться. Неожиданный телефонный звонок вернул ее к реальности. Телефон звонил где-то в сумраке, за ее спиной. В смятении она подумала, что это могут звонить кому-то из них двоих. Но если звонят именно ей, значит, на деле кому-то нужна не она, а совсем другая Джини, женщина из прошлого, жившая совершенно другой жизнью. Ни Джини, ни Роуленд не сдвинулись с места. После пяти-шести звонков телефон замолк, но потом затрещал вновь.
Вздохнув, Роуленд провел ладонью по ее шее, а затем приподнял лицо Джини за подбородок. Она бесстрашно встретила твердый взгляд зеленых глаз. Это были глаза мужчины, способного быть смелым до безрассудства, готового идти на риск в любой момент, когда того требуют обстоятельства. Джини почувствовала, как он нетерпеливо потерся о нее, и ответный трепет охватил ее собственное тело. Но даже сейчас, когда им обоим, казалось бы, уже не было дела до последствий, когда от безумной страсти мысли путались в голове, он благородно оставлял за ней право выбора.
– Настоящие события только начинают разворачиваться, – произнес Роуленд. – Кто-то может звонить со срочным сообщением. Хочешь ответить?
Джини внимательно смотрела на этого загадочного полунезнакомца. Тяга к нему овладевала ее телом с поразительной, непреодолимой мощью.
– Нет, не хочу, – честно ответила она.
– И я не хочу, – откликнулся Роуленд.
Итак, главные слова были сказаны. Теперь от былой нерешительности в нем не осталось и следа. С неожиданной горячностью он прижал ее к себе. Под звонки телефона Роуленд начал исступленно целовать ее волосы, глаза и наконец – губы. Желание было слишком сильным, а потому все произошло с молниеносной быстротой: Джини раскрыла рот навстречу его жарким поцелуям, вскрикнула, когда его ладони прикоснулись к ее грудям… Потом перестал звонить телефон, а Роуленд наконец запер дверь. Все это было позже. Но ни один из этих двоих в полутемной комнате при всем желании не смог бы вспомнить, когда именно.
* * *
Прошло немало времени, прежде чем Джини выскользнула из кровати и отправилась в ванную. В темноте она чувствовала себя ослепшей. Однако слепота еще долго не проходила и после того, как Джини включила свет. Ванная была отделана добротно и даже с претензией на роскошь, которая, впрочем, не была чем-то необычным для отелей такого класса. Со всех сторон стерильной чистотой сияли мраморные облицовочные плиты, на зеркальной полке в беспорядке были разбросаны вещи Роуленда – зубная щетка, расческа, бритвенные принадлежности. Одно зеркало висело над раковиной, второе было закреплено на противоположной стене. Благодаря двойному отражению в зеркалах создавалась иллюзия, что в неподвижной ванной кипит жизнь, – даже прожилки мрамора казались пульсирующими. Джини изо всех сил сосредоточилась – ей хотелось видеть в зеркале только себя.
«Секс чем-то похож на боль, – пришла ей в голову мысль. – Нет его – и забываешь, какую страшную силу он может обрести над тобой». Теперь в зеркале были видны все последствия этой «страшной силы»: ее отпечаток хранили распухшие губы, раскрасневшаяся кожа, все тело Джини – там, где его обнимали, трогали, стискивали руки Роуленда. Она нежилась в болезненной истоме, еще не прошедшей после недавней плотской близости. Бедра ее до сих пор были влажны. Она пахла сексом, источала секс, с наслаждением ощущала внутри себя последствия восхитительного землетрясения, имя которому – секс. Эти остаточные толчки внутри ее возникали при воспоминании о том, как Роуленд умело и ловко проделывал с ней сначала одно, потом другое.
Сначала одно, потом другое… Не в этом ли выражалась ее скрытая суть? Не это ли мера ее предательства? Вопреки непреклонной уверенности в собственной добродетели, вопреки всем обетам верности она тем не менее оказалась здесь, в ситуации, которая не могла ей привидеться даже в кошмарном сне. Да скажи ей кто-нибудь раньше о том, что такое возможно, она в лучшем случае подняла бы такого человека на смех. Но вот теперь она сама сделала этот выбор и, что самое страшное, получила величайшее наслаждение. Что только усугубляло степень ее чудовищной неверности.
И откуда только раньше бралась у нее эта тупая, упрямая, наивная убежденность в том, что подобное может дать ей только Паскаль? Почему она была так уверена, что любовь изменяет саму природу полового акта, придавая ему силу и остроту, которых люди, занимающиеся сексом без настоящей любви, якобы просто не способны почувствовать? Ей подумалось, что с ее стороны это было чисто женской ошибкой, чисто женским заблуждением. Потому что ни один мужчина на свете не признается, что когда-либо думал так же, как раньше думала она. Однако все ее нынешние рассуждения отчего-то повисали в воздухе. А объяснялось все просто: то, что на первый взгляд казалось весомым доказательством, оказывалось на самом деле попыткой обелить себя. Джини не могла не видеть лживости собственных мыслей, глядя в зеркало на свое лицо. Она чувствовала свою неправоту нутром, еще хранящим остатки наслаждения от недавнего пиршества плоти. Предав любимого человека, Джини узнала себя с совершенно новой стороны – на редкость неприглядной.
Набрав воды, она забралась в ванну, а затем вернулась в спальню. Сквозь задернутые шторы в комнату проникал слабый свет. Роуленд Макгуайр лежал на спине, расставив локти и положив ладони под затылок. При ее появлении он повернул голову. Подойдя к кровати, Джини опустилась рядом с ним. Обнаженным он выглядел просто потрясающе. Его рельефное тело еще блестело от пота. Она потерлась щекой о твердое плечо Роуленда, прикоснулась губами к его коже, ощутив соленый привкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85