В комнате для совещаний было мрачно и пусто. Мэй взяла выходной, сообщив, что хочет побыть одна, большинство же сотрудников давно покинули издательство. Табличку «Ушел на рыбалку» первым повесил Пол из отдела маркетинга. Многие последовали его примеру. В «Сутенире» остался лишь костяк сотрудников, столь немногочисленный, что практикант Ирвин быстро вырос до редактора отдела научной фантастики и тут же одобрил футуристический роман под названием «Я — Адам, ты — Ева» (что малость подпортило эффектный конец, не находите?).
Но не это важно. В области сбыта творилось что-то небывалое. Скоропостижно и без предсмертных судорог скончались целые жанры. Вместе с центрами похудания и косметологическими клиниками исчезли романы. (Подобно диетам, модным тенденциям и липосакции, роман — сама концепция романа — основан на безответном желании. А как раз оно постепенно исчезало.) Литературу по развитию бизнеса никто не покупал. Плохо шли книги о путешествиях. Редко кто интересовался разделом «Кулинария».
А что же книги о спорте? Грезы болельщиков (в основном мужского пола) больше не нуждались в воплощении профессиональными спортсменами, которые играли в детские игры на искусственном покрытии. Книги о спорте списывали грузовиками. По всей стране профессиональные команды боролись за выживание, падение посещаемости матчей отразилось на продажах увесистых томов «Звезд футбола», «Легенд гольфа» и «Героев боулинга». При этом, кстати, по всей стране стали больше заниматься спортом. Теперь во дворах просто перекидывались мячиками, как на картинах Нормана Рокуэлла. Процветали игры без правил, без структуры. Без смысла, без состязания. Болельщик с пеной у рта, помешанный на цифрах и щедрой компенсации собственных недостатков, оказался на грани вымирания. Испуганные команды сокращали бюджеты и одна за другой объявляли о банкротстве. Наряду с профессиональными клубами гибель грозила и некогда прибыльному жанру спортивной журналистики. Эвтаназия была лишь делом времени.
Зато нарасхват шли книги по садоводству. Как и биографии знаменитостей, но только типа «Такой разный Тупак Суаре»: подсевшие на низкопоклонство бывшие кинозвезды с тупой радостью вещали о том, какой пустой и бессмысленной была их жизнь, пока они не «открыли» рецепт счастья от Суаре. Эти сочинения, больше напоминавшие показания, а не биографии, были всего лишь ничтожным проявлением мощи Тупака Суаре. Деньги лились в «Сутенир» рекой, но практически весь доход так или иначе приносила книга «Что мне открылось на горе».
Даже надувательскую книгу мистера Мида о жареной свинине предусмотрительно переименовали — теперь она называлась «Ешь свинину, будь счастливым! Рецепты Тупака Суаре». Издательство превратилось в конвейерную ленту Тупака Суаре, оно вновь и вновь комплектовало разнообразные «прозрения» и «космические принципы» в читательскую наживку удобного размера. Не один разозленный конкурент ворчал, что издательству стоит переименоваться в «Тупак-Букс». И это была горькая правда.
Продажа прав на книгу приносила больше дохода, чем вся продуктовая линейка учебников. Великобритания приобрела права на издание «Что мне открылось на горе», и в Соединенном Королевстве продажи уже ползли вверх. Послание Тупака заворожило канадцев (как франко-, так и англоговорящих). Переводы печатались в немецких, французских, итальянских, испанских типографиях. Готовились переводы на японский, корейский и мандарин. Не отставали даже австралийцы.
Конечно, не все проходило гладко. Некоторые переводчики забросили работу на середине, оставив после себя на разных языках советы «Уйти на рыбалку» и «Обрести блаженство». В «Сутенире» сменилось четыре парижских переводчика, прежде чем французскую версию отправили в типографию. Тем не менее продажа прав на книгу за рубеж оказалась золотоносной жилой, гигантским источником денег. И деньги эти стекались отовсюду. Бухгалтерия едва справлялась с таким потоком.
Учитывая все вышесказанное, можно предположить, что мистер Мид стал несказанно счастливым человеком. Ничего подобного. По мере поступления радужных результатов продаж он все больше и больше мрачнел.
Но что можно сказать об Эдвине, который сидит за столом совещаний, с легкой улыбкой на губах, с хитрым насмешливым взглядом? Почему у него столь независимый вид? Разве не должен с него лить градом пот? Разве не должен он ерзать на стуле? Ведь должен он хотя бы понервничать в последний день своей жизни.
Неделя, которую дал ему веснушчатый социопат, истекала назавтра, но Эдвин не только не изменил ситуацию (не сделал даже символической попытки) — наоборот, спрос на книгу продолжал расти с еще более угрожающей скоростью. Прогнозы отдела маркетинга оказались в корне ошибочными (как странно!). Продажи и не думали падать. Конвейер не останавливался, отпечатанные книги загружали в машины. И это была лишь верхушка айсберга, который подстерегал рассекающий волны т/х «Экономик», оркестр беспечно играл, а тучи сгущались…
Так почему же Эдвин де Вальв улыбался? Отчего смотрел на всех — между прочим, в последний раз — с такой кроткой мечтательностью? Может, потому, что он, приговоренный к смерти, примирился со своей судьбой? Или, как герой одного романа Камю, познал «ласковое равнодушие Бытия»? Может, он готов храбро предстать перед смертью? Нет. Только не наш Эдвин. Как раз наоборот. Он твердо, как никогда, намерен быть хозяином своей судьбы. Но почему же он улыбается? А потому, что знает то, чего не знают ни мистер Мид, ни Змий, ни Найджел, никто. Утром, уныло притащившись на работу, он обнаружил на столе конверт. Короткое письмо уведомляло о том, что казначейство США возвращает все его пропавшее состояние. За несколько судебных слушаний в данном деле не смогли обнаружить состава преступления. По закону это — его деньги. И по рекомендации беспристрастной комиссии из трех судей Эдвину де Вальву собираются выплатить всю сумму.
Итак, во вторник, в 8 утра Эдвин станет миллионером. Конечно, последняя волна инфляции, когда рынок сотрясался от «изменения спроса», за месяц сократила сумму почти на тридцать процентов, но все равно оставалось достаточно. Более чем достаточно, чтобы исчезнуть, обосноваться где-нибудь подальше, сменить имя и паспорт. Вызвать к себе Мэй (когда он отправит деньги за границу, заметет следы, уничтожит улики, сожжет мосты и покончит с прошлым).
Вот почему улыбался Эдвин де Вальв. Вот почему не ерзал и не дергался. Мысли его витали далеко; он представлял встречу с Мэй на просторном белом пляже под чистым голубым небом. Вот она, манящая свобода.
Мистер Мид, однако, не предавался мечтам. Руководитель самого преуспевающего издательства в истории Америки сидел с очень недовольным видом. И за неимением достойной мишени или веского повода он обратил весь свой гнев на Найджела. На его потрепанную серую безрукавку и желто-зеленые тренировочные штаны. Мистер Мид был оскорблен до глубины души: старший редактор лучшего американского издательства явился на работу в таком неряшливом виде — и даже галстук не надел!
— Я жду, — произнес мистер Мид. — Не хочешь объясниться?
Найджел одарил его мягкой беспечной улыбкой:
— Одежда — всего лишь тонкая завеса. Мы должны видеть суть вещей.
— Мне плевать, завеса это или нет. По правилам компании требуется галстук. Так что пока я не повязал его тебе между ног…
Примерно в этот момент Эдвин вернулся на землю из приторно-романтической страны грез и взглянул на своего заклятого врага. Неприятное зрелище. Глаза Найджела оказались… опустошенными. Другого слова Эдвину на ум не пришло. Ни гнева, ни злобы, ни хитрости. Ни личности. Такой же пустой счастливый взгляд был у Рори-уборщика. Такие же пустые благостные взгляды он все чаще встречал на улицах. Он вспомнил «Анну Каренину» и осознал всю глубину толстовской мысли. Все несчастные несчастливы по-своему, а счастливые похожи друг на друга.
Найджел стал одним из Счастливых. И это не просто светлое мгновение в непредсказуемом, хаотичном мире. Он испытывал глубокое экзистенциальное блаженство. Словно бушующее море души внезапно успокоилось.
Найджела Симмса не стало. Он растаял подобно Чеширскому Коту, осталась лишь улыбка. Найджел пропал. Вместо него оказалась лишь легкая туманная оболочка. Раньше, узнав о его гибели, Эдвин ощутил бы восхитительное чувство Schadenfreude, но это неживое существо, переполненное блаженством, не вызвало в нем ничего подобного. Эдвин скорее почувствовал некоторый Schadenfreude наоборот: «Печаль при виде счастья другого».
— Найджел, я задал вопрос. — Терпение мистера Мида подходило к концу. — Пока ты работаешь на меня, пока ты работаешь в «Сутенире», для тебя существуют определенные нормы поведения. Если ты думаешь…
— Что вы? — Найджел одарил всех той же обезоруживающей безмятежной улыбкой. — Я больше не работаю здесь, мистер Мид. Я ухожу. Далеко.
В эту минуту Найджел олицетворял собой гибель Западной Цивилизации. В нем отразилось и воплотилось множество веяний и культурных влияний: гель для волос, отбеливатель для зубов, электрощипцы для волос в носу, алхимический подход к парфюмерии, сшитые на заказ костюмы, пинцет для бровей, пена для бритья, увлажняющие кремы, маникюрные наборы, журналы мод — весь этот сложнейший многоуровневый образ жизни. От Найджела зависели целые индустрии. А теперь читатель журнала «Джи-Кью» превратился в улыбку и пустой взгляд, стильная одежда—в безрукавку и старые треники… в этом было что-то трагичное. Потому что если отбросить обычные стенания по поводу современного потребителя, безнравственной рекламы, обезличивания и т. д. и т. п., прежний Найджел Симмс олицетворял извечную человеческую мечту. Стремление вперед. Тщетное (однако необходимое) желание самореализации; жажду стать сильнее, богаче, быстрее, привлекательнее. Великую Химеру Самосовершенствования, которой никто не достиг, но тем не менее она тысячи лет вдохновляла человечество.
В отличие от модного и холеного дуралея Поколения Икс, Найджел теперь представлял собой падшего героя, персонажа греческой мифологии. Прометея нашего времени. Даже Эдвину стало жаль, что он уходит.
— Найджел, подожди… Насчет галстука и точилки…
Найджел воздел руку и помахал ею — так буддийский монах пытается перейти через дорогу.
— Это прошлое, Эдвин. Забудь. Не нужно извиняться.
— Извиняться? Ты мне должен сто сорок баксов. Верно, мистер Мид?
— Да, — подтвердил тот. — Верно. Он тебе должен. Не волнуйся, Эдвин. Я вычту эту сумму из его жалованья — из последнего жалованья.
— Спасибо, — произнес Эдвин. — Я вам очень обязан.
И он ухмыльнулся, думая вызвать хоть какую-то реакцию или надеясь, что под этой личиной прячется прежний Найджел. Но нет. Ни намека. Перед ними стоял робот. Хоть и счастливый, но все равно робот.
Найджел неторопливо собрал бумаги, обвел взглядом полупустую комнату и немногочисленных коллег, застывших в ожидании, прислушался к своему сердцу, выпустил на волю чувства и спросил Эдвина:
— Можно, я обниму тебя?
— Можно, я спущу тебя в шахту лифта? — ответил тот, но было уже не смешно. Возникло ощущение, будто пытаешься бороться со щенком, теплым и пушистым.
Найджел отвернулся и тихо вышел из комнаты. Повисла долгая печальная пауза.
— Ну и черт с ним, — сказал наконец мистер Мид. — Без него лучше.
И планерка продолжилась — шуршанием бумаг, приглушенными голосами.
Эдвин больше не видел Найджела.
Глава тридцать шестая
Когда совещание наконец увяло — длинные неловкие паузы, нескончаемые жалобы мистера Мида на то, что мало народу и нет свежих идей, — Эдвин пошел к себе, собрать оставшиеся вещи. Он не известил мистера Мида об уходе и не хотел никому об этом говорить. Оглядел свою каморку, похожую на клетку, в которой больше четырех лет работал, строил планы и кипел, — и ощутил легкую, почти незаметную грусть. Забирать особенно нечего: ни картинок на стенах, ни растений в горшках, ни памятных вещиц. Только серебряная зажигалка «Зиппо» — прошлогодний подарок мистера Мида сотрудникам на День Благодарности Сотрудникам. (Эдвин пошел к торговцу, чтобы тот ее оценил, и оказалось, что это гонконгская подделка, к тому же плохого качества. Тем не менее работала исправно.) Эдвин сунул в карман поддельную «Зиппо», еще раз огляделся и вздохнул. Забрал степлер и пару шариковых ручек — стащить что-нибудь напоследок было чем-то вроде корпоративной традиции — и ушел. В коридорах раздавалось эхо его шагов. А шаги тонули в тишине.
Эдвин покинул здание номер 813 по Гранд-авеню и направился к ближайшей станции метро, но вскоре остановился. Наклонил голову и прислушался. И услышал то, чего никогда не было на Гранд-авеню — тишину. Обычный поток машин, желтая вереница такси, волны пешеходов (их намного меньше обычного) переходят улицу по команде светофора. Но уже не так много машин, кинетической энергии, хаотичного движения. Ни брани, ни гудков, ни постоянного белого шума — он эхом растворился в тумане и унесся в небеса. Гранд-авеню притихла, и тишина была мягкой и обволакивающей, словно мех. Или обитый шелком гроб.
Эдвину стало нехорошо. Слава богу, что он уходит, что покидает это место. Раньше он терпеть не мог адскую Гранд-авеню, теперь же оплакивал ее уход. Изменились даже граффити. На магазинах вместо названий банд и бессвязных ругательств — цитаты из Тупака Суаре: «Живи! Люби! Учись!»… «Обрети блаженство».
— Это все не мое, — сказал Эдвин.
Пора отсюда бежать. Забрать деньги, открыть счет за границей, сменить имя. Пора убегать. Эдвин — не сволочь, он оставит денег Дженни на безбедное житье. Даже напишет трогательную записку, в которой объяснит причину ухода. (Но только не «Ушел на рыбалку».) Начнет новую жизнь в новой стране, далеко отсюда. Напишет Мэй. Найдет место, куда Тупак Суаре еще не проник, место, где ругаются, жалуются, волнуются и смеются — не блаженно, а от всей души. Ищут, ошибаются, снова ищут. Там, где-то за горизонтом, отчаянно и самозабвенно дерутся, трахаются, напиваются и курят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35