Она громко закричала. На лестничной клетке раздались голоса. Она узнала голос Клаусена. «Эй, вы там, наверху, потише!» – крикнул он снизу. А поскольку ее муж не унимался, Клаусен стал подниматься по лестнице, она слышала его тяжелые шаги, это был крупный мужчина, ни дать ни взять – платяной шкаф, он мог согнуть пополам пятимарковую монету.
«Эй, тихо, не то стреляю, черт тебя побери!» За дверью все смолкло. Затем она услышала скрип ступенек. Это спускался вниз Клаусен, а вслед за ним ее муж. На нем были лишь рубашка, брюки и шлепанцы. Она стояла возле кухонного окна и глядела вниз на Брюдерштрассе, на маленький кусочек мостовой, что просматривался сверху. Лена видела, как он прошел мимо дома, шаркая ногами в шлепанцах, и даже не взглянул наверх; но сюда он больше не вернулся.
С той поры она обрела покой, если можно так сказать, ведь надо было заботиться о детях. Потому как Эдит по-прежнему оставалась без работы. А тут еще совсем маленький Хайнц. Отец Хайнца, друг Эдит, лейтенант саперных войск, пропал без вести – не в России, а в Бранденбурге. С ума можно сойти, правда?
Я все старался отвлечь ее от воспоминаний об Эдит и пропавшем без вести лейтенанте саперных войск и навести на разговор о колбасе «карри». Я сказал, что на улице легкий ветерок, временами с небольшим дождем.
– Может, съездим на Гросноймаркт? Мы могли бы там съесть по кусочку колбасы «карри».
– Опять будет столько суеты.
– Нет, – заверил ее я, – там можно без проблем припарковаться. И к тому же поедим колбасы «карри».
– Все равно – не-а.
Потом она таки согласилась. Думаю, из простого желания еще раз пройтись по площади, на которой тридцать лет стоял ее ларек, куда она приходила ранним утром, а возвращалась домой поздним вечером. Он не работал лишь по воскресеньям. Тридцать лет без отпуска, не пропущено ни одного дня. Невзирая на зимнее ненастье, жарила колбаски, продавала пиво, предлагала на бумажной тарелке огурчики. Фрау Брюкер хотелось послушать шум города, почувствовать запах Эльбы, да, при западном ветре там можно вдохнуть запах Эльбы: солоноватой воды, масла, нечистот, сурика, и вдобавок послушать доносящийся с верфей грохот металла, заклепочных молотков, сирены кораблей.
Как и в прошлый раз, она надела свой зеленый дождевик и нацепила полиэтиленовый колпачок на коричневую шляпку, напоминающую горшок.
Я провез ее мимо дома, в котором она прожила более сорока лет, его входная дверь однажды отворилась и захлопнулась, выпустив мужчину в домашних шлепанцах, наверху окно, за ним стоял запертый на ключ Бремер и смотрел вниз.
– Дома опрятные, недавно покрашенные, – описываю я ей Альте Штайнвег, – белые карнизы и окна, светло-серые фасады. Напротив теперь испанская закусочная.
– Испанская?
– Да, – сказал я. – На углу контора по дизайну мебели. Мы сворачиваем на Вексштрассе. Табачный магазин господина Цверга еще стоит, за стеклом эркера виден сам господин Цверг, он протирает свой стеклянный глаз. Остановимся?
– Ах, нет, – ответила она, – ни к чему.
Брюдерштрассе, Вексштрассе, вот тут был черный рынок. Оттуда матерые и начинающие спекулянты направлялись на Гросноймаркт к ее ларьку, чтобы подкрепиться лимонадом, желудевым кофе, жареной сосиской, может, и колбасой «карри».
– Колбаса «карри» была уже тогда? – осторожно спросил я.
– Конечно. И пользовалась очень большим спросом. В ту пору дела шли хорошо, не то что потом, – пояснила она, – то есть в шестьдесят восьмом отлично шли. Постоянно приходили студенты. Но потом все в одночасье изменилось, появился «Макдональдс» с его сытными булочками, а потом ларьки с дёнерами. Но сорок седьмой год – вот это было время! Платили не деньгами, а товаром. Порция колбасы «карри» и чашка желудевого кофе стоили, с учетом курса, три или четыре «зеленых». Кроме того, можно было поесть и в долг. Завсегдатаям. В конце недели я подводила итог в пересчете на сахар, шоколад или смальц.
– Сложно.
– Не без этого, но зато доставляло столько удовольствия, тут надо иметь чутье.
Она подняла голову, посмотрела на меня подернутыми туманом голубыми глазами и коснулась рукой носа. Не все определялось деньгами, надо было знать, что пользовалось спросом, чего не хватало. У ее ларька за чашкой кофе и колбасой «карри» тоже совершались крупные сделки. Это было место встречи, своего рода биржа под открытым небом. К примеру, восемнадцать пластин вирджинского табака обменивали на двадцать два ящика соленой сельди, на оплетенную бутылку чистого спирта, на четыре сильно изношенные автомобильные шины или на двадцать килограммов соленого датского масла. Искусство заключалось в том, чтобы правильно оценить стоимость предложения и спроса таких несопоставимых товаров, как соленое датское масло, соленая селедка и табак. А стоимость эта менялась даже во время оценки. Валютой была сигарета, и не любая, а марки «Честерфилд» или «Плейерс».
Мне кажется, в этом была своя логика, потому что валюта в виде определенной сигареты не только пользовалась большим спросом, но и являла собой с эстетической точки зрения нечто прекрасное: круглая, белая, легкая. Но самое важное – у нее была определенная стоимость, не то что у рейхсмарки, которой – после того как она все-таки обесценилась – можно было лишь прикурить сигарету. И не случайно для этой цели взяли не какой-нибудь другой полезный товар, к примеру такой, как скоропортящееся и громоздкое для транспортировки сливочное масло или смальц, а именно эти легкие, умещающиеся в любом кармане пиджака палочки. Потребительская стоимость сигареты связана не с ее полезностью, и уж тем паче питательностью, а единственно с широким потреблением, она распространяет аромат, ее вкус и дым успокаивают нервы, при этом от такого обмена, если он действительно совершался в четком соответствии с анархией черного рынка, оставался один пепел. Мальчиком я частенько бывал на этом рынке вместе с отцом, заядлым курильщиком. И вероятно, я уже тогда стоял возле ларька фрау Брюкер. Но ни разу отцу не пришло в голову съесть колбасу «карри» или угостить ею меня.
– А как вам удалось открыть ваш ларек? – поинтересовался я у фрау Брюкер.
– Да это мне фрау Клаусен присоветовала. Хозяином этой будки был один старик. Он готовил картофельные оладьи, подмешивая в них опилки. Чтобы просто набить желудок. Его хватил удар, и он не мог больше таскать картошку. Пришлось ларек сдать в аренду: за неделю две буханки хлеба и фунт сливочного масла.
Она пошла туда и внимательно осмотрела палатку. Сбита из досок. Верх закрыт корабельной парусиной, которая во время дождя пропускала воду. Лена сразу подумала о плащ-палатке, оставленной Бремером, тщательно свернутая, она по-прежнему лежала в чулане. Ее можно натянуть поверх палатки. Тогда всегда будет сухо.
Сложность состояла лишь в том, что продавать. У старика был брат, крестьянин. Она пораскинула мозгами и решила: может, телячьи колбаски из белокочанной капусты?
– А разве это возможно?
– А как же, все дело во вкусе.
Я поставил машину на стоянке рядом с площадью Гросноймаркт, помог фрау Брюкер выйти и, чтобы успокоить ее, еще раз сказал, что у нас уйма времени.
Мы медленно шли по булыжной мостовой под моросящим дождем. Цветочный киоск по-прежнему стоял на том же месте. Площадь была почти пустынна. Трое бродяг сидели под пластиковым навесом и пили красное вино из оплетенной бутылки.
– Хм, а существует ли еще ларек с горячей едой?
– Да, то есть нет, это уже не ларек, а большой прицеп, что-то вроде машины для путешествия, белый, с двойной осью, оборудован по последнему слову техники, есть раковина из высококачественной стали, холодильник, гриль, решетка для жарения колбасок и фритюрница.
Эта закусочная на колесах не шла ни в какое сравнение со старой дощатой будкой фрау Брюкер и ее чугунными сковородками.
– Две порции колбасы «карри».
Мужчина взял колбасу и сунул ее в какой-то маленький прибор, снизу из него вывалились колбасные кусочки. Потом положил туда вторую порцию.
– Что это за звук?
– Измельчитель колбасы, – пояснил мужчина, – приобретен всего месяц тому назад. Но в Берлине такие уже давно. Гамбург всегда в хвосте плетется.
Тут я подумал, а не стоит ли мне сказать: «Послушайте, перед вами находится изобретательница рецепта колбасы "карри"». Но потом сообразил, что еще не знаю ответа на вопрос: как и когда она придумала эту колбасу. Фрау Брюкер тоже молчала. У нее был разудалый вид в этой коричневой шляпке горшком, прикрытой от дождя пластиковым колпаком. Взгляд ее невидящих глаз был направлен на белую стену закусочной на колесах.
– Как у вас идут дела? – спросила она.
– Не очень, во время дождя вообще никак.
– Сколько вы уже стоите здесь?
– Да уже три года, раньше был в Мюнстере. Хочу вернуться назад. Нехороший тут край. Слишком много щеголей. Ни один не ест колбасу «карри». – Он протянул нам бумажные тарелки. – С вас восемьдесят шесть.
Колбаса оказалась совсем холодной от вылитого на нее кетчупа, а порошок карри, приготовленный в Ольденбурге, был насыпан прямо сверху. Свиная колбаса с мелкими голубоватыми кусочками – остатками хряща и шкуры с щетиной. Я дал фрау Брюкер пластмассовую шпажку с двумя зубцами и придвинул к ее руке бумажную тарелку. Она насадила на шпажку кусочек колбасы и стала жевать, медленно, раздумчиво. По ее лицу нельзя было угадать, нравится ей колбаса или нет. Вошел довольно пожилой мужчина и заказал себе пиво и шницель. В этот момент фрау Брюкер нечаянно задела бумажную тарелку, и та слетела со стола. Я поднял тарелку, собрал с пола месиво из карри, кетчупа и кусочков колбасы и выбросил в мусорный ящик.
– Да оставьте, – сказал владелец закусочной, – собака съест.
7
В четверг, мой последний день пребывания в Гамбурге, я принес фрау Брюкер маленький песочный торт. Она настояла на том, чтобы мы тотчас разрезали его. Вошел Хуго, принес три розовые пилюли, угостился тортом, его внимание привлек рисунок на лежавшем на столе пуловере: скругленная вершина холма, ель, упирающаяся в небо, и небольшой овал желтого цвета, означавший восходящее солнце. «Здорово», – сказал он. Допить кофе ему не пришлось, вызвали звонком из вестибюля первого этажа. Старый Тельтов опять бродил по коридорам приюта.
– Сколько петель до солнца?
Я насчитал тридцать, она положила на палец нить для голубого неба, опустила нить солнца и, приступив к вязанию, возобновила свой рассказ, без наводящих с моей стороны вопросов, точно с того места, где кончила вчера: ей было ясно, что с жареными колбасками из капусты нельзя начинать дело. Хольцингер посоветовал ей поговорить с владелицей колбасной фабрики в Эльмсхорне, большой любительницей спиртного.
В тот же вечер Лена Брюкер принялась шить себе костюм из униформы Бремера. Она решительно перекраивала мундир, а вместе с ним и собственную жизнь. Распарывая бушлат, она запела, на что прежде никогда не отваживалась, потому что всегда ужасно фальшивила. Пришла Эдит. Спросила: «Кто это там у нас поет? Надо же, ты можешь, оказывается, так хорошо петь». – «А почему бы нет?» И продолжила песню «У ворот подле колодца…». Потом она снова склонилась над выкроенными деталями костюма. Слава Богу, у моряков широкие брюки, так что на узкую юбку хватит. На бушлате можно сделать вытачки на талии и подогнать его по фигуре, вот только две пуговицы на груди придется не застегивать. Это, однако, не повлияло на строго деловой вид костюма, в чем она убедилась, примеряя его перед зеркалом, на синем жакете жаром горели металлические пуговицы с якорями, а не свастикой, поэтому Лена не стала менять их.
В последний четверг октября Лена Брюкер втиснулась в переполненный скорый поезд, умчавший ее в Эльмсхорн; там, расспросив, как добраться до колбасной фабрики Демут, она вскоре оказалась у виллы, что находилась возле самой фабрики. Лена попросила доложить о себе, ее приняла седовласая дама, на лице которой не было и тени пристрастия к алкоголю. Лена Брюкер представилась как арендатор закусочной; ей хотелось бы каждый день получать по пятьдесят телячьих колбасок, из настоящей телятины, естественно, без примеси свинины, а также опилок или оконной замазки. Фрау Демут спросила, есть ли у нее право на такую покупку. Нет. Но она может предложить за триста колбасок в неделю бутылку виски. Госпожа Демут задумалась. Будет ли это настоящее виски или только немецкая водка собственного приготовления? Лена Брюкер смело заверила, что это будет настоящее шотландское виски. Владелица фабрики икнула и наконец сказала: «Согласна. Вот только триста штук слишком много. Двести пятьдесят». Это самое большее, что она может предложить.
Лена Брюкер прикинула в уме. Жареные телячьи колбаски – это первостатейная роскошь, что-то из ряда вон выходящее. Они пойдут нарасхват. Если она будет продавать каждую за две сигареты плюс одну рейхсмарку, то это составит пятьсот долларов, а за триста она сможет купить не слишком разбавленное виски в настоящей шотландской бутылке. В неделю она получит прибыль в двести долларов плюс триста рейхсмарок.
Она возвращалась домой на подножке переполненного поезда, крепко вцепившись в поручни. Несмотря на то что этот осенний день был теплый и тихий, от встречного ветра путались волосы и мерзли руки. Вскоре они совсем окоченели. Слава Богу, материал костюма был еще довоенный, добротный, из настоящей овечьей шерсти. Теперь Лена жалела, что не надела пальто, сочтя его не подходящим для такой деловой поездки. Еще она сердилась на себя за то, что сшила из брюк юбку, поскольку во время езды ветер залетал под нее, а если у Лены замерзал низ живота, ей всегда хотелось писать. Надо было бы сделать это заранее, но тогда для нее не нашлось бы места на подножке. А теперь она ехала домой и не могла думать ни об обмене, ни о колбасках, ни о виски, ее мысли были сосредоточены только на одном: как бы не надуть в штаны, поскольку женщине по природе значительно труднее терпеть, нежели мужчине. Поезд мчался вдоль телеграфной линии. Она попыталась отвлечься, считая мачты:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21