!!…удушье идет изнутри, и я вдавливаюсь в подушку и делаюсь синяя-синяя!!! а где Мита? ладно, да, хорошо, один апельсин, и я перестану вести себя плохо, буду вести себя хорошо и усну, она уже пошла? пусть не ходит, какая боль у Иисуса распятого? больнее, чем удушье?… Мита хорошая, пошла срывать апельсин с дерева, чтобы я не задыхалась… самый красный апельсин и высокий, выше, чем вчерашний, с самой верхушки дерева, проделайте дырочку, и я весь его высосу, в нем столько соку, а после отложу… это очень больно, когда удушье?… пока не высосу самый вкусный сок, да, теперь я буду вести себя хорошо и усну, папа хочет видеть меня здоровой, говорит: Тете здоровенькая, как солнышко, «моя девочка — солнце», и я проснусь с румянцем на лице, это все равно что проснуться румяной, как апельсин? ах эти апельсинчики, чистенькие, сверкающие, совсем красные, они растут на дереве во дворе, рядом с колодцем, если не с дерева, то я не хочу, и тогда я не сделаюсь серо-белая, как сестра тети Эмилии, или синяя, как когда у нее было удушье,… а может, сестра тети Эмилии молится на небе за маму, ах, если бы сестра тети Эмилии поняла и помолилась за маму! маме тогда стало бы лучше, она же собиралась молиться за дедушку, и она уснет, а то сейчас надо спать, да, я веду себя хорошо, а завтра надо в школу… уроки я сделала хорошо, ведь Тото нарисовал мне иллюстрацию, рисунок с собачкой, только вот глупый — раскрасил ее синим… VII. Делия. Лето 1943 года Если бы мне сказали, что она его любит… Только как же, будет она его любить — с пузом и почти лысого! Доктор Гарофало, кому он такой нужен… Но ведь вышла-таки за врача, старуха чуть не рехнулась от радости, что ее девочка за врача выскочила, разве думала она, что Лаурите так повезет, чтоб за врача-то выйти. Из-за забора каждые пять минут — то ей «чашку масла», то «пару картофелин для супа», то «луковичку», а теперь жди три года, пока вернет. Тело у Лауриты всегда было красивое, а лицо так себе, и не успеет родить первого — жирная станет и противная. Шторы они одолжили у Миты, чтобы окна в гостиной завесить, а то уж больно разные, и чтобы солнце не пекло так, что сидеть невозможно, это когда они обед устроили после нотариуса. Пропала суббота, вот жалость. Каждый день служащие около восьми выходят из банка, уже когда на бульваре никого нет, вот по субботам они в три кончают, а в шесть я иду через бульвар в лавку, и видно, как они сидят в баре, но это раз в неделю. Высокая прическа сильно взрослит, и я себе хотела сделать, Чоли она шла, а я полдня провозилась с бигудями и пропустила субботнюю прогулку из-за свадьбы этой везучей Лауриты. Бедный турок Джамиль — добряк каких мало, Мита говорит, что мне его нельзя упускать. Джамиль ее всегда видит в аптеке, «до чего изысканная сеньора», говорит, очень ее уважает, «лучшей соседки тебе не найти», еще бы, уж она получше, чем Лаурита, и когда загвоздка вышла, турок первым делом к Мите побежал за советом. «Если вы, Джамиль, любите эту девушку — боритесь за нее, скажите им, что религии суждено облегчать людям жизнь, а не делать их несчастнее, скажите, что вы познакомились с Делией, она хорошая девушка и вы ее любите и теперь ни за что не согласитесь ее потерять, и дело с концом». Старики турки грязнючие, с такой матерью разве сын мог приучиться к чистоте в доме. Только видел бы турок, в какой грязище ходит Мита у себя дома… Блинчиков полное блюдо, сплошное объедение, она их с белым соусом делает, а мясной фарш самый дорогой кладет. Служанка несет, аж обжигается, кастрюля прямо из духовки, сколько в полотенце ни заворачивай, все равно горячо, и все блюда приходится таскать из кухни в столовую на другом конце дома, вот уж где богато едят, так это у Миты… а однажды тоже блинчики были, только фаршированные овощами, но Берто их не любит, ему мясо подавай, кусок потолще, чтобы зубами вцепиться во что было, это вам не супчик всю жизнь хлебать из разваренного мясца или тоненькими котлетками пробавляться на один укус, вечная история у нас дома между мамой и папой, папа выдует в баре кофе и воды и не хочет есть, турка супчиком не покормишь, он не дурак поесть, в гостинице — как он за обе щеки уписывал! а пояс из Сан-Хуана привез паршивенький. Оттуда вся одежда паршивая, в Вальехосе и то лучше, черт возьми. Он потом еще растолстеет, это брюхо противное, вот у Лопеса ничего не было, конечно, если есть до отвала, обязательно пузо вырастет. В гостинице плата твердая, ешь сколько влезет. Банковские тоже зарядку не делают, но Лопес в гостинице не растолстел, а теперь, дома, тем более, с этой стервой. Девочку из себя строит в кружевном воротничке, корова здоровенная. Талии никакой, ноги как тумбы и голос индюшачий. И уж никак не "младше Лопеса, я его на девять лет моложе, ему было двадцать шесть, а мне семнадцать. Турку сейчас двадцать пять, а мне двадцать один. Турок землемер носастый, весь волосатый, с пузом, глаза-яичницы, если и люблю его, так, должно быть, за доброту. Добрый он и лопух, нет, лопухом он прикидывается, а с этой Антунес, как пить дать, ушами не хлопал. Он лопух с шустрыми девчонками, а с лопоухими сам шустряк. Лопес шустрый с шустрыми, но с дурой женой в дураках оказался. Лаурита шустрая — врача окрутила, врачи, они самые шустрые, только у доктора Гарофало на лице написано, что он лопух лопухом, хуже самого тупого лавочника. Вот с мужем-лавочником у тебя всегда есть изюм, и банок с персиками можно открывать сколько хочешь, и набрать всего, чтобы сделать паэлью, как у Миты, с консервированными мидиями и кальмарами, надо было тогда прийти к ним посреди обеда, они бы точно усадили меня за стол и дали попробовать, готовят ведь всегда целую прорву, служанка сначала себе откладывает целыми тарелками, нам этого на два дня хватит, и столько потом остается, что не на одну добавку еще, а я не додумалась сходить, прозевала, может, про Лопеса думала, ну уж нет, пусть про него родная бабушка думает, я-то про него и думать забыла — такую страхолюдную жену в дом привести! Но с одним песо на покупки не очень разбежишься… больше песо сегодня не потрачу: немного овощей, салат, кость для бульона, рожки у меня пока есть и немного фарша на тефтели, одну съест папа, три мама и три я. Пол песо на фарш хватит. Вот если бы заставить мать Лауриты разом вернуть все, что она выклянчила у меня в суматохе перед свадьбой, «ах, Делита, прости меня, старую, совсем я голову потеряла с этими хлопотами», то ужин получится даровой, это целое песо, а добавить еще тридцать сентаво, и будет песо тридцать на пару чулок. Пара в месяц уходит! От обеда ничего не осталось, а то бы и ужин был посытнее, взяла бы немного фруктов, виноград, правда, еще дороговат. А без снимка не обошлось, старики турки хотели, чтобы я сфотографировалась, видят, что не вышло по-ихнему, и прикидываются добренькими, паршивцы этакие. «Господин и госпожа Мансур! Осмеливаюсь писать вам, потому что очень люблю Джамиля и не могу больше видеть, как он страдает и чахнет. Я знаю, что вы противитесь его браку с девушкой другой веры, но в этом отношении я ничего не могу поделать: я родилась католичкой и, даже обратившись в иную веру, в душе продолжала бы чувствовать себя христианкой. В жены Джамилю вы, без сомнения, не пожелаете женщину, которая начинает свою супружескую жизнь с ханжеского поступка. Именно поэтому я хочу четко объяснить вам мои взгляды и надеюсь, что выход скоро будет найден, пусть даже и неблагоприятный для меня. Джамиль больше ни дня не может зависеть от нашей прихоти, он не заслужил, чтобы кто-либо играл его чувствами». Письмо Миты могло убедить кого угодно, я его получше переписала, только почерк у нее неразборчивый, прямо как у врачей. «И еще прошу вас обдумать со всей искренностью следующее: Джамиль никогда не был глубоко привержен мусульманству, и я уверена, — что он без труда согласится на христианское крещение, чтобы сочетаться в церкви. И безусловно, ничто не скажется столь благоприятно на его карьере в министерстве». Если бы старики не сдались, кто еще в городе из мужей оставался? Банковских с меня хватит, из двадцати только один на местной женится. Сан-Пьетро, Бургос, Настрони, Гарсия — все ездили к себе домой на тамошних жениться, мерзавцы, здесь их ни одна не устраивает, а когда после медового месяца с женами возвращаются, таких кикимор привозят, что диву даешься, тут они с самыми молоденькими гуляют, а после заявляются со старыми уродинами… Хуже всех у Лопеса, и как мама тогда его вранью поверила, что у него там уже есть ребенок и он должен жениться на той женщине, мама теперь говорит, что не поверила, «я ему не поверила, доченька, но ведь насильно мил не будешь», вот оно-то и плохо, хорошо хоть, после турок подвернулся. Теперь я ученая, главное, не давать себя ниже пояса и выше колена щупать, когда шею, лицо или руки трогают — это не страшно, или ноги ниже колена. А то недолго и голову потерять, я с первого раза поняла, что они за типы. Целое блюдо равиолей съела бы сегодня на ужин, нафаршировать их мозгами со шпинатом и хорошенько посыпать тертым сыром. Тогда наешься по-настоящему, запить винцом — и за мытье посуды, а то уже в сон тянет, залезешь в кровать с полным желудком и осоловевшая и через пару минут храпишь вовсю. Лопес, бывало, уйдет, а я еще долго стою в парадной осоловевшая, время уже одиннадцать ночи, и прямиком в кровать, и через пару минут я уже храпела вовсю. Больше песо изводить на ужин — дорого, нас ведь раз, два и обчелся, а я еще в этом месяце на снимок истратилась. Чертова книжная лавка, сдалась она такая большая, новое помещение, второй такой в Вальехосе нет, и вечно пустая, ни одна живая душа не заходит, мама весь день торчит за прилавком, могла бы уже и дома сидеть. Нужно платье на свадьбу Эстелы в следующем месяце, никуда не денешься… потом будет мне для танцев в клубе, красивое платье, из тафты с вискозой. Лишь бы турок не остыл. Мита считает, что мне здорово повезло с турком, и это она еще не знает про Лопеса, если только мама ей не рассказала, но может, мама ходила к ней советоваться, как теперь подлатать, может, думала, раз Мита аптекарша, то знает, как латают, да, наверное, Мита в курсе, потому что говорит, что мне очень повезло с Джамилем, что он такой добрый и совсем не нервный, она считает, что дело не в красоте, главное, хороший характер. «Джамиль — добряк каких мало», — всегда говорит Мита, видела бы она, как этот добряк тискает меня, мнет, аж кости трещат, совсем не умеет ласкаться, а раньше еще меньше умел. Вот я его ласкаю. «Смотри, как я делаю, и делай так же», — и теперь он лучше ласкается. Меня Лопес научил ласкаться. Тафта очень мягкая, особенно когда с вискозой, сошью себе платье в обтяжечку, в прошлом году Эстела мне свое дала померить, и так приятно, когда оно тебя гладит, точно шелковое, и с вискозой стоит дешевле; а закинешь ногу на ногу и прямо чувствуешь, как юбка тебя всю ласкает от бедра до колена, ни у одного мужчины нет такой длинной ладони, чтобы захватить от колена до бедра, только нельзя им давать щупать выше колена и ниже пояса, рука ползет вверх под юбкой, такая дура бываешь по молодости. Мита все жалуется, что ее Тото не растет, «чертов сопляк, будешь ты расти наконец?», так в лицо малышу и сказала, а малыш пошел на музыку, и она мне говорит: «совсем не растет сукин сын», Мита с животом, он-то у нее растет как на дрожжах, уже заметно, что она в положении, я ей говорю: «Мита, вы сами себя оскорбляете», а она: «хоть душу отведу немного, так меня бесят эти засранцы». Что ни слово, то бранное. Сказать Джамилю — не поверит, а Эстела все пристает: «пойдем в аптеку к сеньоре Мите, до чего люблю с ней поговорить, она такая изысканная», это раньше, а теперь… Я Эктора не узнала, когда он приехал летом, а ведь года не прошло. Мите пришлось купить ему все новое, ничего не налезало, в марте уезжал совсем мальчишка, а в конце года остался по всем предметам. Мита ему ничего покупать не хотела, до того обозлилась. Но когда они сошли с поезда, Эктор выглядел таким красавчиком, лицом он мне показался даже красивее Лопеса, и здоровенный, как турок. А ругается хуже извозчика, в Буэнос-Айресе живет в пансионе с отцом и целый день шляется без дела. Когда они сошли с поезда, если бы не Мита с Тото, я бы его не узнала, Мита себе в эту поездку почти никакой одежды не купила, приехала в том же костюме с жакетом, в каком уехала, только уезжала она изящная, а вернулась не ахти, она уже на пятом месяце. Эктор ругается хуже извозчика, и Мита в машине села рядом с ним. Эктор всех заразил своими словечками, Мите он сказал: «погладь мне новые штанцы, чтобы кайф были, не ходить же вахлаком». Мита все его слова понимает, и я ей сказала, что Эктор хуже извозчика, а она мне ответила: «не будь вахлачкой» — и засмеялась, и Берто, еще весь заспанный, тоже засмеялся. Эктор всех заразил, про Джамиля говорит, что он фуфло. Одного Тото не заразил, Тото ничего от него не набрался. «Вот это буфера», — говорит мне Эктор, а я даже на него не взглянула, будто это он не мне, а после спросила у Тото один на один, что такое буфера — грудь или попа? а Тото заставил меня поклясться, что никому не расскажу, и выдал: «это что-то из органов размножения, Эктор, наверное, все видел… у служанки из дома напротив, он туда ночью ходит, когда все спят, а после опять идет умываться, снимает штаны и хвалится передо мной», а я: «бесстыдник, а ну быстро говори, что такое буфера», а Тото вместо ответа говорит: «я маме про Эктора ничего не рассказываю. Если бы служанка умерла, Эктора посадили бы в тюрьму, но если в первый раз кровь не пошла, то теперь уже не пойдет». Уж не сошел ли мальчик с ума? Поэтому меня не удивило позавчерашнее. Я помолчала, а он дальше болтает: «Эктор обещал тебе орех расколоть, спорим, не знаешь, что такое орех», а я и правда не знала, какой орех, и спросила, а Тото: «это, наверное, тот, который мешает большим парням лезть к тебе и зажимать, когда вылезает эта штука вроде ядовитого паука», а я ему подыгрываю: «зачем это Эктору нужно?», а Тото: «наверное, затем, что он на тебя злится, что ты стала невестой этого турка-землемера, а сама сначала говорила, что он несносный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34