Так известие пришло в дом Чекки. Мать хлопнула Музетту по губам; однако попозже, перед полицейским обходом, который зимой совершается на несколько часов раньше, чем летом, Луиза сказала мужу:
— Аурора привыкает к достатку. А что, если в один прекрасный день Нези ее бросит? Он вполне способен это сделать.
— Не напоминай ты мне, ради бога, обо всем этом, — ответил мусорщик. — Такой проклятой жизни она не заслужила!
А Нези страдал, лежа в постели. Он не желал никого видеть, кроме доктора и старой глухой служанки, которая ставила ему компрессы. Молва, не дойдя до изголовья Нези, на какое-то время задержалась на полдороге, не завершив своего круга. Врач говорил, что болезнь идет своим чередом, но она причиняла Нези «такие боли, что можно рассудка лишиться», и надолго приковала его к постели.
Подручный принес деньги Ауроре и на четвертый и на пятый день. Поджидая посланца, она стояла у окна и дрожала от холода. Увидев приказчика, появлявшегося из тьмы в светлом круге от фонаря, она закрывала окно и шла отпирать дверь.
На шестой вечер она сказала:
— Передай синьору Нези, что завтра утром я навещу его.
При этих словах парень весь съежился, как будто его хватили палкой.
— Обязательно передам! — сказал он весело. Обратно он бежал бегом, чтобы поскорее сообщить новость. Прежде чем подняться к Нези, он просунул нос в дверь тесной каморки Стадерини:
— Завтра семейный праздник! Красотка придет в гости!
За несколько часов новость облетела всю улицу. Но на этот раз Музетта не встретилась с Аделе, и семейство Чекки не разделяло треволнений улицы, которая с нетерпением ждала потрясающего события.
Нези позвал сына и сказал ему:
— Если ты еще хоть сколько-нибудь меня любишь, избавь меня от этого скандала. В конце концов здесь замешано и твое доброе имя. Беги к этой несчастной, скажи ей, что если завтра она заявится на нашу улицу, то уж навсегда тут и останется! Пусть тогда живет у родителей! Ребенка я отдам кормилице, а сама Аурора для меня будет все равно что мертвая!
— Напиши ей записку, а малый отнесет, — сказал Отелло.
— Какого черта! — заорал старик. — Она же упрямая! Сам сходи и постарайся ее уговорить.
Отелло отправился. Аурора открыла дверь и кинулась к нему на шею.
— Видишь, я заставила тебя вернуться! — сказала она. Прошло две недели, Нези выздоровел и снова был в состоянии каждый вечер навещать свою вторую семью.
По утрам, когда он просыпался, сына теперь никогда не было дома. Прежде чем уйти, Отелло все же успевал отпереть лавку и подмести у входа.
В апреле Аурора сообщила Нези, что она снова беременна. Нези закатил ей две оплеухи.
— Мерзавка! — орал он. — Но на этот раз (тут он грубо выругался) ты от него избавишься.
Аурора от аборта отказалась.
— Лучше расстанемся. Как-нибудь я и без тебя проживу.
Нези прибегал то к ругани, то к уговорам, то к побоям, то к ласкам. Потянулись тревожные для него дни; он сидел в темной лавке, весь перемазанный углем, черный, и на душе у него было так же черно. Но однажды вечером, когда он уж и не знал, какое средство употребить, чтобы убедить любовницу, Аурора первая сказала:
— Я подумала хорошенько и вижу, что ты прав!
Это стоило Нези двести лир и сошло гладко; у Ауроры даже температура не повысилась.
И теперь, направляясь к Синьоре, Нези думал, что она пронюхала об этом деле: либо Аурора рассказала матери, либо та женщина, к услугам которой прибегли (старухи все друг друга знают), сама насплетничала Синьоре.
Но дело— то, оказывается, обстояло куда хуже. На кого опереться, чтобы сдержать тот поток вымогательств, который угрожал захлестнуть Нези? Пятьдесят тысяч! С ума они сошли! Не дай бог уступить в первый же раз -тогда его обдерут как липку. Ничего не скажешь, Джулио отдал в хорошие руки охрану интересов своей шайки, думал Нези.
На следующий день с утра Нези снова отправился к Синьоре. Он скорчил кислую мину и заявил, что согласен заплатить, но просит неделю отсрочки, чтобы собрать требуемую сумму. Синьора согласилась на отсрочку при условии, что Нези выдаст ей векселя. И Нези дал ей векселя. Правда, он был уверен, что через неделю выручит их обратно, не заплатив ни гроша. Но, как коммерсант, он знал, что значит подписывать векселя. Поэтому, прежде чем вручить их Синьоре, он сделал последнюю попытку добиться отсрочки на честное слово, но старуха оказалась непоколебимой. Она показала ему уже написанный ею донос в полицию. Несомненно, она его пошлет: такие мерзавки готовы голышом на снегу плясать, лишь бы оказать услугу полиции! За ними всегда водятся, если не в настоящем, так в недавнем прошлом, грехи, за которые они стараются заслужить прощение. Погоди, старая шлюха, ты еще попляшешь под мою дудку, Нези тоже умеет держать слово, не хуже Синьоры. Может быть, Синьора совершила серьезную ошибку, согласившись на отсрочку, даже получив за это векселя?
Может быть.
Глава пятая
Умер свекор Ми лены. Об этом стало известно всему кварталу. В газете «Нацьоне» было напечатано сообщение о его смерти. Милена появилась на виа дель Корне в трауре. Нанни съехидничал: «Недолго пришлось ждать наследства». Но никто не поддержал его, даже Стадерини. Милена пришла навестить свою мать. Она побледнела, и ее кроткие глаза казались еще больше и еще яснее. Черное платье подчеркивало ее бледность и оттеняло белокурые волосы. Она была красива и печальна. «Похожа на послушницу», — сказала Фидальма, жена сапожника.
Коррадо оторвался от своей работы. Он отпустил ногу лошади и, прежде чем поздороваться с Миленой, вытер руку о кожаный фартук.
— Маргарита рада будет увидеть тебя, — сказал он.
Милена попятилась: конь вдруг встал на дыбы. Он повернул к Милене свою морду и заржал. Конь был вороной с белыми пежинками на крупе. Милена улыбнулась, глядя на него. Но сразу же прогнала улыбку. Она боялась оскорбить память покойного.
Милене казалось, что она недостаточно опечалена. Свекор любил ее. Когда она была еще девочкой, он, перегнувшись через прилавок, гладил ее по головке и говорил: «Если ты останешься такой же хорошенькой, я женю на тебе Альфредо». А когда она и Альфредо обручились, старик сказал: «Вы поймали меня на слове». И расцеловал ее в обе щеки, тут же в лавке, битком набитой покупателями.
Милена его тоже любила, но не так сильно, как ей хотелось бы. «Я должна относился к нему, как к своему отцу», — убеждала она себя. И все-таки по-прежнему называла его «синьор Кампольми» и стеснялась его.
Не прошло и двух месяцев как она вышла замуж, а старик уже пользовался каждым случаем, чтобы напомнить ей о «наследнике». «Ты вот все только краснеешь, — говорил он, — а я-то ведь стар, мне некогда ждать. Шепни о ребеночке ночью своему мужу». Такие речи вгоняли Милену в краску, и она убегала на кухню.
И вот теперь, когда он умер, Милена чувствовала себя неловко. Ведь она вспоминала о покойнике лишь с чувством почтения и робости. Но настоящего горя она не испытывала. И ей казалось, что этим она оскорбляет мужа. «У меня не сердце, а камень», — говорила она себе.
В вечер смерти свекра Милена была на кухне, когда Альфредо отпер входную дверь. Она сняла кастрюлю с плиты и собиралась поставить ее на стол. Альфредо вошел и сказал: «Папа скончался час тому назад». Милена внезапно ощутила страх, похожий на тот, который она испытывала в детстве, слыша чьи-то шаги на чердаке. Ей показалось, что кастрюля выскользнула у нее из рук. Альфредо рассеянно поцеловал ее и сел. Он сидел неподвижно, с зажженной сигаретой во рту, и пристально глядел в черную топку камина. Милена смотрела на мужа глазами, полными слез; ей все казалось, что она что-то выронила. Она очень удивилась, увидав, что кастрюля благополучно стоит на столе. Из кастрюли поднимался пар, и это ужаснуло Милену. Она расплакалась. Альфредо обнял ее. Милена плакала, сама не зная, почему плачет. Успокоившись, она разобралась в своих чувствах и решила, что у нее «не сердце, а камень». Ей было жаль свекра, но к чувству жалости примешивался страх.
Милена сидела на коленях у мужа. Альфредо был серьезен и печален, в глазах его светилась грусть. Она не могла ему ничего сказать, только крепко обняла и приникла лицом к его груди.
Альфредо был человек замкнутый и рассудительный. «Он меня раздражает», — говорила Бьянка. А Маргарита говорила: «Альфредо характером похож на Мачисте. Они немного суховаты, но оба очень добрые».
Милена знала, что и Бьянка и Маргарита не правы. То, что другим казалось самомнением, гордостью, высокомерием, было всего лишь маской. На самом деле Альфредо — человек мягкий и сердечный. Бьянка, Маргарита и все прочие знают Альфредо только по лавке, где он «соблюдает свои интересы», в отличие от отца, который отпускал товары в кредит даже тем, кто его не просил об этом. Альфредо часто говорил: «Такие покупатели пустят нас по миру». Поэтому на виа дель Корно его считали скупым и чванливым. Но вне лавки Альфредо готов был разбиться в лепешку, чтобы доставить Милене какое-нибудь удовольствие и увидеть, как она хлопает в ладоши от радости. «Ты — мой ангел-хранитель», — часто говорил он. Когда они вернулись из свадебного путешествия, Альфредо внес ее на руках в их квартирку в Курэ. «Здесь наш рай, — сказал он. — Окна выходят на луга. Видишь, вон там огород — он принадлежит нам. У тебя будет много работы — и по дому и в огороде. По вечерам я буду тебе помогать. Позабудь поскорее о виа дель Корно. Не думай ни о лавке, ни о барышах — это уж моя забота».
Каждый вечер Альфредо возвращался домой с каким-нибудь подарком: то купит коробку конфет, то — домашний халат. (Еще один! Розовый, с голубым поясом и прямыми плечами — — последняя модель!) И почти всегда он приносил цветы и что-нибудь вкусное. Милене очень нравилось, что Альфредо был с ней так нежен, скромен и почти по-детски застенчив. Это была настоящая любовь. Именно таким представляла она себе счастье.
Но счастье — как свеча на алтаре: молитва твоя еще не услышана, а свеча уже догорела. Счастье Милены длилось два месяца.
После смерти отца Альфредо совсем переменился. «Было вот так, а теперь вот как, — говорила Милена матери, протягивая руку и переворачивая ее затем ладонью вниз. Впрочем, она старалась оправдать мужа: — Ведь он теперь отвечает за лавку. Он даже домой приносит счета, возится с ними до поздней ночи и ворчит. Он говорит: „Мой отец был мягче воска. Как ты думаешь, что он после себя оставил? Придется нам слезы кулаками вытирать. Он открыл кредит всему району! Пропащие деньги! Сто восемнадцать лир должны Чекки, семьдесят Лукателли и так далее, и так далее…“
В таких случаях Альфредо хотелось, чтобы Милена была подле него.
Даже в их квартирке в Курэ этим летом было нестерпимо душно. Альфредо сидел за кухонным столом в трусах и майке. Из распахнутого настежь окна чуть-чуть тянуло прохладой. Вокруг лампы вились ночные бабочки.
Альфредо яростно хлопал себя руками по лицу, давя комаров, не дававших ему покоя.
Милена сидела в халате, с голубой сеткой на голове. Ее мучило то, что муж раздражен. Хотелось, чтобы он перестал сердиться, и, желая сделать ему приятное, она предложила Альфредо выпить вишневого морса, который целый день простоял на льду.
Альфредо сказал:
— Да выслушай меня наконец. Насколько я понимаю, тебя это тоже касается!
Милена молчала. Мысли и цифры мелькали в ее голове. Они всплывали и исчезали, как кусочки льда, таявшие в стакане морса. Глаза у нее слипались. Голос мужа заставил ее встрепенуться.
— Прости» что я накричал на тебя, — сказал Альфредо. — Меня расстроил список безнадежных долгов. Ты не сердись на меня» а радуйся, что все это меня беспокоит. Дело идет о нашем будущем.
Перед сном нужно было, как всегда, закрыть газ и вынести мусорное ведро. А в ванной свет погашен?
— Вот увидишь, все должники заплатят, — сказала Милена и поцеловала мужа в висок.
Милена спала крепким сном, каким спится женщине в восемнадцать лет. Ей снились траурные платья, неоплаченные счета и комары. Комната хорошо проветрилась: дверь и окна были распахнуты настежь. Светила луна. Достаточно было поцелуя, чтобы Милена проснулась. Это он, любимый! Как хорошо? Она сразу же успокоилась. Теперь можно сладко заснуть, подложив под щеку руку Альфредо. Милена прижимала ее к себе, как девочка прижимает куклу.
Но Альфредо снова разбудил ее. Чтобы видеть ее лицо, он зажег лампу на ночном столике.
— Тебе придется работать со мной в лавке, — сказал он. — Мы должны все наладить. Ты будешь стоять за кассой. Купим кассу-автомат. Так получится солиднее. А я буду работать за прилавком. Прекрасно обойдемся без приказчика. Покупателей с виа дель Корно мы потеряем, зато будут другие — с проспекта Тинтори и из пансионов на набережной Арно.
Милену одолевал сон. Она согласилась: «Ну да, конечно?» — и представила себя за кассой. Касса звенит: трин-трин-трин. Трин-трин, ты спишь, Милена?
— Родители воспитали тебя белоручкой, — про долежал Альфредо. — Совсем не похоже, что ты выросла на виа дель Корно. — Он погасил свет и продолжал свои наставления, не замечая, что жена уже заснула. — Ты же знаешь» что в жизни не только розы: у тебя перед глазами было столько примеров. Вспомни, как живет семья Клары! Вспомни, чем кончила Аурора! Я прошу тебя лишь об одном: помоги мне поставить дело в лавке как следует Это ведь в твоих интересах, не правда ли? В лавке ты бу дешъ хозяйкой. Старайся правильно давать сдачу. А если поначалу ты будешь делать это не очень быстро, не беспокойся — потом научишься!
— Да, да. Альфредо! Спокойной ночи.
Ты спишь? Трин-трин. Первые лучи восходящего солнца уже золотят на холмах кипарисы.
Июнь месяц. Занимается заря. На виа дель Корно все еще погружены в сон.
У фонаря над входом в гостиницу не хватает двух стекол.
Неподалеку от писсуара на стене — выцветший от времени лозунг: «Трудящиеся! Голосуйте за Бастаи!» Это написал дегтем Мачисте во время выборов 1921 года. Но почему Карлино не замазал его призыв известкой?
Теперь у петуха угольщика Нези есть все основания петь очень рано. Его пение доносится до курятника Маргариты и поднимает там целую бурю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55