Она еще не спит. Вот предел ее мечтаний: летом проводить две недели у моря, по воскресеньям — театр или кино, меховая шубка, как у вдовы Нези, но, конечно, более модного покроя. Эудженио тоже должен одеваться элегантно; она не позволит мужу ходить без галстука, как Мачисте. Но вскоре Бьянка забывает обо всем этом и начинает думать о нем. Как она будет выглядеть рядом с ним? Как он целует? Какие цвета ему больше нравятся — яркие или блеклые? А много ли у него родственников? Со сколькими новыми людьми ей придется познакомиться! Бьянка мечтает о своей будущей жизни с Эудженио, хотя еще не дала ему никакого ответа. Но пусть пройдет несколько дней. Надо же подумать, прежде чем принять окончательное решение. Хочется убедиться, что она действительно «произвела на него большое впечатление», и пока Эудженио подковывает лошадей, Бьянка часами следит за ним из окна.
И вот в один из апрельских вечеров Ривуара, который со дня на день ожидал предложения типографа, остановил молодой кузнец и очень почтительно, в совершенно ясных выражениях попросил у него руки его дочери. Ривуар был поражен; еще больше поразилась Клоринда; была удивлена вся виа дель Корно. Но все были довольны: Эудженио хороший парень, а достоинства Бьянки не подлежали сомнению. Теперь сам Эудженио, его брат и зять, помогавшие ему в кузнице, стали ежедневно обедать у Квальотти: Клоринда взяла их на хлеба.
Но если мыс Мачисте снова освещен, то в бухте Нези погасли все огни.
Аурора не устраивает больше приемов с чаепитием. Забыв прошлое, она мечтала, подобно Бьянке, наладить новую, спокойную жизнь. Но прошлое оказалось сильнее всех ее надежд. Чтобы начать все сначала, следовало решительно порвать со всем, что было, позабыть навсегда о семействе Нези — уехать с виа дель Корно и, пожалуй, даже из Флоренции. Ауроре надо было, говоря ее же словами, «сменить шкуру».
Год назад она считала, что освободилась от того рабства, на которое ее обрек старик Нези. Доверившись Отел-ло, она не подумала, что Отелло — часть ее прошлого. Лишь позднее она поняла, что Эуджисто Нези так сломал и поработил ее, что она до сих пор продолжает быть рабой его тени и его пороков. В минуты откровенности с Бьянкой она плакала, и это были слезы жалости к самой себе и памяти о Нези.
Но все— таки первое время она надеялась, что вместе с Отелло ей удастся создать семейный очаг, который обеспечит ей мирное будущее, надеялась, что любовь оправдает греховные чувства. Вскоре, однако, она почувствовала, что с мужем ее соединяет не любовь, а соучастие в преступлении — причина тайных мучений Отелло. Их все еще связывала тень умершего, это было как бы взаимной порукой двух убийц. Аурора поняла это сразу же, как только они вернулись на виа дель Корно; она убедилась в этом в ту ночь, когда Отелло выказал ей свое презрение. Она попыталась прибегнуть к последнему средству — униженно переносила подчеркнутое пренебрежение мужа, так же, как она сносила побои старика Нези. Она старалась таким способом вернуть себе Отелло. Но это была бессмысленная игра, и Аурора знала, что обречена в ней на поражение. Она уже видела угрозу в лице Лилианы. Развязность и цинизм, которыми иногда щеголяла Аурора, были маской, под которой она прятала свою рану. Она искала утешения в пословице: «Худой мир лучше доброй ссоры». Так говорила она Бьянке как человек, который уже сложил свое оружие, отказался от борьбы и довольствуется тем, что тешит свое мелкое тщеславие, угощая в нарядной гостиной чаем близких подруг.
Но жизнь преследует нас своими ужасами и миражами, и чтобы не погибнуть, нам приходится все время бежать — все дальше, все вперед. Лишь тот, у кого нет прошлого, может помедлить, обманутый иллюзией счастья. Тот же, у кого за плечами много пережитого, должен постоянно сжигать мусор и оставлять на своем пути золу и пепел, пока их груды не дойдут до самого горла и не погасят последнюю искру надежды. Клара вышла замуж и счастлива, а Бьянка встретила «настоящую любовь», но и для Ауроры эта весна тоже ознаменована началом новой жизни. Правда, не той, о какой она мечтала.
Это произошло вечером в день Сан-Джузеппе. Супруги только что вернулись от Синьоры. Отелло сидел нахмурившись. Он ждал, когда Аурора подаст ужин, и барабанил пальцами по столу. Креция Нези заговорила о случившемся, он ее грубо прервал:
— Замолчи! Вечно я должен выслушивать твою болтовню! Я не хочу, чтобы в моем присутствии говорили о таких мерзостях!
Мать ответила:
— Какие же это мерзости? Это несчастье.
— А для меня мерзости, — злобно сказал он. — И мне хотелось бы знать, считаются здесь или нет с моим мнением? Я — Нези!
Мать встала и швырнула на стол салфетку.
— Ты — Нези, но ты еще и мой сын. Я могла терпеть такие выходки от твоего отца, но не от тебя.
Она ушла. Супруги молча закончили ужин. Потом Аурора сказала:
— По-моему, ты должен извиниться перед матерью. Отелло ответил, что не нуждается в ее советах, а потом заявил Ауроре, что ему надо поговорить с ней.
— Сиди, — сказал он ей. Он провел пальцем по краю рюмки, затем поднял ее, посмотрел на свет и, словно разговаривая сам с собой, спросил: — Почему тебя так беспокоит здоровье Синьоры?
— Потому что она одинокая больная старуха и потому что я считаю себя обязанной ей.
— Обязанной? За что? За то, что она помогла нам бежать? — спросил он насмешливо. Он поставил рюмку. Посмотрел на Аурору враждебным взглядом.
— Сегодня ты раздражен, — миролюбиво сказала Аурора. — Может быть, тебе лучше пройтись немножко? Ярмарка еще не кончилась. Хочешь, я пойду с тобой?
— Меня интересует Синьора, а не ярмарка, — ответил Отелло.
— Но ведь ты же сам сказал, что не хочешь говорить о ее делах. Ты же заявил, что считаешь это мерзостью, верно?
Он не спеша вытащил пачку сигарет и спички, поло жил их на стол, и по всему было видно, что он собирается, хотя и медлит, нанести главный удар. И вдруг он сказал с наглой, оскорбительной усмешкой:
— Мы-то с тобой великолепно можем говорить о мерзостях, верно?
Аурора почувствовала себя так, словно ей дали пощечину, — таким издевательским тоном были сказаны эти слова. Но она попыталась улыбнуться и, стараясь скрыть, как она оскорблена и унижена, ответила:
— Ты приучил меня держать себя прилично! А как ты сам ведешь себя? Ты меня просто не уважаешь!
Он сделал вид, что задумался, зажег сигарету и прикрыл лицо рукой.
— Возможно, я зашел слишком далеко, Но все-таки мне хотелось бы знать… Ты тоже с Синьорой?… Ты меня понимаешь?
Она покраснела, машинально налила себе воды в стакан.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
— Ого! — сказал он все тем же тоном. — Я вижу, ты стыдишься. Это уже прогресс!
Но Аурору вдруг осенила догадка. Она тихо вскрикнула, но возглас этот замер у нее в горле. Она заметалась — вскочила, опять села, словно у нее подкосились ноги, и сказала упавшим голосом:
— Так, значит, это ты подговорил Лилиану убежать от Синьоры! А теперь она будет твоей любовницей.
Она говорила ровным голосом и всем своим видом напоминала человека, приговоренного к смерти, утратившего всякую надежду. Чтобы отвлечься от страшной мысли тот тихо пересчитывает предметы, находящиеся в его камере, ибо это занятие — единственное, что ему осталось в ожидании казни.
Отелло взял со стола коробку спичек, приподнял и, бросив на стол, сказал спокойно и безжалостно:
— Ну да.
Аурора задумалась. Оба молчали. Отелло курил, глубоко затягиваясь, и выпускал дым кольцами. Словно завершая свою мысль, Аурора сказала:
— Ничего не поделаешь. Ты идешь по стопам отца.
В словах ее не было насмешки, в голосе не чувствовалось горечи. Она говорила это не ему, а самой себе. Но Отелло будто только и ждал такого ответа — он тотчас бросил насмешливо:
— Вполне естественно! С той минуты, как ты стала моей законной женой, я должен был, так же как отец, завести себе любовницу!
Этого Аурора не выдержала. Она встала, убежала свою комнату и, бросившись ничком на кровать, разрыдалась
Через час Отелло пришел к ней. Он зажег свет и увидел, что Аурора лежит на спине, подложив руки под голову. Он сел на край кровати и молча посмотрел на нее. Аурора глядела в потолок. Лицо у нее было печальное и спокойное; по-видимому, она все обдумала, примирилась со своей участью и решила безропотно все перенести. Она заговорила первой:
— Ты мог бы сказать мне об этом более по-человечески! А теперь все зависит от тебя. Что я должна делать?
Отелло был удивлен таким вопросом. Инстинктивно положив руку ей на бедро, он сказал:
— Не устраивай из этого трагедии. Ты мне нужна и во многом можешь мне помочь. Мы оба ошиблись, но теперь уже поздно начинать сначала. К тому же есть вещи, которые связывают нас друг с другом. Мы будем по-прежнему жить вместе.
— Как тебе угодно, — сказала Аурора. А потом добавила: — Придется жить вместе из уважения к традициям. — И она горько усмехнулась. Но это было последним проявлением ее скорби. Она говорила уже не с ним, а оплакивала самое себя. — Что же мне делать? — повторила Аурора.
Отелло заранее решил быть до конца безжалостным. Он — молодой Нези, он сам себе хозяин и хозяин своей судьбы. Он сказал Ауроре:
— Прежде всего, будем спать врозь. Начиная с сегодняшней ночи.
Но Отелло — Нези нового поколения, для которого все должно быть устроено рационально и каждая вещь использована по своему назначению (нельзя пренебрегать ничем, что может оказаться выгодным). Спустя несколько дней, когда их новые отношения вошли в свою колею, он сказал Ауроре:
— Я задумал расширить торговлю, увеличить число грузовых машин. Мне некогда будет заниматься розничной продажей. Не согласишься ли ты на час-другой заходить в угольную лавку?
Аурора ответила, что согласна, что это ей даже доставит удовольствие.
— Работа поможет мне отвлечься от своих мыслей, — сказала она.
«Час— другой» превратился в целый день. Теперь Аурора стоит у входа в лавку, одетая в черный халат; волосы у нее прикрыты платком, концы которого завязаны на затылке, а лицо испачкано угольной пылью. Она очень скоро приобрела повадки лавочницы и ту твердость, которая необходима с такими клиентами, как обитатели виа дель Корно, -с людьми, которые покупают уголь по килограмму и даже по полкило, просят кредита и пытаются оттянуть уплату долга с одной субботы до другой. Аурора по-прежнему охотно улыбалась и была благожелательна ко всем, но твердо стояла на том, что раз дело касается ее интересов, нельзя делать исключения даже для родственников: «полная мерка да еще несколько угольков впридачу» — вот и все, что она может сделать. Она сама лопатой сгребала уголь, помогала грузчикам укладывать мешки и упаковывать их для доставки в пансионы на набережных Арно. Вечером она приходила домой такая уставшая, что, как в детстве, засыпала за столом, положив голову на руки. Как раз этого она и хотела: крепко, не просыпаясь, спать всю ночь, забыть о том, что ей только двадцать два года, забыть о муже, о погубленной молодости, развить в себе эгоизм и равнодушие. Свое одиночество она считала законом жизни. По воскресеньям она бывала дома, но ее почти не радовала улыбка ребенка; малыш рос здоровым, и у него были черные глаза Нези.
Отелло был доволен, что Аурора так быстро освоилась со своим новым положением. Ему хотелось быть с ней любезным, сохраняя при этом собственное достоинство.
— Ты самая прекрасная угольщица во Флоренции, — сказал он.
Она посмотрела на него удивленно, потом облизнула губы (привычка, приобретенная ею с тех пор, как она дышала воздухом угольной лавки) и ответила:
— А ты думал, меня испугает тяжелый труд? Но ведь я работала с того самого дня, как появилась на свет.
— Ты всегда все понимаешь совсем не так, — сказал Отелло.
Аурора взяла кусок угля и рассеянно швырнула его в кучу.
— А разве ты не замечаешь, что мы говорим на разных языках? Можешь быть уверен, что я соблюдаю твои интересы, трясусь над каждым грошом. Впрочем, это и в моих интересах. Ты сам мне это говорил! Но если тебе вздумается приласкать меня, ласкай лучше кошку. Знаешь как кошечка мурлычет, когда ее гладят!
Но в тот же день, когда мусорщик Чекки, по наущению жены, остановил Отелло и, набравшись смелости, потребовал, чтобы тот объяснил свое поведение «насчет любовницы и прочего», как он сказал, Аурора сама вмешалась в разговор и прямо в лицо заявила отцу:
— Мой муж поступает так, как считает нужным и как ему нравится. И то, что он делает, я одобряю. Понятно? Полагаю, что я уж вышла из того возраста, когда родители могут совать нос в мои дела!
Аурора стояла на пороге лавки; у нее было испачканное углем лицо, а взгляд холодный и твердый. Даже Синьора не узнала бы ее, если бы Синьора могла еще что-то понимать и соображать.
Глава двадцать третья
Итак, что же случилось с Синьорой? Что заставило ее отказаться от своего намерения выселить корнокейцев и одной владеть всей улицей? Может быть, в ней заговорила совесть или Синьора совсем расхворалась?
Люди, подобные Синьоре, обречены вечно гореть внутренним огнем и, согрешив, тут же придумывать себе новые, запретные радости до тех пор, пока зажженный ими огонь не испепелит их самих. Синьора стала живым трупом. Через два месяца после праздника Сан-Джузеппе, когда доверенный Синьоры уже договорился о покупке всех домов на виа дель Корно и она стала единственной владелицей всей улицы, с ней случилось то, что предвидел врач. Удар повторился. Внезапно произошло кровоизлияние в мозг, которого она ранее чудом избежала, и вместе с даром речи больная лишилась последних остатков разума. С семи часов вечера восемнадцатого мая 1926 года Синьора по существу была мертва. Но так как природа наделила ее крепким телосложением («Она живуча, точно ящерица», — говорил Стадерини), то Синьора уцелела даже после этой катастрофы. Удар поразил лишь ее мозг, исказил лицо, тело же еще держалось, словно было набальзамировано; напряженная работа мозга, истощавшая его, прекратилась, и физически Синьора даже окрепла, что предвещало длительную агонию.
Сумасшедшая старуха то забавлялась теперь детскими шалостями, то вела себя так непристойно, что сразу становилось понятным, каково было ее прошлое, и это делало Синьору смешной, несмотря на постигшее ее несчастье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55