— Ни дьявол, ни плоть, ни бой быков.
— Ну, возможно, мальчуган не смог скрыть свое истинное «я», — сказал Хемингуэй. — Но, клянусь богом, я-то могу.
Глава 4
Тут-то и появилась Бо Мэннеринг. То есть она возникла на следующем пункте, предусмотренном в маршруте Скотта, а именно в знаменитом ресторане под названием «La Fontaine Danie» возле Майенны. Ресторан этот стоял прямо над старым заросшим прудом, и мельница семнадцатого века все еще сучила белую водяную пряжу, а Бо сидела в углу за столиком, накрытым на четверых, и посасывала длинный зеленый мундштук с сигаретой.
Настоящее ее имя было Селест, но кто-то не то в школе, не то у знакомых на даче почему-то прозвал ее Бо Селест, и потом она стала просто Бо. Мне такие девушки в жизни еще не попадались. Моя ровесница, одета во все скромное и дорогое, — и надменная серьезность, в которую почему-то не верилось всерьез. Вряд ли и сама Бо уж очень хотела, чтоб в нее поверили. Через полчаса я влюбился и принялся ревновать Бо к Хемингуэю и Скотту, не сомневаясь, что они тоже в нее влюблены. Я тогда пока не знал, что творилось у них с женами, а то бы ревновал еще убежденней, и я до сих пор никак не пойму, знала сама Бо что-нибудь про эти их дела или нет. Она мне, ясно, ничего не говорила. Правда, теперь-то уж после всего, я думаю, может, она и знала. Хотя нет, в общем-то я толком ничего не берусь утвер ждать насчет Бо.
Она сидела и ждала за столиком, а Скотт задержал нас на минуточку в дверях. Он сказал:
— Глядите-ка, Бо единственная девушка на всем белом свете из плоти и крови, но точная, как часовой механизм.
Бо постучала по длинному мундштуку пальчиком, потом сунула мундштук в угол рта, надула губки. Потом перекатила его к передним зубам, затянулась. Наконец, показав все свои зубы, она стала кивать головой, будто ребенка забавляя, что ли. Это она сама так забавлялась.
— И она единственный механик, одевающийся у Шанель, — сказал Хемингуэй.
Хемингуэй всегда попадал в точку. Длинные, тонкие пальцы Бо сами просились что-то поправить, наладить, и, наверное, никто не умел так хорошо поправлять и налаживать все, как Бо.
— Миленькая! Детка! А где же все? — с порога закричал Скотт.
— В Байе поехали, — сказала она.
— Зельда! — сказал Хемингуэй.
— Ну да. Ну да. Зельда, — сказал Скотт. — А ты чего не поехала?
— У меня в этой «изотте» ноги просто закоченели, — сказала она.
Бо вытащила ноги из-под стола и продемонстрировала их нам. Она была немыслимо хорошенькая, и она смотрела тебе прямо в глаза и будто молча соображала: «Чего это он на меня так уставился?» Либо: «Ах, вот он что думает!» Она показала, кому куда сесть. Подошел официант, она отдала ему свой длинный мундштук, с безукоризненным французским произношением попросила выбросить, и больше я потом никогда не видел, чтобы она курила.
— Господи, да что это с вами? — сказала она, когда мы расселись по местам. — Вид просто жуткий.
— Нет, мы ничего, — сказал Скотт. — Кита помнишь? Дитя природы из Вулломулу. Мы его еще на днях пытались спасти в Дре.
Мы с Бо встретились мельком, на улице и в темноте, так что сейчас будто впервые познакомились, и в ее взгляде я прочел: «А-а, вот он какой, оказывается, при дневном свете».
— Какой бледный, — сказала она. — Нездоровится?
— Ребенок вчера до того надрался, — сказал Хемингуэй, — что нам пришлось волочить его в постель.
— Вообще-то ты не думай, — сказал Скотт, — он в рот не берет спиртного.
— Как же он тогда надрался? — спросила Бо.
— Он пил шампанское, а думал, что это лимонад.
— Ну, а вы где были?
— Там же, естественно.
— Чего же вы ему не объяснили, что к чему?
— А мы ему экзамен устроили на моральную стойкость, — сказал Скотт.
— Ну и как?
— Сдал на отлично, — сказал Скотт. — Что будем пить?
— Ничего, Скотт, — сказала она. — Сегодня я вам не дам напиться.
Бедный трезвый Скотт. Я уже знал, что срывы у Скотта не тяжелей, чем у других. Просто он интересней других умел их подать.
— Я вчера не был пьян, — сказал он. — И в Дре я не был пьян. Ты уж со мной поласковей, Бо.
— Ну вот и не будем пить до ленча, — оказала она так ласково и прямо, что Скотт, конечно, не обиделся.
— По стаканчику кампари, — предложил он.
— Нет.
— Ребенку надо бы опохмелиться, — сказал Хемингуэй.
— Чем?
— Да тем же, что его с копыт свалило — шампанским.
— Нет, так его только снова развезет.
— Ну, Христа ради, Бо, не томи бедняжку, — сказал Скотт.
— Не надо мне ничего, — сказал я. — Мне и так хорошо.
— Зато мне от одного взгляда на тебя выпить хочется, — сказал Скотт.
— За ленчем выпьете вина, — сказала Бо. — Терпение прежде всего.
Я думал, она забавляется, но нет. В аперитиве им было отказано, а вино Бо выбрала сама, и снова меня кольнула ревность, потому что она явно взялась их воспитывать, а они явно взялись ей подыгрывать Она была достаточно юной для такой роли, а им это льстило. В общем-то они вели себя с нею точно так же, как вели себя со мной, правда, будучи в другом настроении.
После ленча (мне она строго заказала лимонад) Бо сама потребовала счет, вдумчиво проверила, подсчитала сумму на длинных своих нежных пальцах, взяла у Хемингуэя и Скотта ровно по половине (плюс чаевые) и заплатила официанту, который, паря над нею коршуном, успел, когда она поднялась, вырвать из-под нее стул.
— А в следующий раз мы с Китом заплатим, — сказала она.
— Ты-то плати, — сказал Хемингуэй, — а у ребенка денег нет.
— С виду непохоже, — сказала Бо. — Одет он неплохо.
Хоть от меня и попахивало нафталином, все на мне было сшито отлично, тут уж мой отец-англичанин не щадил затрат, потому что сам любил одеваться.
— Он свои денежки оставил в бардаке в Алансоне, — сказал Хемингуэй, но это он Бо дразнил, а не меня.
Бо устремила на меня тихий темный взгляд.
— Ну и все неправда, — сказала она. Она протянула мне свой чемоданчик, который вынес ей официант. — Верно ведь?
Я не ответил. Ведь что ни ответь все получилось бы глупо.
— И вообще я вам не верю, — сказала Бо спокойно, когда мы вышли из ресторана. — Вы оба жуткие вруны.
Они расхохотались, мы с Бо уселись, поставили в ногах чемодан, и трезвый, проворный Скотт вывел «фиат» из Майенна и повел в сторону Фужера, куда мы, собственно, и направлялись и надеялись добраться засветло.
Но припустил дождь, мы недалеко отъехали и застряли. Мы свернули было с главного шоссе, чтоб поднять откидной верх, и тут наш «фиатик» взбунтовался. Пришлось нам вылезти. Скотт и Хемингуэй заглядывали под изношенный капот, а я толокся вокруг машины бессмысленно и безрезультатно. Потом еще поспорили о том, воняет ли бензином. Но мотор отказал, и хоть Скотт убеждал Хемингуэя, что тот должен разобраться, в чем тут дело, раз водил санитарные машины в войну, Хемингуэй не лучше нас со Скоттом разбирался в механике.
— Черт тебя подери, Эрнест, машины ведь — как священники, — разозлился Скотт, — и тебе бы не мешало в них разбираться.
— А откуда Зрнест разбирается в священниках? — спросила Бо.
— Он их любит. А по мне, пусть бы их и на свете не было.
— Какой цинизм, — сказала Бо. — Если машина испорчена, значит, мы ее испортили, а мы ведь ее не портили, верно?
Мы все ждали от нее каких-то механических чудес, и Скотт с Эрнестом явно подбивали ее выйти из машины и заняться мотором. Но она не поддавалась и сидела чопорно и прямо на заднем сиденье.
— Кто-то должен пойти за помощью, — сказала она. — Скотт, вы идите.
— Почему я, спрашивается? — На голове у Скотта была шляпа «федора», но он был без плаща.
— Вы были за рулем, когда это случилось. Все по справедливости.
— Но я по-французски ужасно говорю, да и дождь.
— Это Кит по-французски не очень-то говорит. А вы вчера в Дре отлично изъяснялись. Идите и проголосуйте до… — Она поискала по карте, — Арне или Шарне. Эрнест и Кит попробуют наладить машину, и если у них получится, там и встретимся.
— Где именно?
— Ах, ну где-то там. Не все ли равно.
— А далеко до этого проклятого места?
— Километра три. Ну поскорее, Скотт.
Хемингуэй вызвался пойти, потому что у него была плащ-палатка, но Скотт изображал бедную жертву и не уступал. Он надел плащ-палатку Хемингуэя и исчез в дымке дождя на дороге к осеннему Майеннскрму лесу. Наверное, Скотт был не прочь погулять под лесным дождем в теннисоновых полутонах грустной сельской природы. Скотт в душе был поэт Озерной школы.
Так он и потерялся, и Бо, которая вечно искала виноватого, винила потом себя за то, что случилось в тот день со Скоттом.
Мы с Хемингуэем копались в моторе «фиата», когда вдруг между нами появилась Бо. Она обладала способностью совсем неожиданно возникать рядом, — по-моему, я и влюбился в нее через плечо. Она, как всегда, забросала нас вопросами, выстраивая слова пирамидками. А это куда, а что оно делает, а для чего это, а что будет, если за это потянуть, почему это должно быть здесь, а не там… Она ровно ничего не понимала в моторах, и хотя ответы Хемингуэя становились все короче и раздраженнее, она своими вопросами, как слепой слепого, заводила его в дебри. Он держал проводок, отсоединившийся от одной из клемм, и Бо спросила его, для чего этот проводок. Из клеммы выпала гайка, и проводок просто отвалился.
— Ну? — сказала Бо. — А теперь что будем делать?
— Привяжем проводок, заведем эту хреновину и помчимся в погоню за Эф Скоттом Фицджеральдом, — сказал Хемингуэй. — Садитесь вперед, — скомандовал он.
— Нет, — сказала она. — Я сяду сзади, на случай если мы его догоним.
— Сзади ты не увидишь Скотта, раз верх поднят.
— Мы его найдем, — сказала она. — Сейчас он уже должен быть в этом городке.
Мы сели в машину, но Бо тут же стала вылезать обратно.
— На случай если мы с ним разминемся, надо приколоть к дереву записку, — пояснила она.
— Какую еще записку?
— Что мы вернемся сюда.
— О, господи, Бо, он уж как-нибудь сам это сообразит, — сказал Хемингуэй. Он завел «фиат», и мы выехали на главную дорогу.
Арне оказался просто придорожной деревушкой, где у каменной стенки с железным навесом от дождя сидел на кухонной табуретке старичок. Никто ничего не знал о Скотте, один только старичок сказал, что в соседней деревне Шарне есть новый гараж. Деревня Шарне была чуть побольше Арне, в ней имелась даже бензоколонка «Антар». Старушка в маленьком кафе за бензоколонкой сказала, что ее сын поехал с американцем на велосипеде в Майеннский лес.
— В какую сторону они поехали? — спросил Хемингуэй.
— Туда, к реке и через церковные поля.
— А почему на велосипеде? — спросил Хемингуэй. — Разве у вашего сына нет машины?
— Так внук же уехал на ней утром в Фужер, — возмущенно ответила старуха. — Откуда ж ей тут быть, этой машине, мосье.
Хемингуэй попросил ее сказать американцу, когда он вернется, чтобы он ждал их тут, в кафе. Потом развернул машину и помчался, как в санитарной карете, к Майеннскому лесу.
— Мы опять упустили этого подонка, — сказал он, когда мы подъехали к лесу.
— Вы сами виноваты, Эрнест, — сказала Бо. — Надо было оставить ему записку.
— Ну, так мы, черт его дери, не оставили, — сказал Хемингуэй, — значит, нам придется околачиваться тут, пока он не объявится.
Минут пять мы просидели в машине, пережидая дождь. Хемингуэй был так зол и нетерпелив, что не захотел больше ждать и включил мотор.
— Я еду обратно в деревню, — сказал он. — Может, он уже там.
Бо опять его остановила. На этот раз она настояла на том, чтобы оставить Скотти записку. Она написала ее на листке из записной книжечки в золотом переплете и приколола к дереву булавкой для шарфа, которую выудила из сумочки. «Дорогой Скотт, — было написано в записке. — Мы непременно вернемся. Ждите нас под этим деревом. Привет. Бо».
На этот раз бензоколонщик в Шарне оказался на месте, он сказал, что американец и механик из гаража уехали не на велосипеде, а на мотоцикле. Они приезжали и, не застав нас, уехали опять, только на этот раз Скотт решил, что мы отправились в соседний городок без него
— Il etait furieux.
— Ох, пьяный, безмозглый негодяй, — сказал Хемингуэй. — Ручаюсь, что он нализался в каком-нибудь баре и ждет, пока мы его разыщем.
Мы поехали в Фужер, надеясь, что Скотт где-то тащится по дороге и что мы его нагоним. Но поначалу дорога была пуста. Немного погодя мы увидели вдали мотоцикл с коляской, и Хемингуэй прибавил газу.
— Вон мой плащ, — крикнул он.
— Ничего подобного, — зашептала мне Бо. — Его плащ я бы узнала с первого взгляда. — Она взяла меня под руку, словно нам следовало сейчас крепко объединиться
На мотоцикле ехал местный паренек в брезентовом дождевике, а плащом оказался связанный теленок в коляске. Хемингуэй, обгоняя их, крикнул пареньку что-то по-итальянски, потом мы без остановки домчались до Фужера. Хемингуэй знал, какая гостиница значилась в составленном Скоттом маршруте, и мы с Бо ждали в «фиате», пока он ходил узнавать, не приехал ли Скотт.
— Почему Эрнест так сердится? — спросила Бо. — Он просто взбешен.
— Скотт тоже будет взбешен, — заметил я.
— Но почему? Что с ними происходит?
— Ну… они хотят что-то выяснить для себя, — сказал я, — Поэтому они так круто обходятся друг с другом.
— А что им нужно выяснить? — спросила Бо
Мне не очень хотелось объяснять Бо цель этой поездки — я боялся запутаться, но в то же время стремился произвести на нее впечатление, поэтому я как можно небрежнее сказал, что для них это не просто случайная поездка в. Фужер.
— Тут нечто гораздо более важное, — сказал я.
— Почему? — спросила Бо.
Я пересказал ей то, что говорил мне Скотт: он и Хемингуэй подвергают их дружбу своего рода испытанию, потому что хотят узнать друг о друге, настоящий ли это Хемингуэй и настоящий ли Фицджеральд, либо оба притворяются и выдают подделки за свою истинную сущность.
— Какой ужас, — сказала Бо. — Неужели это правда?
— Конечно, — авторитетно сказал я. — Вот почему между ними все время идет внутренняя война.
Парусиновый верх «фиата» промок почти насквозь, но я так блаженствовал, что мог бы хоть полночи просидеть в этой отсыревшей итальянской коробочке. Я был страшно доволен собой, потому что, как мне думалось, я наконец-то произвел на нее впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20