Верно?— Нет, сэр. Я бы сказал, что основное качество нашей работы — это технические навыки и сноровка, иными словами — понимание того, что мы делаем.— А разве сноровка не предполагает предвидения?— Конечно, и в большой степени. Но предвидение ничего не стоит без уверенности в том, что ты знаешь свое дело. Каждый должен уметь пользоваться своим предвидением на практике. В этом и был талант Пикеринга. Он умел подбирать людей и брать от них то, а чем они сильнее всего. Если человека можно-было употребить на какое-нибудь дело, Пикеринг находил в нем эту способность, заставлял ее проявиться. Мы могли доверять друг другу…— Отличная теория, Скотт. Но не универсальная. Годится, когда у вас двадцать или тридцать человек и вы знаете каждого из них. Но неприменима для армии в целом. К тому же она пригодна лишь тогда, когда у человека развязаны руки, а мы давали Пикерингу полную свободу рук. И непригодна, когда у вас нет этой свободы, как нет ее у командующего армией.Скотт не стал напоминать ему, что Пикеринг сам отвоевал себе «свободу рук». В этом и была разница между ним и другими. Стань он командиром дивизии, он завоевал бы ее и тут. Поднимись он до самого верха, он и там исповедовал бы свою веру в то, что самое дорогое на свете — человек. Он доказывал бы свою правоту тем, кто его окружал; повсюду, куда бы ни привела его сумасбродная страсть воевать со всяким начальством.— Сколько у вас осталось людей? — спросил Уоррен.— Один офицер и два солдата.— И все? Почему так мало?— Нас так и не переформировали после смерти Пикеринга.— Жаль! А что вы скажете, если вам дадут двести солдат?— В дорожно-топографический отряд?— Нет. Для выполнения особого задания, которое позволит вам развить ваши взгляды на то, как важно знать свое дело и предвидеть все возможности.— Этих людей надо будет куда-нибудь переправить, генерал?— Нет. Они будут в вашем подчинении. Мне нравится, как вы работаете, и думаю, что тут вы сможете себя показать. Я пока еще не могу вам назвать задачу этой операции, но люди будут подчинены непосредственно вам. Вы должны будете провести их очень глубоко в тыл, так, чтобы вас не обнаружили; вам придется подвергнуть их серьезной опасности и привести назад.— Разрешите узнать, сэр, какой именно опасности?— Пока еще не могу вам сказать. Но это будет важная отвлекающая операция, обман противника в тактических целях. Стоит вам появиться там, где мы хотим, чтобы вы появились, и вы окажетесь в опасности, в очень большой опасности. Но одновременно с этим должны будут произойти кое-какие события, и генерал Черч сможет отвести от вас удар.— Генерал Черч?— Да, генерал Черч…— Позволено мне, генерал, решать, хочу ли я взять на себя это задание?Уоррен молчал, не глядя на Скотта; он был удивлен.— В общем, да. Я не стал бы поручать такую операцию человеку, который этого не хочет. Она чрезвычайно рискованна. Да. Я думаю, что мы должны предоставить вам право выбора, это будет только справедливо. Беда в том, что я больше ничего не могу вам сказать, операция еще до конца не разработана. Генерал Черч сейчас уточняет подробности. Вам придется кончать эту работу вместе с ним. Он будет руководить операцией. Но мне хотелось прежде самому с вами поговорить.— Спасибо, генерал.— А? Ну да, ну да… Во всяком случае попрошу вас зайти ко мне завтра и сказать, что вы об этом думаете: желаете вы принять назначение или нет. Я предоставляю вам право выбора.Скотт выпрямился, готовясь уйти:— Скажите, генерал, это какой-нибудь рейд? Я хотел бы знать, будем мы вынуждены вступать в бой с противником?— Нет. В наши намерения это не входит. Наша основная цель: ввести противника в заблуждение. Но вы будете вооружены на тот случай, если все-таки придете с ним в столкновение. Говоря о вашей задаче в самых общих чертах, я лучше всего выразил бы то, что от вас требуется, вашими же собственными словами: отличное знание местности, хорошая маскировка, опыт ведения подобной войны, понимание того, что вы делаете, и, прежде всего, — предусмотрительность.Скотт плотно надвинул на лоб фуражку:— Вы уж простите, что я спрашиваю, генерал… Не для этой ли операции мы намечали трассу, когда погиб Бентинк?— А? Тогда? Нет! Боюсь, что от той операции нам придется отказаться.— Понятно.Скотт отдал честь. Но Уоррен задержал его еще на мгновение, и Скотт вдруг заметил, что Уоррен чуть-чуть улыбается, — он едва было не открыл перед ним своих границ — насколько, конечно, это было в его силах. Ему нравился Скотт, а тот в свою очередь чувствовал, что и ему нравится Уоррен. Но взаимную симпатию пересиливало смущение. Скотт отворил дверь. Уединение было нарушено, их могли увидеть, и Уоррен так и вернулся на свое место к столу, ничего больше не сказав. Скотт колебался: его разбирало желание взломать свои собственные границы, открыть свое сердце этому застенчивому человеку. Но он услышал взволнованный голос Гамаля: «К кому же влечет вас чувство родства, капитан?» И свой ответ: «Ни к кому… Это чувство ушло, оно мертво, Гамаль». 16 Когда Куотермейн сказал ему, что Атыя так и не появился в Аббасии, чтобы пройти обязательное обучение в стрельбе из 42-миллиметровой пушки, Скотт отправился в кирпичный домик проверить, как там дела. В доме было темно, его обитатели плакали — дряхлый старик, который так самозабвенно воспитывал своих малолетних детей, был, по-видимому, при смерти.Ни один доктор в Каире не поедет в такой район и не станет лечить такую семью, но Скотт уговорил военного врача из госпиталя в Гелиополисе нарушить неписаный закон и осмотреть больного египтянина. Доктор был беженцем из Югославии, добровольно вступившим в английскую армию; он пошел со Скоттом потому, что на него этот закон не распространялся; он был чисто английским, этот закон, а доктора долго убеждали в том, что только англичанин способен уважать законы. Вот он и отправился со Скоттом печально и безропотно, чувствуя себя таким чужим в этом царстве сурового английского догматизма.Он осмотрел лежавшего на койке Абду Эффенди и вышел с Атыей в гостиную, где их ждал Скотт.— Они сами его погубили, — сказал Скотту врач.— В каком смысле? — удивился Скотт. Атыя крепился, чтобы не выйти из себя.— У него диабет. И на спине образовалась большая язва. Всякое лечение диабетика, даже простое вскрытие нарыва, должно производиться под наблюдением врача. А они мазали его какой-то мазью. Теперь болячка загноилась.— Ни один врач не хотел сюда идти, — объяснил ему Скотт.Югослав пожал плечами и прищелкнул языком — здешние нравы были ему непонятны.— А что же теперь делать? — спросил его Скотт.— Его надо отправить в больницу, чтобы выпустить гной, — сказал югослав. — И поскорее. Сегодня же, не то…Скотт знал, что ни один армейский госпиталь не примет старика ни под каким видом, и даже не стал просить югослава его устроить; однако врач и сам сказал, что всякие хлопоты безнадежны.— Его придется отправить в египетскую больницу. А я тут вам ничем помочь не могу.— Мы поместим его в Каср-эль-Айни Каирская государственная больница.

, — сказал Атыя. — Мы можем отвезти его сами, или понадобится санитарная машина?— Пока вы станете искать санитарную машину, будет уже поздно, — ответил югослав.— Ну что ж, — сказал Скотт. — Мы отвезем его сами.— Но сначала отправьте меня на работу, — попросил югослав. — Я на дежурстве.Скотт попросил Атыю подождать и отвез врача в госпиталь на «виллисе» Куотермейна.— Как вы думаете, есть у старика какая-нибудь надежда выкарабкаться? — спросил он врача по дороге.Тот снова пожал плечами:— Это вам может сказать только хирург. Ему необходим инсулин. Родные понемножку давали ему сахар, видимо жалея его, вот отчего образовалась болячка. Теперь у него сахар в крови. Может, дело и безнадежно. Не знаю. Старик-то ведь хилый…Когда Скотт стал его благодарить, врач лишь беспомощно покачал головой; он проводил «виллис» взглядом, и ему стало грустно. На минуту югославу вдруг показалось, что он не совсем на чужбине.Атыя ждал Скотта у двери:— Я им сказал, что если они будут причитать, когда мы повезем его в больницу, я их поколочу.Роза и суданка-прислужница Еррофа нарядили старика в самый лучший костюм, и хотя они встретили Скотта спокойно, поблагодарили его и напоили чаем, обычай требовал, чтобы они поплакали, когда старик покидал свой дом. Дети играли на дворе, а когда они попытались войти в дом, Атыя выгнал их вон.Абду Эффенди лежал на тахте, опустив обвислый подбородок на раздутую водянкой грудь. Он подержал Скотта за руку и, не глядя, кивнул: старик не понимал, что с ним происходит. Скотт и Атыя погрузили его в «виллис»; Атыя поддерживал отца сзади. Скотт сел за руль, а женщины громко запричитали — видно, Атые не так легко было выиграть битву с исконными обычаями. Когда они подъехали к больнице и отыскали врача, Абду Эффенди был уже без сознания.
Пока Скотт разъезжал на «виллисе», Куотермейн одолжил мотоцикл и отыскал в шифровальном отделе Люсиль Пикеринг.— Вот хорошо, что вы пришли, Куорти! — сказала она. — Я вас целый век не видала.— Вы заняты? — спросил он.— А что?— Можете выйти на полчасика?— Конечно могу, а что? Какие-нибудь неприятности?— Да, вроде того. Мне надо с вами поговорить.— Ой, как страшно! — Она предупредила сержанта шифровального отдела, который почтительно вытянулся перед ней: — Я уйду на полчаса по важному делу.Поездка на мотоцикле показалась ей очень забавной.Она настояла на том, чтобы сесть в седло, позади Куотермейна, и по дороге махала всем мало-мальски знакомым людям. Куотермейн привез ее в «Гроппи», где швейцарское искусство приготовления сладостей и мороженого достигло совершенства.Каирские дамы умели по достоинству оценить мастерство швейцарского кондитера.— Что вам заказать? — спросил Куотермейн, изучая две страницы меню, исписанного названиями различных frappe Сладкое блюдо со взбитыми белками или сливками (франц.)

, coupes Мороженое с фруктами и взбитыми сливками (франц.)

, bombes пончики (франц.)

, сэндвичей, пива, кофе, чая, пирожных и закусок.— Пиво.— Это в угоду мне? — спросил он ее с ехидством. — Ну ладно. Я возьму кофе по-венски, миндальное мороженое и к нему порцию взбитых сливок.— Господи, Куорти!Сафраги официант (араб.)

ушел, взяв заказ, и они дожидались его, облокотясь на серый мраморный столик.— Вы ведь лучший друг бедноты, — сказала ему Люси кокетливо, — неплохое же вы нашли себе пристанище!— Лучший друг бедного человека — собака.— Зачем так искажать мои слова?— Разве это не так? — спросил он, разглаживая пальцами густые усы. — Правда, мы знаем, что лучший друг бедноты — это вы. Помните, как вы поджидали нас в Мене с ящиком апельсинов?— Ну хорошо. Не будем говорить друг другу колкости.— Что ж, не будем.— Почему вы не зовете меня Люси или хотя бы миссис Пикеринг? Вы никогда ко мне не обращаетесь прямо. Всегда проглатываете мое имя, словно оно становится у вас поперек горла.— Это от смущения. Я и на самом деле не решаюсь произнести ваше имя.— Перестаньте болтать ерунду, Куорти. Терпеть этого не могу.— И я тоже. Противно, правда?— Вы хотите меня разозлить?— Вот вам ваше пиво, — сказал он. — Вы уверены, что вам не хочется со мной поменяться? Никогда не видел, чтобы вы пили пиво. Небось, думали, что я из тех, кто его дует целыми днями? Верно. Я выпью пиво, а вы берите себе кофе по-венски. — И он пододвинул ей кофе.— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Люси. Она старалась держаться с ним как можно проще, чтобы преодолеть то чувство раздражения, какое они всегда вызывали друг у друга.— О Скотте.— Да? А почему со мной?— Потому что вы теперь имеете на него влияние.— Ну что ж, давайте. А что с ним происходит?.— Беда в том, что вы, конечно, можете ему помочь и повлиять на него в хорошую сторону, но с тем же успехом вы можете забрать его в лапы и погубить.— Бедный Скотти. Такой уж он дуралей.— К черту!! — взорвался вдруг Куотермейн. — Давайте считать, что мы квиты, и подумаем лучше, как нам быть. Неужели я должен вам рассказывать, в каком положении он находится? Да и все мы тоже. А вы лучше меня знаете, что он об этом думает.Выиграв первую атаку, она как будто смягчилась и стала мило хитрить:— Ей-богу, не знаю. Я давно вас хотела спросить, что собой представлял его друг Мозес? Я ведь никогда его порядком не знала, а Пикеринг мне рассказывал, что это очень душевный, хотя и вспыльчивый парень. Вот уж не могу себе представить, кто отважится откровенничать со Скотти!Куотермейн пожал плечами:— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.— Из-за кудрявой бороды Намек на пророка Моисея.

. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.— Ну, это само собой. А еще чем?— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.— Абсолютной верой в то, что делает.— А вы все разве не верите?— Более или менее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24