.. птицы замерзали на лету, собаки ссать не могли!.. Так что ни о чем не думай, едешь себе, и едь спокойненько.
Пиджак на тебе, я смотрю, будь здоров, шикарный пиджачок. Ну, еще бы! Небось, этот... как его... Ив-Монтан... Шантан... не вспомнить. Чего? Как ты сказал? Кин... что? Не слыхал. Да ладно тебе, Кинза и Кинза, хоть петрушкой назови. Небось, хорошо стоит. А? Ух ты! Не врешь? Ну, сынок... Дай пощупать - можно, нет? Деньжищи-то какие!.. У твоего папки был такой пиджачок? То-то же. Стыдно мне, конечно, в моем тряпье с тобой в одном купе сидеть, да ничего не поделаешь, уж потерпи. Кого судьба свела, тем терпеть надо. Думаешь, зря мы встретились? Так не зря, уж будь уверен, не зря. Ты на человека смотри, а вещь - дело такое. Яков Ефимович Гольдфарб - слыхал имя? Еще бы, откуда... Самому товарищу Маленкову костюмы шил. История! Ее, эту историю, вместе с безродными космополитами - тю-тю... Золотой был человек, только холода боялся. А в ту зиму заморозило, сынок, так, что до сих пор костей не согрею...
Помянуть бы надо Яшу Гольдфарба, Царствие ему Небесное. Он мне перед смертью так говорил: костюмчики мои, говорит, меня переживут. И плакал. Так что ты, сынок, лучше не покупай Кинзу эту свою, не бросай денег на ветер. Жизнь, она такая штука: сегодня ты есть, а завтра баю-баиньки... Да что я каркаю, разве ж я каркаю! Пойми, сынок: старому человеку поговорить охота. Поставь перед ним стакан чаю, он стакану будет свою судьбу рассказывать, так что не обращай внимания, отдыхай. Может, и что полезное для себя услышишь. Ты ведь не из простых, я погляжу, деловой, да? Кто ж еще сейчас в таких вагонах катается. Как? Ме-нед-жер? Не слыхал про такую профессию. Начальник, что ли? По торговле? Нет? А как? Да ладно, ладно, не мое дело, конечно. "В особо крупных", я так думаю. Вот что значит свобода! Еще молоко на губах не обсохло, а уже... Прости, прости старого дурня, сам не знаю, что мелю, просто каждый раз в глазах свое стоит. Знаешь, какая у нас страна огромная? День едешь - степь, два едешь - степь, три едешь - опять степь, рехнуться можно. А потом тундра - день, два, три...
Ух, зараза, часы встали. Сколько времени, сынок? Всего-то? А как будто целый вечер прошел. Часики у тебя такие интересные... Камушки настоящие? Зачем ругаться, сынок, зачем обижать старика? Чего я не понял? Ах, не жопа!.. Еще разочек... "Шопард", значит... Совсем оглох, как пень. Не боишься? Зачем меня бояться, ты кого надо бойся. Костик Циркач все повторять любил, покойный: "Скромность не украшает, она оберегает". Мудрость! Запомни ее, сынок, Циркач не последний был человек на свете, а ведь все равно не уберегся... Ну, опять, скажешь, каркаю? Голову свою беречь надо. Ты молодой, шалый, а мне уже задницу ободрали, живого места не осталось, так что слушай мудрость, учись, пока старики живы.
Ты куда, сынок? Почем же мне знать, где здесь вагон-ресторан? Я по ресторанам не ходок. Что тебе там делать, в этом ресторане? Поди-ка лучше сюда, дедушка чего покажет. Поди-поди, не бойся, не укушу. Обижаешь, сынок. Ну, нагнись, понюхай, не отравишься. Пахнет, ага? Вот именно. Ну, сядь на секундочку. Чем коньяки ихние распивать, попробуй своего, настоящего, домашнего. Нет, постой, давай так: по 50 капель, а там хоть в ресторан, хоть куда. За дедушкино здоровье, ага? По маленькой, по чуть-чуть, для пробы. Да не кочевряжься, садись, старших уважать надо. Во-о, другое дело. Вот столечко, не больше...
Что я говорил? Нет, что я говорил? Нет, ты скажи, скажи! Как? Спасибо, спасибо, уважил... Серьезно? Не брешешь? Дорогие слова. Еще? Давай, теперь твое здоровье. Ха, секрет фирмы. Рецепт! Сам готовил, под пыткой не выдам. Тут тебе и травки, и корешочки, и что ты хочешь. Благодать! Такого ни за какие деньги не купишь. Мне этот рецептик один башкир передал, Мурат, чудо что за парень. Тещу топором - раз! По темечку - хвать! Школьный учитель, а? Да какой же мужик тещу не хочет рубануть? Трезвый был, между прочим... Мой тебе совет - не женись.
...Во-о, вот это правильная мысль. Снимай на хрен пиджачок, запаришься. Настойка у меня горячительная, для Сибири в самый раз. Век не забуду, как под Интой поезд встал... Выйду, выйду, ничего страшного, переодевайся. Только ты знаешь, сынок... железяку свою под мышкой... ну, прибери, в общем. Тут воевать не с кем, а мне как-то не по себе. Боюсь я этих штуковин. Все, переодевайся, не спеши, а я себе в тамбуре тихонечко покурю.
Ну, ты даешь, сынок! Чего это такое? Прости старика, не силен в языках. "Джонни Валкер"? А это? Ой, мамочки! Как раньше в магазине "Березка". У меня-то снедь попроще: огурчики, помидорчики, яички... Значит, с Богом! Тебя как звать-то? Сережа? А меня зови дядя Коля. Все, поехали, за знакомство!..
Вот пью, Сереженька, а из головы нейдет этот Мурат. Башкир он был, школьный учитель. Тихий, как былинка, косоглазый, морда круглая и улыбается все время. Матюков как будто вообще не знает, слушаешь его прямо народный артист или там академик. Тихий, говорю, спокойный, умница. И на тебе - топором! Когда бабка дрыгаться перестала, он ее тем же топориком на куски посёк, завернул в бумагу, сложил в мешок, камушек привязал - и в реку. А потом пошел в милицию и заявил, мол, теща пропала. Ее два месяца искали, а зятек в это время на районном смотре-конкурсе грамоту получил. Знаешь, какую? "Учитель года"!.. А? Да расстреляли, чего с такими чикаться.
Вот думаю я одну мыслишку, никак не додумаю. Смотри: едем мы, значит, в салон-вагоне. Чистенько, красивенько, богатенько. Как для лучших людей. А мы, ты считаешь, люди? Вот загадка. По мне выходит, что никак не люди. Давно сказано: звери. Один удав, другой кролик, третий енот или кто там еще... Собака, хорек, крокодил, петух... У нас, выходит, не поезд, а целый зверинец на колесах. Ну, чего я гружу, сынок? Смотри на примере. Вот везешь ты с собой пукалку - а зачем? Чтобы в один прекрасный день человека из нее убить. Газовый? Нет, Сереженька, это не газовый, это "Макаров". Нехорошо обманывать старших. Да ты не кипятись, ты выслушай дедушку. Умом своим убивать ты, конечно, не хочешь, но чего в жизни не бывает? Бывает, что и приходится разок-другой. Выходит, кто в тебе сидит? Зверюга. И во мне тоже, что я - особенный? Ты выпей, выпей, не нервничай. Разве я тебя обидеть хочу? Пуляй на здоровье, пока есть в кого. Была бы охота.
Так что я хотел сказать... Все мы звери, это факт, тут и доказывать ничего не надо, живи на свете, и все сам узнаешь. А зачем тогда людьми притворяться-то? Ведь от этого самого, человеческого - один сплошной вред, как есть. Быть бы зверьми и жить бы в лесу, но нет же. Есть у меня на этот счет одна идейка. Сказать? Нет, сначала давай выпьем... Слушай, Сережа, и мотай на ус, потому что не дай Бог тебе увидеть, что я видел. Предок наш точно обезьяна, как пить дать. Но они, эти макаки, жили, говорят, сперва в Африке возле урановых залежей, как у нас в Желтых Водах, и начались у них мутации, вроде там Хиросимы или Чернобыля. Ты чё, это по телевизору рассказывали, такого захочешь - не выдумаешь. Короче, слушай дальше. Мутации это что? Уродство. Две головы, три ноги... А у этих обезьян по-другому дало - в мозг. И вышел, в конце концов, человек - хоть и мартышка, но покалеченная такая. Нутро, значит, звериное, о снаружи - хрен поймешь. В общем, чего тут объяснять, и так все ясно. Меня, вишь, как выпью, на рассуждения тянет. А ты не обращай внимания, отдыхай...
Чего я в Сибири делал? Жил. Точнее? Точнее не скажешь. Жить - это тебе не в салон-вагоне кататься. Не, не спрашивай, трудная была жизнь у деда. Пей, не спрашивай. Дядя Коля сам все расскажет, у дяди Коли язык без костей. Ты лучше про себя сперва расскажи, ведь быть тебе, сынок, душегубом, это на лбу написано. А я советик дам. Мои советики, они, знаешь, не всем годятся, их в книжке не напечатаешь. Замяли? Ну, замяли, и ладненько.
...Сидел? И сидел, и лежал, и стоял, даже висеть приходилось. Неприятно, согласен. Что-то ты бледненький какой-то... Устал? Так приляг, отдохни. Небось, не с гулянки едешь. Ложись на полочку, сынок, а дядя Коля тебе сказку расскажет. Ага, про царя Колбаску. Окошко открыть? С удовольствием. Душно тут у нас. Так слушай.
Гиблое место, чтоб ты знал, Пуркулай. Тайга да болота, летом и по грибы страшно ходить: или заплутаешь, или в трясину засосет, или мишку чего доброго встретишь. Ты, сынок, представить себе этого не можешь. Городскому на Пуркулае сразу труба. Лампочка Ильича там до сих пор, наверное, не горит, радио нет. Жрут люди что попало: ягоду, грибы, кедровый орех, в огороде картошка с морковкой, а вот хлеб - хлеба нету. Раз в месяц завезут муку - праздник, а нет - значит, нет. Да и как везти? Дороги где? Одни звериные тропы. Откуда он вообще взялся, этот Пуркулай, холера его знает. Говорят, когда-то раскольники в тайге от царя прятались. Потом и Бога своего забыли, и мхом заросли по самые уши - а как еще быть в такой глухомани? Не-е, это рассказать нельзя, это видеть надо. Хотя им чего, они себе жили и живут, я думаю, в своей берлоге. Знаешь, тоже хорошо: ты никому не нужен, и тебе никто. Хотя местечко вообще людное: кругом одни лагеря. Дай-ка вспомнить... так... ИТК 14-164 - раз, дальше - строгий режим для врагов народа, потом 85-й километр - зека железную дорогу строили, и еще бабская - всего четыре. Многие бежали, но даже до Пуркулая никто не дошел, все в тайге сгинули. У них там легко было: хочешь бежать - беги. Или к медведю на обед, или в болото, или от голода загнешься. Хотя один мужик почти до самой Инты добрался, и что? Взяли на станции, и сразу новую десятку...
Ладно... Как Мишка-меченый свободу объявил, вы теперь больно грамотные стали. Небось, слыхал про эти дела, сынок? Культ личности, все такое... В общем, не нужна тебе политинформация, все одно ни черта не поймешь. Кровь у тебя уже другая, не того цвета. Что говорить... В жизни дорог много, каждый своей дорожкой в ад приходит. Забудем. Ты лучше послушай, какая зима в тот год стояла. Страх, Сереженька! Наденешь три тулупа, выйдешь на двор - и, вроде, ничего, только дышать нельзя. Не можешь вдохнуть, хоть тресни. А потом вся рожа сразу коркой берется, хуже коросты, губы лопаются, пасть ни закрыть, ни открыть. Но это еще сначала. Потом чуешь: ты вроде как не на воздухе стоишь, а в киселе. Идешь, и кисель этот расталкиваешь, а во всем теле сонная одурь. Такой мороз, он уже не холодный, он тебя как будто растворяет, не чуешь ни рук, ни ног. Даже моргать тяжело, веки отнимаются. Человек может так себе ухо отморозить, что оно в тепле просто почернеет и отпадет. Или нос. Сам видел. Но главное, что ты этого холода уже как бы и не замечаешь, у тебя мозги останавливаются. Выскочил - вроде, тепленько, покрутился туда-сюда, забежал в дом - там буржуйка раскаленная. Только она, зараза, не греет - обжигает, а согреть не может, так ты себя чувствуешь. Посидишь с полчасика, и вдруг такая боль! Руки, ноги, лицо! Сидишь и воешь, а надо радоваться: если болит, значит, не до конца отморозил. Так-то. Но это все когда ветра нет, а поднимется ветер - капут. Застало тебя за околицей - прощай. Дороги не найдешь, хоть даже тебя черти за шкирку домой поволокут, да и просто околеешь по пути. А в ту зиму было страшнее, чем конец света. С ноября месяца взялось наяривать, и день за днем все хуже и хуже, так что к Рождеству на Пуркулае кое-кого хоронить пришлось. Только куда хоронить непонятно, земля как сталь. Клали человека под забором, да и все тут, аж до самой до весны - небось, не протухнет. А сколько полегло зека, ты меня не спрашивай, никто им счету не вел.
Значит, говорю, зима стояла, да-а... Зима 53-го года. Отец народов, значит, как помер, и такое в мире началось: лето не лето, зима не зима... Как Сталина не стало, Лаврентий Палыч амнистию объявил для тех, кто по уголовным статьям. Гудели на зонах сильно, дым коромыслом стоял, и многие тогда на волю вышли, кого, может, лучше бы, Сереженька, в мешок - да в прорубь...
Чего тебе еще рассказать, чтоб ты затравку понял? Жила там одна семья: дед Ермолай, дочка его и малой пацан Пашка. Ермолай в милиции служил, хотя и на пенсии, был один на Пуркулае за всю Советскую власть. Вроде, воевал, медальку таскал, а на самом-то деле ходил вертухаем на 85-м километре. Здоровый бык, килограмм под сто. Дочку его Настасьей звали, ее мужа под Курском убило, и жила она вдовой. А Пашка был вроде как в приймах, папка с мамкой на поселении, в общем, загнулись в войну, а пацана в семью определили, куда ж его еще девать. Настасья красавица была баба, таких у вас в столицах хрен найдешь, а Пашка, пасынок, значит, квелый, все болел и вроде как чуток не в уме, хотя кто его знает. Дом у них был получше, чем у всех, Ермолай его своими руками срубил. Хороший дом, чисто крепость. И уж не знаю как, но завели они себе пару коней. Ой, что за кони, сынок! Любишь, нет? На скачки ходишь? А я прямо места себе не найду , когда коня вижу. Такая красота, лучше не бывает. Глаза у них какие! Умные, добрые, как человеческие глаза. Да что там человеческие, людишкам в зенки лучше и не заглядывать, такое увидишь... А вот конь - он как Иисус Христос: с такой добротой, с такой лаской на тебя глядит, как будто все понимает, душу твою понимает всю насквозь, и все может простить, значит... Индусы, вон, дураки, на коров молятся, а что корова - у нее глаза тупые, совсем человеческие. Другое дело конь, перед ним, знаешь, и стоять бывает совестно. Такой взгляд, что вот иногда хочется обнять его за морду и долго плакать... Люби коней, сынок, у них многому научишься. Хотя тебе оно, кажется, и не надо, таких тоже в гроб кладут, не переживай...
Вот и у Ермолая хорошие были лошадки. Знаешь, как он их прозвал? Братец и Сестрица. Жеребятами прикупил, вырастил, выхолил, как собственных детей. Они, вроде, до настоящих коней толком и не доросли: маленькие, мохноногие, ушастые, пегой масти, а морды смышленые такие, как иногда бывают у дворняжек. Людей различали сразу. Если злой пришел, они носы воротят, фыркают, а если добрый - кидаются со всех ног, губы тянут, чтоб хлебца дал, хвостом себя по бокам лупят. Черт знает что, а только не простая скотина, им бы в цирке выступать. И нравом сами добрые. Есть кони ух какие злющие, с норовом, бывают с норовом, но уже объезженные, забитые, иных вконец забивают, есть еще от рождения тупые или безразличные твари... А эти - ну, другие, честное слово!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22