Тот, кто научился умирать, разучился быть рабом". Так считает мой любимый Монтень. Неужели вы будете спорить?
- Занятно, - процедил приезжий, - весьма занятно. Далеко пойдете с такими рассуждениями.
- Трудно наложить на себя руки! - возбужденно выпалил Ганечкин. Животный страх, боязнь физической боли, социальные и этические предрассудки... И потом инструментарий, всяческие неизбежные приготовления. Так, например, огнестрельное оружие доступно далеко не каждому, хотя и весьма благородно было бы пустить себе пулю в висок, как военнослужащий или Маяковский. Петля, бритва отталкивают своей искусственностью, а утопиться или выброситься из окна - это, извините, вообще на любителя.
- Знаете, - вдруг ни с того ни с сего сказал приезжий, - у меня один приятель под поезд попал. Встретил грудью электричку.
- Мужественный был человек, - мечтательно проговорил изобретатель. - Я тоже с поездами в особых отношениях. Иногда вот стоишь на платформе теплым летним вечером, накрапывает дождик, грибами пахнет... Сверчки поют, рельсы поблескивают... Издалека электричка: ту-у-у! туу-у! Подходишь к краю перрона, она тебя фарами слепит. Чего, казалось бы, стоит сделать один маленький шажок вперед, как сказано у классика: "Туда, туда, на самую середину!" Но не могу. Так что ваш товарищ сильный характер имел.
- Да нет, - глухо возразил приезжий, - это он по пьяни.
Вернулись в дом, открыли водку, консервы, нарезали колбасу.
- Ну что, - Ганечкин поднял стакан, - за успех науки?
- Будем здоровы, - ответил приезжий.
Водка кончилась быстро. Ганечкин еще бегал за самогоном, принес помидоры и лук, пытался разобраться в конструкции цифрового "Никона". Жара спадала, и дышалось уже легко. В комнате пахло свежими овощами и чем-то таким, чего никогда не встретишь в городе. Приезжий, долго и тяжело молчавший, опрокинул в рот остатки самогона, зажевал луком и сказал:
- Я бы тоже сам... если честно... хоть сейчас. Просыпаешься утром, и такая муть берет, что хоть вешайся. Как будто попал в чужую страну без денег, без документов, без языка... Стоишь у окна, глазами хлопаешь и ничего не можешь понять. Все чужое, все чужие... Потом идешь, конечно, на работу, голова проясняется, что-то делаешь, с кемто беседуешь, шутишь... Вечером поедешь, например, в клуб, покуришь чего-нибудь или понюхаешь, и вообще хорошо. А наутро опять - такая досада! И так каждый день. Ты понимаешь меня?
- Понимаю, - серьезно ответил Ганечкин.
- Как будто два человека во мне, - продолжал приезжий. - Одному нужны деньги там, или женщина, или какие-нибудь там ночные разговоры на кухне, а другому - черт его знает. Он, по-моему, вообще здесь жить не хочет. Он нигде не хочет жить, его все это сильно не устраивает.
- Вот как! А я думал, у таких, как вы, столичных, все хорошо.
- Лучше не бывает.
Он уронил голову на руки и неожиданно для себя, от жары и выпивки, провалился в глубокий ослепительный сон. Ему привиделась страна, где второй "он" чувствует себя дома, а вокруг нее клубились туманы невыносимого стыда за то, что этот "он" мучится в его теле, как запертый в чулане ребенок, плачет и зовет на помощь, но никто его не слышит, никто не придет и не отопрет дверь. Приезжий понял, что становится детоубийцей, и проснулся. Прошел час, может быть, два или три. Ганечкин протягивал ему мобильный телефон и теребил за плечо.
- Тут вам звонили... несколько раз... я не мог добудиться, и это... - он повертел в руках серебристый коробок, - в общем, снял трубку. Думаю, может, что-то срочное, по работе...
- И чего? - мертвым голосом спросил приезжий.
- Звонила женщина... сказала, что не желает вас больше видеть... в чрезмерных выражениях изъяснялась.
- Бывает, - хмыкнул приезжий и протер глаза.
Ганечкин внезапно ожил и засуетился:
- М-мм... это... самый подходящий момент... я же чувствую... и потом, не станет ли это лучшим выходом... поверьте, все работает безукоризненно... притом, надо же когда-нибудь испытать, составить техническую характеристику... провести, так сказать, эксперимент, опыт... лучшего времени и не найти, покуда не включился первобытный инстинкт самосохранения... я же чувствую... храбрость и решительность самурая, путь белых облаков... Вспомните вашего друга.
- Ну, раз так, - приезжий тяжело поднялся, покачиваясь, - чего зря языком трепать.
На нетвердых ногах он вошел в сарай и захлопнул дверь прямо перед носом изобретателя, заложив ее на щеколду. Сдернул с Машины простыню и раздраженно ткнул шнур в розетку. Сбоку загорелась красная лампочка. Затем подумал о тысячах людей, которые могли бы купить себе легкую смерть на ближайшем углу по кредитной карте в уличном автомате. Порадовался за них. Вздохнул о ненаписанной статье, которую уже успел озаглавить. Положил голову в круг - так, чтобы грубо намалеванная точка приходилась строго напротив ушного отверстия. Прижал ладонь к комнатному электрическому выключателю, который служил роковой кнопкой, и принялся твердить про себя, как молитву:
- Diesel - Lotto - Omat, дерьмо турецкое... на t - Tigercat... снова t - Turbo - Oxygen - Nike... уже было... Neckermann - это каталог, Nuts - шоколадка... умирая, надо думать о приятном... пусть будет Nuts - и всей ладонью надавил на выключатель.
...................................................................... ...................................................................... ...........
Затем второй раз.
Третий.
Распрямился и пнул Машину ногой. Красная лампочка погасла. Взвалил на плечо тяжелый фотографический кофр, надел курортные, в пол-лица, очки Gucci, аккуратно отворил дверь сарая и побрел через поле в сторону железнодорожной станции. Сзади неслись сдавленные рыдания Ганечкина:
- Живем здесь, как робинзоны... паршивого трансформатора достать негде... что я вам, Кулибин, прости Господи?! У меня есть список, что нужно купить в Москве, вернитесь, пожалуйста, возьмите, а?..
НЕОЖИДАННЫЙ ПОКОЙНИК
"Что со мной случилось?" - подумал он.
Франц Кафка "Превращение"
Проснувшись однажды утром и сладко потянув в постели все свое длинное тело, наблюдатель за звездами Тимофей М. случайно обнаружил, что внутри него кто-то умер. Тимофей не испугался и не огорчился нимало, как следовало бы человеку в его положении, напротив, это вызвало в нем возмущение сверх меры. Так всегда, раздраженно думал он, кутаясь до подбородка в одеяло, как ни стараешься, а неприятности тут как тут. Ведь я столь разумно устроил свою жизнь, чтобы в ней не возникло даже и щелочки, куда могут просочиться неприятности, а вот на тебе! И добро бы какая-нибудь бытовая неурядица - с ними-то всегда приходится мириться, но даже что похуже я, в конце концов, снес бы без ропота, например, если бы меня вдруг понизили по службе, или назначили работу, которую я не в состоянии выполнить, или даже если бы я вдруг тяжело захворал, - такое ведь случается с каждым, тут хоть будь ты семи пядей во лбу, никуда не денешься, однако, это уже совсем несносно. Эдакие фокусы способны сбить тебя с толку, запутать и закружить голову - того и гляди, натворишь глупостей, а там и бед на свою несчастную башку. Труп! Подумать только! Ведь если бы я, например, встал, привел себя в порядок, позавтракал, выпил кофе, надел галстук, как подобает приличному человеку, сделался ко всему готов, и тут явился бы посыльный и сказал: "Вам письмо из суда. Вы совершили оплошность и теперь будете находиться под стражей", тогда я еще худобедно сумел бы снести и не пасть духом. Однако же, теперь, едва успев проснуться, в теплой постели принять на себя груз такой невероятной новости - простите, это непорядочно и несправедливо. Кем бы ни был покойник, объявившийся так некстати, но он просто выскочка и беспардонный человек. Допустим, он жил во мне, пользовался без спросу моим еще достаточно молодым и здоровым телом, ни в чем себе не отказывая, - что ж он потом взял и поступил так по-свински? И что мне теперь прикажете делать?
Тем временем пробежало уже с четверть часа; приближался рабочий день, и следовало скорее вставать, чтобы приступить к обычным дневным обязанностям. Через силу выбравшись из-под одеяла, Тимофей поднялся и с удивлением обнаружил неожиданный прилив сил и бодрости во всех членах, словно его отпустила давняя болезнь. Ему, например, впервые за много лет захотелось вприпрыжку спуститься во двор, сделать гимнастику, обливаясь горячим приятным потом, затем обежать несколько кругов около дома, принять после холодный душ и во всем остальном повести себя так, как, наверное, и должен себя вести здоровый полноценный мужчина его возраста. Удивившись своим новым телесным ощущениям и охваченный неясной эйфорией, Тимофей успел наскоро почистить зубы и побриться, но когда дело дошло до кофе, проклятый труп снова напомнил о себе, и вся прежняя живость мигом пропала, а на сердце стало и темно, и душно.
Что же делают люди в таких случаях? Наверное, нужно позвонить кудато и сообщить, иначе ведь могут подумать черт знает что. Еще возьмутся писать какие-нибудь бумаги, позовут соседей, а это уже совсем никуда не годится. Того и гляди, сыщут тебе вину, и поди потом докажи, что никакой твоей вины здесь нет, - нипочем не докажешь. Уж я-то знаю этих проходимцев, желчно думал Тимофей, с ними лучше не связываться, они тебя в два счета обведут вокруг пальца и заставят плясать под свою дудку. Однако, куда же звонить? И стоит ли? Бумаги бумагами, но если посмотрят на дело с другой стороны? Вот тогда точно конец. Упекут в желтый дом, и поминай как звали. Нет, надо срочно что-то придумать, срочно, и чем скорее, тем лучше.
Между тем, Тимофей обнаружил себя бодро шагающим к автобусной остановке. Тело его, невесть чему обрадовавшись, весело исполняло обычные утомительные функции, не спрашивая соизволения ума, занятого своими хлопотами. Так, например, оно вприпрыжку побежало за автобусом, легко, гораздо легче обычного, протиснулось всередину и даже ухитрилось занять одно-единственное пустовавшее место, вызвав, разумеется, всеобщие нарекания. Такое, очень несвойственное, поведение озадачило и огорчило Тимофея, начавшего уже всерьез опасаться случившейся с ним перемены. Стараясь придать своим мыслям строй и порядок, он уставился в окно, за которым сплошной стеной стояли одинаковые серые строения хранилищ и складов, и принялся рассуждать. Перво-наперво, кто он такой, этот невесть откуда взявшийся мертвец? Не с неба же он свалился. Значит, до сегодняшнего утра он жил во мне, хотя я его совсем не знаю. Вот незадача! Крайне неосмотрительно так себя вести, когда внутри живет некий постоялец, способный неизвестно на какие проделки. Мало ли, что у него на уме. В таком свете даже хорошо, что он умер, положив тем самым конец всякому беспокойству, которое могло от него исходить. Однако его внезапная смерть тоже не сахар!
И Тимофей окончательно потерял самообладание. Все от того, думал он, что я неудачник, и все в моей жизни шиворот-навыворот. Но разве я, зная об этом, не сделал все возможное, чтобы облегчить свою участь? Разве я не понял еще в юности, что главное - это покой, и разве я недостаточно трудился над тем, чтобы окружить себя покоем? Ведь если ты знаешь о своей неудачливости, о том, что слава, борьба, подвиги, отчаянные порывы и сильные чувства не для тебя, единственное, что восполняет отсутствие их всех, - покой и бестрепетное созерцание окружающих бурь, стоя у окна, за которым шумит ливень. Потому-то я и служу наблюдателем за звездами - дело это тихое, мирное и отнюдь не волнительное, ибо светила движутся согласно вселенским законам, сознавать которые - одно удовольствие. Хотя наблюдателем меня можно считать с большой натяжкой, на самом деле время мое протекает в тесной, пыльной, пускай и уединенной комнате у вычислительной машины, которая рассчитывает траектории движения небесных тел. Большую их часть можно увидеть разве что в очень сильный телескоп, которого у нас в конторе отродясь не бывало, так что наблюдаю я за колонками цифр, которые изрыгает печатное устройство. Конечно, в таком занятии нет никакой романтики, и платят мало, однако, выгоды здесь совершенно очевидны. Значение моей работы ничтожно: программируют машину из комнаты 207, а расшифровывают цифры в комнате 209. Мне, по большому счету, и делать-то на службе нечего, но я держусь уже много лет и пережил кое-кого из тех свистунов, что слишком уж много о себе мнят. А причина проста: моей комнатой 208 никто не интересуется, в ней не происходит ничего такого, что заслуживало бы пристального внимания, а там, где нет пристального внимания, нет и происшествий. Конечно, я не лишен кое-каких амбиций: например, неплохо было бы перейти в комнату 209 (поскольку в 207-ю я не гожусь) или даже в 210-ю, где и объем работ побольше, и задачи посерьезнее, но я обуздываю себя, памятуя, что важнее. Стало быть, пять раз в неделю в течение восьми часов мне обеспечен полный, нерушимый, гарантированный покой, и это славно. Дома все тоже рассчитано до мелочей: живу я, слава Богу, один, ем немного и не привередлив, спать ложусь рано, телевизор и вовсе не смотрю. Конечно, никто не может застраховать себя на все сто процентов: иной раз, скажем, случайно разобьешь чашку, или ошпаришься кипятком, или всю ночь напролет за окном будет выть собака, или подхватишь простуду. Однако, этот труп! До чего же некстати он объявился, каких дел задал, каким беспокойством наградил! Беда, просто беда...
Тимофей вошел в свой рабочий кабинет, постаравшись остаться никем не замеченным, тщательно запер дверь на ключ и уставился в колонки цифр, за которыми и был приставлен наблюдать. Там, за этой абракадаброй, открывались такие бездны, которые нормальный человек вообразить просто не в состоянии: он измеряет жизнь своими мерками, его век - шесть или семь десятков лет, предельно возможное расстояние, которое он способен представить, - восемь часов лету от Москвы, скажем, до Сиднея, самое огромное, что способен он увидеть своими глазами, - гора Эверест. И как, скажите на милость, может с этим сравниться период обращения галактики АК3480855 в несколько миллиардов световых лет? Никак. Она, галактика, - обыкновенная фикция, условность, повод, чтобы загрузить работой несколько десятков ученых прохвостов и обслуживающего их персонала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22