Поднявшись с восходом, мы простились с «постом клещей» и к десяти часам уже подходили к Муэйя, не встретив по дороге никого, кроме нескольких бегемотов.
Муэйя – типичная восточноафриканская деревушка, населенная неграми и арабами. Течение жизни определяют базар и мечеть. Не успев толком осмотреться, мы угодили в лапы местной администрации, и хотя приняли нас довольно любезно, здесь в полной мере проявился немецкий бюрократизм. Все было обставлено серьезно и внушительно. По песчаной улице перед зданием инспекции расхаживал чернокожий полицейский: красный шарф свидетельствовал о его высоком звании. Наши ружья и боеприпасы торжественно опечатали и отправили в Нойлангенбург, административный центр округа – там, после уплаты въездной пошлины, выдавались разрешения на охоту.
Решив дать отдых ногам, мы купили у одного сомалийца пару мулов. Эти белые мулы выглядели весьма почтенными животными, и с их морд не сходило выражение грустной покорности. Но сколько внутреннего жара скрывалось под их флегматичной внешностью! Они отстаивали свои убеждения с упорством средневековых еретиков. Мул Хэмминга отличался особенным злонравием. Временами, без всяких видимых причин, он неожиданно останавливался как вкопанный; седло съезжало ему на шею, и мой друг летел на землю. И все время, пока он сидел в траве, потирая ушибы и изрыгая проклятия, мул смотрел на него с тем же смиренно-скорбным выражением. Моя скотина была немногим лучше, но все же я был рад, что приобрел ее – сказывалась привитая с юности любовь к седлу. Как всякий кавалерист, я считаю, что лучше плохо ездить, чем хорошо ходить.
От Муэйя до Нойлангенбурга проложено отличное шоссе. Единственную трудность представляла переправа всего каравана через Мпаку – строительство моста, уже поглотившее огромные средства, еще не завершилось, а ежегодные наводнения успешно сводили на нет усилия рабочих и инженеров.
На следующее утро мы были в Нойлангенбурге, где нас радушно принял начальник округа.
Город расположен довольно высоко, и по ночам мы с непривычки мерзли. В остальном он не представляет ничего примечательного. Неприятной чертой, бросавшейся в глаза, являлся принцип расовой обособленности – деление на черных и белых пронизывало все сферы жизни. Мне, проведшему пять лет в африканском буше, было трудновато привыкнуть к этому, а также к духу наживы, сильно заметному в речах и поведении белых жителей города.
Накануне нашего прибытия на площади состоялась публичная казнь. Осужденного повесили за убийство. Я не любитель подобных зрелищ, но надо признать, что они производят, в общем, благотворное действие на туземцев и способствует установлению более мирной и спокойной жизни в сельских районах. Все смертные приговоры вступают в силу лишь после утверждения губернатором в Дар-эс-Саламе.
Мы покинули Нойлангенбург восьмого января и, пройдя всего несколько километров, становились переночевать в немецкой католической миссии у подножия горы Рунгве – до меня доходили слухи о замеченных в этих местах стадах слонов. Сведения не подтвердились, но мы повели очень приятный вечер. Обстановка в миссии так живо напоминала Германию, что я как бы перенесся на четыре тысячи миль на северо-запад. Впечатление усиливалось еще и тем, что из-за высокогорного климата погода последних дней очень походила на европейскую весну.
Наутро, подгоняемые холодом, мы двинулись дальше, и через два дня перед нами открылась долина Уссангу. После осторожного спуска, занявшего несколько часов, наш караван снова очутился в тропиках.
В тот вечер мы разбили лагерь на берегу ручья, неподалеку от деревни Мерере-младшего, племянника главы племени вассангу, старого «султана» Мерере, умершего в 1906 г. Говорили, что он был отравлен.
Ночью не обошлось без переполоха. Я забыл упомянуть, что еще до прихода в Каронгу Бобзи одарила нас пятью щенятами. Кроме того, один знакомый в форте был настолько любезен, что подарил мне свою собаку. Эта несчастная беспородная тварь, угловатая, как дверной косяк, видела в жизни, судя по всему, мало радости. Ее ожидала горькая участь. Став счастливой матерью, Бобзи вместе со щенками переселилась под мою раскладную кровать, и на привалах все семейство отдыхало именно там. Подозрительная Бобзи всегда выгоняла новую собаку из палатки, и та спала снаружи, у входа. И вот среди ночи лагерь огласился душераздирающим воплем. Схватив ружья, мы с Хэммингом выскочили из палаток и услышали удаляющийся жалобный визг, который вскоре затих. Утром, после осмотра следов, выяснилось, что бедная собака стала жертвой голодной гиены, пробравшейся в лагерь. Этот случай показывает, что гиена не столь трусливое животное, какой ее рисует молва, и далеко не безобидна.
В этот день Мерере удостоил нас своим посещением и с большим энтузиазмом принял предложение распить бутылку виски. Любопытная деталь: в английских колониях одинаково наказуемым деянием является как продажа спиртного туземцам, так и преподнесение его в подарок; в немецких же запрещено продавать, но дарить можно. Это очень существенная разница, и ее с выгодой используют и европейцы, и негры.
Следующим пунктом нашего маршрута был Новый Утенгуле – резиденция «султана» Мерере. Это крупнейший город чисто туземной постройки, виденный мною. Он производит очень занятное впечатление. Здесь мы познакомились с особым типом строительства, называемым «тембе». Тембе – это как бы один большой одноэтажный дом с внутренним двориком, сооруженный по периметру четырехугольника; отдельные хижины имеют, таким образом, по две общих стены. Внутренний двор используется в качестве загона для скота. Впрочем, многие жители предпочитают держать своих коров и коз в хижинах – так надежнее, ведь для леопарда не составляет большого труда пробраться в загон. крыша плоская, ее делают из земли, навоза и глины. Эту смесь укладывают на переплетенные тростником деревянные стропила и плотно утрамбовывают. Иногда на крышах рассыпают зерно, чтобы оно посушилось на солнце. Отдельные зерна и занесенные ветром семена диких растений забираются в щели и со временем порастают. Постепенно крыша превращается в пышный газон. Издали кажется, будто целый сан – правда, сильно заросший сорняками – парит в воздухе.
Новый Утенгуле состоит из нескольких десятков таких тембе, и в сухой сезон, вероятно, довольно удобен для жизни. Но во время дождей истоптанная стадами земля на улицах и в окрестностях превращается в жидкую грязь, и всякое передвижение становится очень затруднительным. Если добавить сюда еще гиен и грифов, по-братски разделивших заботы по очистке улиц от съестных отбросов, то станет ясно, почему этот городок в целом не произвел на нас особенно приятного впечатления.
Прежний, Старый Утенгуле, был расположен в Руахе, в глубине страны. После восстания 1904 года он был срыт по распоряжению правительства.
Сам глава племени, сын старого Мерере, отсутствовал, и нам не удалось с ним познакомиться.
Вассангу живут в долине Руахи на обоих берегах. Это очень богатое племя. Здесь – впервые после Зулуленда в дни моей юности – я увидел бесчисленные стада широкорогих коров. Мужчины племени, как правило, хорошо сложены и довольно красивы, чего нельзя сказать о женщинах. Должен признаться, что сам я недолюбливаю вассангу. Меня всегда раздражала их непоколебимая спесь по отношению ко всем смертным, не имеющим чести принадлежать к этому племени. Вообще, жизнь в буше сделала меня убежденным сторонником простоты и демократизма в общении с людьми. Когда я встречаюсь с каким-нибудь «мчензи» , важно шествующим в сопровождении боя, несущего над ним зонтик, у меня является неодолимое желание дать ему хорошего пинка под зад. Бывало, что некоторые из подобных господ окидывали презрительным взглядом мою запыленную одежду – и тогда я уступал своему желанию.
Примерно такой же комплекс чувств вызывали у меня вассангу. Поистине, они держались нагло, даже слишком нагло. Это способствовало еще и то, что мы не принадлежали к числу «бвана мкубо» (чиновников), а были обычными «вазунгу» (европейцами). Впрочем, мне удалось довольно быстро переломить такое отношение, не прибегая к столь радикальному средству, как пинки – хватило слов. Я добился не только уважения, но и, в определенной степени, дружелюбия. со стороны вассангу, и за все время нашего пребывания в Утенгуле на меня не было ни одной жалобы.
Для Хэмминга оставалось загадкой, как я ухитряюсь находить общий язык с этими «чернокожими снобами». его британские представления о чести и честности подверглись тяжелым испытаниям и несколько раз приводили к неприятным конфликтам, которые мне приходилось улаживать.
Два арабских купца, приходившие в наш лагерь покурить и обменяться новостями, усиленно рекомендовали охоту в горной местности Дзям-Дзям, находившейся в двух переходах от Утенгуле. Совет был разумен, и мы решили последовать ему, тем более что значительная часть долины все равно оказывается под водой в период дождей.
Четвертого февраля мы подошли к предгорьям. Дорога становилась все круче, и травяные заросли постепенно сменялись светлыми редколесьями. Здесь вполне можно было встретить слонов, и скоро стали попадаться следы, правда, довольно старые.
Дойдя до селения Мангоро, караван остановился. Тут жил мой старый знакомый Ассани, из племени суахели. В молодости его похитили арабские работорговцы и увезли на Западное побережье, но через несколько лет ему удалось бежать. Подробности его жизни в рабстве и счастливого освобождения мне неизвестны – Ассани всегда обижался, когда речь заходила о тех временах, и старался перевести разговор на другую тему. Но годы, проведенные у арабов, сделали его правоверным мусульманином: он ходил в чалме и арабской галабии, ежедневно творил намаз, не употреблял свинины и даже читал Коран. Но при всей своей религиозности Ассани оставался отличным парнем, и нас с ним связывала искренняя дружба.
Разместив багаж в двух наспех сооруженных хижинах и передохнув, мы собрались на поиски слонов. Хэмминг решил пойти на восток, по направлению к Руахе, а я – на север. Вместе со мной отправился вождь деревни – или, как он себя называл, султан – Манкунья; сей высокородный охотник сам вызвался сопровождать меня.
Помимо охотничьего азарта, нас подгоняла необходимость пополнить запасы продовольствия. Рис, купленный в Нойлангенбурге, подходил к концу, а новый урожай еще не был собран. караван включал больше сотни носильщиков, и только на еду приходилось тратить по шиллингу на человека в день. Добыть необходимые средства мы могли только охотой и последующей продажей бивней. Кроме того, не мешало создать в лагере запас сушеного или вяленого мяса – я хотел провести возле Мангоро весь период дождей.
Во время ливней, спасаясь от наводнений, большинство животных уходит в горные районы, и, казалось бы, охота должна быть удачной. Но увы – неделя, проведенная с Манкуньей, стала одной из наиболее тяжких и бесплодных экспедиций. Все началось с очередного приступа лихорадки. Через день, когда я немного оправился, мы обнаружили следы слонов, и после напряженного марша под поливным дождем настигли стадо. К моей радости, здесь было по крайней мере двое взрослых самцов. В отличие от людей, дождь доставляет толстокожим лишь удовольствие, и слоны, придя в хорошее настроение, занимались чем-то средним между борьбой и фехтованием. Сцепившись хоботами, огромные животные покачивались взад-вперед; временами то один, то другой самец делал резкий выпад головой, словно наносил удар, но «противник» успевал парировать его своими бивнями. Движения бойцов поражали сочетанием силы и своеобразной тяжеловесной грации. Длинные бивни, блестящие от дождя, мелькали, как рапира в руке умелого фехтовальщика – а ведь каждый их удар мог бы расщепить ствол дерева! Зрелище оказалось таким захватывающим, что я, забыв об охоте, несколько минуть наблюдал за слонами, укрывшись в кустарнике. Это задержка сыграла роковую – для меня – роль: неожиданный порыв ветра известил животных о присутствии человека. Стадо, трубя, ринулось вниз по склону горы и исчезло за пеленой дождя, прежде чем я успел разрядить винтовку.
Попытка догнать слонов осталась безрезультатной. В тот вечер мы ночевали под большой скалой, нависшей над открытой поляной – это была хоть какая-то защита от воды. Но усталость и огорчение взяли свое, и меня снова настигла лихорадка. Утром стало ясно, что до лагеря в таком состоянии я не доберусь. К счастью, неподалеку находилась миссия Кипембабве, и мы, собрав остатки сил, поплелись туда.
Преподобный Бюттнер и его супруга встретили меня как родного. Виски, тепло, сухая постель и хорошая порция хинина оказали живительное действие, и через два дня, напутствуемые бесчисленными добрыми пожеланиями, мы тронулись в Мангоро. В лагере уже был Хэмминг – он вернулся днем раньше после очередной безуспешной охоты. Почти одновременно с нами явился посыльный, принесший долгожданную весточку от Росса; наши грузы начали прибывать, и кому-нибудь следовало отправиться в Каронгу. Передохнув, мы решили, что Хэмминг с частью людей пойдет в форт, а я попытаю счастья на охотничьих тропах.
Между тем Манкунья пришел к выводу, что сыт по горло такой охотой. Я не удивился. Преследование слонов – очень выматывающее занятие. мы дружески простились, и он вернулся в свой «султанат» – попросту говоря, в селение, которым правил.
На этот раз мой караван пересекли следы крупного одинокого самца, и мы пошли за ним. Дорога была трудной – глинистая красная почва размокла от дождей, люди скользили и оступались. Это внушало мне некоторую тревогу: шум, создаваемый караваном, мог донестись до огромных чутких ушей слона, и все труды опять пойдут насмарку. Поэтому, когда заросли стали гуще, я остановил носильщиков и осторожно проследовал дальше в сопровождении Булиа.
Небо затянули тучи, но ветра не чувствовалось. до наступления темноты оставалось не более двух часов, и я уже хотел возвращаться, когда заметил, как в просвете между деревьями затряслись ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35