Каждому полисмену присваивался номер; мой полковой номер был 2153. В целом жизнь добровольца, поступившего в ГПН, очень сильно отличалась от жизни военнослужащего немецкой армии. Горная полиция представляет собой вооруженные силы, созданные для охраны мира и порядка в пределах провинции; посылка ее частей за границу могла быть вызвана лишь чрезвычайными обстоятельствами. Штаб-квартира находилась в Питермарицбурге, и там же происходило обучение рекрутов. Плата составляла 6 шиллингов в день. На эти деньги мы должны были обеспечивать пропитание себе и своей лошади. Покупка лошади, седла и обмундирования также шли за счет новобранца. Правда, на это предоставлялся кредит, который затем погашался удержанием двух фунтов в месяц. Бесплатно правительство выдавало только оружие – каждому полагался карабин и револьвер. Униформа состояла из черной рубашки, черных брюк для верховой езды, кавалерийских сапог со шнуровкой и белого тропического шлема; более неудобный и непрактичный наряд нельзя было придумать даже специально. Уже в конце 1898 г. он использовался только в качестве парадной формы – в повседневной службе мы перешли на хаки. Вскоре черную форму отменили.
Моими товарищами по службе были в основном очень молодые люди, всего одним-двумя годами старше меня. Чаще всего это были младшие сыновья британских аристократических семейств, проходившие в Горной полиции ученический этап предстоящей им колониальной карьеры. Поначалу мне приходилось туговато, ведь время обучения – всегда самое трудное, а поворачиваться требовалось быстро.
Спустя несколько месяцев я уже стоял часовым на посту в одном из приграничных районов, Грикваленде. Отвесные струи воды низвергались с неба; только в Африке, в период дождей, бывают такие ливни. Дрожа от холода и сырости, я кутался в плащ и поглядывал в сторону лагерных огней. Хотя в мокрой палатке на мокрой земле тоже не сладко, я ни о чем так не мечтал, как о смене.
Все-таки там, в лагере, несравненно лучше, чем на этом голом холме, и не так одиноко. Я тоскливо вслушивался в непроглядный мрак. И тут издали, заглушенные шумом дождя, до меня донеслись звуки немецкой рождественской песни... А я и забыл, что сегодня праздник.
Первая рождественская ночь вдали от родины! На посту, у рубежей диких враждебных племен. Я представил себе родителей, друзей, всех, кого люблю – сейчас они собрались у елки, в камине трещат дрова, и снег искрится за окном...
В это время послышались шаги. Глубоко вздохнув, чтобы прогнать воспоминания, я крикнул в тишину:
– Стой! Кто идет?
– Друг, – донеслось снизу. Это была долгожданная смена.
Вернувшись в лагерь, я убедился, что там хорошо, где нас нет: лежа под плащом, на попоне, я чувствовал себя так же уютно, как если бы устроился на ночлег прямо в русле грязного ручья.
Так прошло мое первое африканское Рождество. Потом я узнал, что за ближайшей горой находится миссия траппистов – это оттуда порывами ветра донесло до меня звуки праздничного гимна.
В Грикваленде начались волнения, и наше подразделение ГПН было отправлено на патрулирование границы вместе с частями капских горных стрелков.
Вскоре в нашей части начался тиф; эпидемия приняла такие масштабы, что нам пришлось вернуться в Питермарицбург, и три четверти личного состава оказались в лазарете, в том числе и я. Многие умерли, и лишь доброта и самоотверженность врачей и сестер спасли жизни остальным.
После выхода из лазарета меня, до окончательного выздоровления, направили на станцию Ван Рюнен; это была самая высокогорная колония в Натале. День за днем я лазил по склонам, охотился на бушбоков (Tragelaphus silvaticus) и водяных козлов – тогда они еще водились в тех местах – и изучал окрестности, не подозревая, что через несколько месяцев этот живописный край будет охвачен жесточайшим пожаром Бурской войны.
Отсюда, сверху, были видны как на ладони сотни квадратных миль. Сейчас здесь резвились в зарослях антилопы, перекликались невидимые в густой листве обезьяны, вдали слышался характерный «лай» бушбоков. Но скоро совсем другие звери разбудят эхо в скалах: отсюда, со склонов Драконовых гор, будут вести огонь крупнокалиберные орудия буров, испепеляя занятые англичанами городки в долинах.
Все мы крепки задним умом. Когда война уже началась, я вспомнил некоторые эпизоды, оставленные мной без внимания, но много сказавшие бы более опытному человеку. Например, однажды на станцию пришли два офицера-артиллериста – как они объяснили, их привлекла хорошая охота в здешних местах. Я сопровождал их в качестве проводника. Что они мало смыслят в охоте, да и вообще не очень интересуются, было очевидно. Но я был настолько наивен, что даже не пытался задать себе вопрос – зачем же они пришли в горы, и только удивлялся, насколько глубоко в них укоренились служебные привычки: время от времени оба охотника останавливались и, не обращая внимания на антилоп, производили инструментальную съемку местности, исправляя свои карты.
Почти ежедневно кто-нибудь из нас отправлялся верхом вниз, в долину, в город Гаррисмит; это уже была территория Оранжевой республики. Среди его жителей, в основном буров, у нас было много друзей.
Когда отпуск закончился, я вернулся в Питермарицбург, и вскоре меня направили в Зулуленд.
Здесь я познакомился с зулусами. Это, вероятно, самое благородное из диких племен, обитающих к югу от экватора (или, по верному выражению полковника Шиля, «наименее неблагородное»). Зулусы прозвали меня «Изипака» ("к" лишь приблизительно соответствует щелкающему звуку в этом слове), что означает свечку или трубку, поскольку я был худой и гибкий. Впоследствии один чернокожий миссионер, желая потешить мое самолюбие, перевел это имя как «струящийся свет», и мне пришлось потрудиться, скрывая неудержимый смех.
То время среди зулусов было очень приятным. Всевозможная дичь водилась в изобилии. Почти каждый день, когда в предвечерние часы жара немного спадала, кто-нибудь из нас отправлялся на охоту. Обычную добычу составляли дрофы, цесарки, карликовые антилопы (Cephalophus Grimmii) или – при большой удаче – водяной козел (Cervicapra arundinum). Это приятно разнообразило наш скудный стол. Но охота – лишь отдых и развлечение, кроме нее была и служба – и вот уже вновь приходилось отправляться в многонедельное патрулирование. Все пожитки умещались на одном маленьком вьючном пони. Впоследствии, во время путешествий вглубь страны, когда за мной шел целый караван, мне очень пригодился приобретенный в юности опыт походной жизни.
Вечером я останавливался вблизи какой-нибудь деревни. Ставил маленькую, не больше метра высотой, палатку, разводил огонь и готовил еду. Обычно вскоре из деревни приходили воины-зулусы, познакомиться с пришельцем и покурить у костра.
Вот юная грациозная девушка подходит к огню; на голове у нее горшок с пивом. Склонив колени, она протягивает его старейшине деревни, сидящему рядом со мной. Старейшина делает несколько глотков и, громко рыгнув в знак того, что напиток высшего качества, передает горшок мне. Предложить гостю отхлебнуть первым явилось бы вопиющим нарушением этикета – я должен убедиться, что пиво не отравлено. Как интересно было беседовать с этими старыми воинами! Многие из них участвовали в знаменитой битве с англичанами 22.I.1879, когда объединенные силы зулусских племен безуспешно пытались преградить путь английской армии, вторгшейся на их землю.
Они рассказывали о великих охотах, которые устраивал Сетевайо (Кетчвайо) в те времена, когда бесчисленные стада антилоп бродили по Зулуленду. Теперь эпидемии чумы и ружья белых оставили лишь незначительную часть прежнего обилия дичи. Они рассказывали, как однажды Кетчвайо приказал поймать живьем взрослого льва; на ловлю был снаряжен целый «импи» (полк). Приказ есть приказ, и ценою жизни десятка воинов лев был пойман и доставлен великому вождю.
В один из таких вечеров я услышал о медоведе и его повадках. Эта неприметная птичка отличается удивительной особенностью: она сознательно и регулярно прибегает к помощи человека. Привлекая внимание своим характерным чириканьем, она перелетает с куста на куст, пока не приведет идущих следом за ней людей к дереву, в дупле которого скрыты соты с медом диких пчел. Когда пчел выкуривают дымом и сладкая добыча извлекается на свет, охотники обязательно оставляют кусок медового сота своему крылатому помощнику. Зулусы говорят, что чересчур жадного человека, не вознаградившего хитрую птичку, ждет неминуемая кара: в следующий раз оскорбленный медовед приведет его к логову леопарда или к притаившейся в траве черной мамбе. Надо сказать, что эту историю я слышал только от зулусов – в других районах Африки она или неизвестна, или считается вымыслом.
Меж двумя рукавами реки Умфолози – Белым и Черным – лежит обширный район, объявленный заповедником. Но мне удалось получить разрешение на охоту – с условием добычи не больше двух голов каждого вида антилоп. Моим проводником стал один из старых воинов Кетчвайо – щуплый, маленький, сморщенный человек. Он резко отличался от рослых, хорошо сложенных зулусов, хотя и говорил на их языке. Я думаю, что он был бушменом. Вдоль берегов Умфолози тянутся густейшие кустарниковые заросли. Проникнуть в эту чащу – дело совершенно немыслимое, и приходилось ограничиваться скрадыванием дичи по утрам, на водопое, или перед заходом солнца, когда травоядные покидают свои лесные укрытия и выходят пастись.
Животный мир этой части Зулуленда довольно богат. Здесь бродили большие стада водяных козлов и гну, нередко с равнин прибегали к реке табуны зебр. Встречались и буйволы. Раньше их было значительно больше, но именно эти могучие звери в максимальной степени пострадали от эпидемии чумы, выкосившей 80% стад. Во многих местах берега реки густо устилали черепа буйволов – сюда, к воде из последних сил сходились несчастные животные и умирали одно за другим, на радость грифам.
Хищники представлены несколькими видами мелких кошек, леопардами, гиенами и дикими собаками. Львы на Умфолози почти не встречаются.
Из крупных животных здесь можно было встретить бегемота – они обитали в многочисленных заболоченных прудах вдоль берегов – и оба вида носорогов: белого – великого Мкубо зулусского эпоса – и черного – бедьяна; последний отличается более сварливым нравом и, несмотря на меньшие размеры, гораздо опаснее своего собрата, который никогда не нападает на человека, не будучи раненным.
Охотничьи законы в Родезии соблюдаются весьма строго, и, невзирая на большой соблазн, я воздерживался от охоты на толстокожих, стараясь держаться от них подальше, а это не всегда легко. Довольно типичен, например, следующий случай. Как-то раз на Умфолози прибыли два норвежских зоолога, занимавшихся сбором коллекций – птиц, рептилий и бабочек – для музея в Осло. Работа была уже почти закончена, и ученые собирались в обратный путь. Но в одно прекрасное утро их палатка чем-то не понравилась носорогу, и никогда не рассуждающий бедьяна, нагнув голову, помчался на врага. К счастью, оба зоолога находились снаружи. Теперь им оставалось лишь наблюдать, как рассвирепевший зверь крушит и топчет плоды их многомесячного труда. Не выдержав, один из норвежцев выстрелил, и прицел оказался настолько верен, что носорог был убит наповал. В результате ученых оштрафовали на 100 фунтов, несмотря на то, что выстрел был произведен с целью самообороны от неспровоцированного нападения.
Однажды меня разбудил громкий хриплый рев, раздавшийся в зарослях неподалеку от лагеря. Я решил, что в наши края каким-то чудом затесался лев, схватил винтовку и поспешил в направлении звуков. Прежде, чем мне удалось пробраться сквозь колючие кусты, все смолкло. Через несколько минут тропинка вывела на небольшую поляну, и в этот момент проводник, находившийся в двух шагах впереди меня, внезапно отпрыгнул в сторону с отчаянным криком: «Ньяти!» Не зная, что обозначает слово «ньяти», я растерянно озирался, и тут в пятидесяти шагах, ломая ветки, показался буйвол. Опущенная голова и покрытая пеной морда не оставляли сомнений в серьезности его намерений. В то время я еще не представлял, насколько опасным противником может быть африканский буйвол, и потому спокойно поднял ружье. Пуля вошла между сверкающими красными глазами, и бык, как подкошенный, рухнул наземь; теперь я увидел, что его шея и бока в крови и страшно изранены. Оказалось, что звуки, принятые мной за рычание льва, были ревом сражавшихся буйволов. Мы, вероятно, наткнулись на побежденного – кипя от ярости, он бродил в кустах и, почуяв людей, решил взять реванш за недавнее поражение.
Наутро я заметил стаю гиеновых собак, пировавших вокруг туши мертвого буйвола. Надо сказать, что это был единственный случай в моей охотничьей практике, когда собаки пожирали не свою собственную добычу. Утверждение о том, что эти животные питаются падалью, ошибочно.
В Зулуленде сохранилась традиция больших охот. Самая внушительная и красочная, в которой мне удалось принять участие, состоялась в честь приезда мистера Сандерса (в настоящее время – сэр Чарльз Сандерс), бывшего тогда резидентом Зулуленда и посетившего наш пост с инспекционным визитом. Вскоре после восхода на равнине выстроились правильными колоннами более десяти тысяч воинов-зулусов; при появлении Сандерса его встретил громовой клич: «Байет!» – приветствие, с которым обращаются только к вождю. Одновременно воины ритмично ударили копьями о щиты. Эти маленькие круглые щиты входят в обязательный комплект охотничьего снаряжения зулуса; боевые щиты гораздо больше и богаче украшены. Множество собак вторило приветственным крикам громким лаем и завыванием, и все вместе слилось в трудноописуемую какофонию.
Затем вперед выступил колдун. Обратившись к духам великих предков, он просил их даровать сегодня богатую добычу. Двигаясь вдоль рядов, колдун осыпал воинов какой-то мелко нарезанной сухой травой, доставая ее из подвешенного к поясу мешочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35