- Тебе-то откуда знать про это? Ты же нездешняя.
- Неважно. Что я, глухая, что ли? Это же знамение, Картьен. И на
рынке вчера говорили о знамениях.
- Побольше слушай, - буркнул я, отвернувшись - А про камаргосов там
случайно не говорили?
- Да при чем здесь камаргосы, если дракон может вырваться на свободу?
- Заладила: дракон, дракон. - Я снова ощутил раздражение, даже злобу,
и от этого почувствовал себя увереннее. - Бабьи разговоры. Дракона этого
никто еще не видел. А камаргосы - тут они, рядом. Вот на этой самой улице,
а если ты будешь болтать понапрасну, то будут и в этом самом доме! - Я так
распалил себя, что даже трахнул что есть силы кулаком по столу и чуть не
закричал от боли. - Ты что, думаешь, они тогда тебя пожалеют, меня
пожалеют? Ты на это надеешься?
И тут она вдруг опустила голову и заплакала. А я стоял и не знал, что
делать. Потом подошел, кое-как примостился рядом с ней на табурете -
когда-нибудь он, ей-богу, развалится в самый неподходящий момент, - и она
вдруг обняла меня за шею, уткнулась мокрым лицом мне в грудь и так и
продолжала тихо, почти беззвучно плакать. И я, держа ее в руках, вдруг
стал почему-то казаться себе таким гнусным и подлым, что хоть в петлю
полезай.
Но это прошло. Она успокоилась, глубоко вздохнула, вытерла слезы.
Потом встала, поправила волосы перед зеркалом, обернулась ко мне и со
слабой, виноватой какой-то улыбкой сказала:
- Ну, я пойду завтрак готовить. Наверное, плиту уже растопили.
Я вышел вслед за ней - запирать дверь теперь уже было незачем, -
спустился во двор по нужде, на обратном пути захватил кувшин воды для
умывания и вернулся в комнату. Дом проснулся, по коридору то и дело ходили
взад и вперед соседи, и кумушки нашего квартала, как им и положено,
перекликались через улицу, делясь последними новостями. Я вылил воду в
умывальник и уже начал расстегивать рубаху, когда вдруг увидел ЭТО.
Я так и застыл, будто в параличе. Будто кто-то хватил меня чем-то
тяжелым и мягким по голове. Даже слышать перестал. Стою, уставившись на
ЭТО, и тупо так думаю: "Вот это влип так влип".
Я почему-то ни секунды не сомневался в том, что передо мною именно
ЭТО. Просто знал, и все. Как в том кошмаре - знал, что стою в подземелье
под башней. А ведь, если вспомнить, никто и никогда не говорил мне, как
ЭТО выглядит. Да и вообще сомнительно, чтобы кто-нибудь знал определенно,
как оно должно выглядеть. Уж такое, видно, у него свойство - кому явится,
тот и будет знать.
Но почему мне? Я-то тут при чем?!
Я же не герой. Живу, как все. Думаю, как все. Хочу того же, что и
все. Почему я должен за всех отдуваться? За меня бы хоть кто-нибудь
вступился, если бы камаргосы прослышали о знаке дракона или о листках этих
проклятых? Как же, дожидайся. Еще и поносили бы за одно то, что рядом с
ними жил, что покой их нарушил. А если камаргосы прослышат об ЭТОМ?
Да о чем я думаю? Разве же в камаргосах теперь дело?
Я глубоко вздохнул, расслабился. И снова услышал обычный утренний шум
нашей улицы. Жизнь продолжалась, как и всегда. Только для меня одного мир
изменился.
Потому что ЭТО лежало у меня на умывальнике. Оно было тяжелым,
каким-то непонятным образом от него передавались уверенность и
спокойствие. Так, будто взяв его руки, я сразу стал в пять, в десять раз
сильнее, стал неуязвим, как за каменной стеной, так, будто одно это
движение сразу возвысило меня над остальным миром. И чем дольше держал я
его на ладони, тем сильнее овладевало мною желание надеть его. Вот так
просто, отбросить все сомнения, взять и надеть. И наплевать на все,
наплевать на эту дурацкую постылую жизнь, наплевать на все свои страхи, на
камаргосов, на мысли о карьере. Так ведь просто - взять и надеть ЭТО - и
все проблемы останутся в прошлом.
Но я не сделал этой глупости.
Что-то, к счастью, отвлекло меня. Наверное, какой-то шум на улице. Я
оглянулся, и наваждение исчезло. Я спокойно огляделся вокруг. Полутемная
комната с обшарпанными стенами и тонкой, в щелях, дверью. Кровать, сундук,
вешалка, стол, стул и скрипучий табурет в углу. Жалкое жалованье писца в
суде, которого не хватает даже на то, чтобы купить новый сюртук. Что мне
этот город, что мне все эти люди, чтобы я жертвовал ради них всем? Ну нет,
пусть ЭТО является тому, кому есть что защищать. А я человек маленький, я
в герои не гожусь. Мне хватило подземелья дракона во сне, у меня нет
никакого желания очутиться там наяву. И потом, кто гарантирует, что ЭТО
даст мне силы для борьбы с драконом? Что-то я не слышал ни от кого таких
гарантий. Зато слышал про то, что люди исчезают. Просто так - исчезают, и
нет их, и следов не сыскать. А что, если не камаргосы тому причина, а ЭТО?
И я снова взглянул на него. Мельком. Но оно уже не притягивало моего
взгляда. Теперь, когда я сбросил с себя его чары, оно больше не дурманило
меня. Хорошо, что я не поддался, ведь надевший ЭТО снять его уже не
сможет. ЭТО - на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, она у него еще
останется.
Но как от него избавиться?
Я осмотрелся. Ага, вон у двери сумка, с которой Марта ходит на базар.
Старая дырявая сумка. ЭТО полежит немного на дне, а потом тихонько
провалится в дырку. И пусть тогда какой-нибудь дурак подбирает и надевает
его, а у меня и своих забот довольно.
Я подошел к двери, опустил руку в сумку и наклонил ладонь. Оно
беззвучно соскочило и, наверное, упало на дно - я не стал проверять. Я
умылся, хорошенько растерся полотенцем, чтобы не было видно следов
недосыпания, и уже заканчивал одевание, когда вошла Марта с завтраком. Мы
кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.
Марта ушла на кухню мыть посуду, а я подошел к зеркалу, поправил
сюртук, снял нитку с обшлага, внимательно осмотрел себя. Говорят, что
отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я абсолютно ничего
не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся
эта история с драконом. Мне нет до этого никакого дела я не собираюсь
из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей,
за глаза хватает и Марты, я по горло сыт благородством. Черт подери,
угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь маяться придется.
Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было бы сделать! И
ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине - когда ты богат и
влиятелен, никто не мешает содержать любовницу. А тут... Ребенок еще
будет, совсем увязну. Впрочем, при родах всякое ведь может случиться.
Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая и уме эту мысль.
Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил, я еще
сумею сделать карьеру. Вот только лицо...
Я наклонился к зеркалу и на какое-то мгновение мне показалось -
нет-нет, это только показалось, - что в глазах у меня застыли знаки
дракона.
Но я не стал вглядываться.

ЖЕНЩИНА
Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до срока еще два
месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У нас вот так же дочка
мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся изошла,
даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.
Я даже вскрикнуть не смогла. Хорошо, рядом со стенкой шла.
Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится.
Думала сначала на землю сесть, да побоялась пошевелиться: а вдруг еще
больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.
А потом отпустило.
Я оглянулась - пусто в переулке. Ну и ладно, прошло и хорошо. Я
нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под
ногами у меня что-то звякнуло. Я не сразу даже и разглядела, что это
такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что что-то блестящее.
Нагнулась - и увидела ЭТО.
Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать его
не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного и не
случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти решилась, как тут, как
назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю зачем, нагибаюсь,
хвать его - и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.
А навстречу - ну как назло - господин Моритц, советник из ратуши, что
в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого ухмылка такая на
роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так ему мало,
все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже - видит,
что никого нет, и давай травить: я, говорит, тут золотой только что
обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой,
своей гнусной лапой мне за лиф! Я тут про все забыла - и про боль
недавнюю, и про ЭТО - как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой, жаль
пустая. Он даже отскочил, испугался. Ты что, говорит, совсем очумела?
Убить же так можно! Пошутить с тобой нельзя, что ли? Хороши, говорю,
шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь - я вам нос
расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это еще
припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что
ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу
жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать. Он и не ответил ничего,
будто не ему говорила.
Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно стало, что я даже
заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что это такое, в
самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за людей не
считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос задирает. Дом - два
окна на помойку, а туда же, барыней ходит. Горожанка задрипанная. Да у
моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа не задираю. Я
бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы,
да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто я к ее мужу
пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.
И Картьен тоже хорош. Говорила ведь ему - пристает ко мне этот
Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь. Так нет, он, видите ли, ничего
сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя повсюду провожать, а так
запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя - тут город, а не деревня,
тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц -
советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить. Что же,
спрашиваю, раз он советник в ратуше, так ему можно ко всем замужним
женщинам приставать, так у тебя получается? А он только разозлился,
накричал на меня, а я сейчас такая бедная - чуть что, сразу плачу. Я реву,
а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя
обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить, если
я тут и в самом деле одна? У меня же тут никого нет - ни подруг, ни
знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом не с
кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот проклятый,
глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и
норовят мне пакость какую-нибудь устроить. И за что они меня так
невзлюбили? Вчера, например, эта дура Бельтен, жена сапожника из комнаты
напротив, отодвинула мою кастрюлю в сторону от огня и место все заняла. Я
прихожу - вода даже не закипела. Попыталась назад ее подвинуть, так
Бельтен сразу руки в боки и давай на меня орать. И чего это ты,
такая-разэтакая, тут двигаешь? Иди у себя в комнате двигай, а сюда мы тебя
не звали.
Если вести себя не умеешь, так запрись у себя в комнате и сиди, пока
другие на кухне. А эти поганки, подружки ее, по сторонам стоят и хохочут.
Я расплакалась и убежала. Не могу я тут, не могу! Когда-нибудь подожгу
этот дом проклятый или еще чего-нибудь учиню. Сил моих больше нет!
Прав был отец - дура я, дурой и останусь. Угораздило же нам с
Картьеном повстречать друг друга. Теперь вот и сама несчастна, и ему в
обузу. И так он, бедный, маялся на свое жалованье, а теперь вот и меня
кормить приходится. И ребенок скоро будет. Это ведь мне поначалу только
показалось, что Картьен ну вроде принца какого, а тут, в городе, я быстро
поняла, что к чему. Соседки-то наши в деревне до сих пор небось мне
завидуют. Видели бы они теперь, как я живу, - разве что руку за милостыней
не протягиваю.
Это только со стороны по глупости нашей казалось, что раз городской,
раз в суде служит - то сразу и богач. Приехали они тогда к нам в деревню
по делу - помощник судьи и Картьен при нем писарем. Мельник у нас от запоя
повесился, так его сыновья все никак наследство по-хорошему поделить не
могли, вот и пришлось им в суд обращаться. Нам ведь всем тогда показалось,
что Картьен и помощник судьи - ну вроде как ровня. Как же - в одном доме
остановились, вместе в трактире пиво пили. А тут как раз гулянье
случилось, повстречались мы на нем с Картьеном и как с ума сошли.
Вот теперь и мучаемся.
Теперь-то я, правда, пообвыкла, а поначалу так совсем тяжело было.
Дома, в деревне, я сама хозяйкой была, ни у кого спрашиваться не надо
было. Хочу - дома плиту затоплю, хочу - во дворе на очаге обед сготовлю.
Мы с отцом не бедно совсем жили. Сад у нас большой, не заложенный еще,
яблоками торговали, сидр делали. Не богато, конечно, о таком платье, что
мне Картьен на свадьбу подарил, и не мечтала, но зато всегда спокойны были
за завтрашний день. А тут не жизнь, а сплошное дрожание. Вот уволят завтра
из суда, вот повысит хозяин плату за комнату... И камаргосы еще эти. Мы у
себя ни о каких камаргосах и не слыхали почти. Знали, что они есть, и
только. А здесь, оказывается, шагу нельзя лишнего ступить без оглядки,
слово сказать боишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14