С одной стороны, учение великого и любимого учителя распространяется все шире, с другой стороны, не признают. С одной стороны, ворох академических-профессорских-докторских дипломов, с другой стороны жалобы на непризнание фарисеями — представителями ортодоксальной науки. Получается, что дипломы выданы представителями науки неортодоксальной, тогда им вообще-то грош цена. Или все же эти международные академии и аттестационные комиссии настоящие? Тогда имеем вопиющее противоречие.
А в целом ситуация хорошо знакомая. С неприятием сталкиваются все пророки, все изобретатели, все новоявленные благодетели человечества, а человечество, в свою очередь, сталкивается с этими самыми пророками и изобретателями. Самый распространенный эпитет к слову «изобретатель», правильно, — сумасшедший!
Чтобы показать типичность ситуации, автор поделится собственным опытом. В стародавние советские времена он был членом контрольного экспертного совета Государственного комитета СССР по изобретениям. Этот совет являлся высшей и последней инстанцией, куда обращались изобретатели, несогласные с отклонениями их заявок на изобретения на предыдущих и, отметим, многочисленных стадиях. К слову сказать, если бы эта система функционировала и поныне, то предполагаемые патенты господина Грабового, несомненно, дошли по инстанциям до этого самого совета и были бы там бесповоротно отклонены. Как говорят люди, ностальгирующие по тем временам, тогда порядок был. Не поддерживая этот тезис в целом, признаем, что в патентном деле порядок действительно был, явную, да и неявную чушь старались не пропускать.
И вот к нам в совет поступает заявка некоего товарища Н., который изобрел способ очистки воздуха производственных помещений от вредных веществ. Суть способа была проста, как… кальян. В системе приточной вентиляции ставилась банка с раствором ароматического (не в химическом, а в житейском, обонятельном смысле) вещества, воздух барботировал (пробулькивал) через раствор и уносил ароматическое вещество в цех. Утверждалось, что после этого атмосфера в цеху уподобляется горному воздуху. Признаюсь, горный воздух упомянут для красного словца, таких оборотов в заявках на изобретения не употребляли из-за их ненаучности, в той приснопамятной заявке воздух был охарактеризован строго научными терминами как абсолютно чистый и безвредный для здоровья трудящихся. Достигалось это за счет использования определенных ароматических веществ, перечисленных в тексте заявки. Эти вещества, по утверждению автора, нейтрализовали все вредные примеси в воздухе производственных помещений. Дело было кристально ясным, ничего там, конечно, не нейтрализовывалось, просто запах становился лучше. Если автор что и изобрел, то велосипед, то есть освежитель воздуха, не производившийся тогда в нашей стране. Что мы с самым серьезным видом, но с улыбкой в душе и изложили незадачливому изобретателю, пожелав ему дальнейших, но других достижений на ниве изобретательства. Не тут-то было! Бодание, как тогда говорили, растянулось на несколько лет. Автор уперся на слове «нейтрализуют». Все наши попытки доказать товарищу Н. невозможность такой «нейтрализации» с привлечением всех последних достижений химии отметались с убийственной простотой: все, что вы говорите, я хорошо знаю, я сорок лет в химии проработал, еще в 1935 году окончил пищевой (или лесной? — извините, автор запамятовал за давностью лет) институт, так что химию я знаю, но здесь мы столкнулись с совершенно новыми, неизвестными ранее механизмами, раскрытие этих механизмов не входит в мою задачу, пусть этим занимаются другие ученые, мои последователи, я же столблю конечный результат, положительный эффект. Да какой же положительный, изумились члены совета. Цех, извините, не туалет, там запахи не просто неприятные, они еще и вредные, мало в цеху всякой дряни в воздухе летает, так вы еще добавляете. И от аромата вашего приятного тоже один вред, операторы в цеху только носом своим спасаются, как учуют какой сильный запах, так смекают, что опять трубу прорвало, надо деру давать, тут малейшая задержка грозит инвалидностью, а то и смертью. Дорого нам обошлась потом эта фраза, в последующих письмах в самые высокие инстанции она многократно приводилась под соусом «клеветы на советский строй». Но это было потом.
Это сейчас предпоследним аргументом в споре является вызов охранников и приказ выкинуть оппонента за дверь. Тогда же в нашем совете требовалось убедить изобретателя и подвигнуть его поставить свою подпись в итоговом протоколе, такой тогда был порядок. Мы продолжали убеждать. И столкнулись с обычным набором аргументов. Во-первых, с заявлениями трудящихся, которые письменно утверждали, что после установки в их цехах систем очистки воздуха товарища Н. дышать им стало намного легче, а самочувствие их настолько улучшилось, что даже очередь в профкоме за путевками на курорты уменьшилась с семи лет до пяти. (Заявления не были нотариально заверены, но нам и в голову не пришло придраться к этому, практику нотариального заверения заявлений граждан изобрели в более позднее время.) Во-вторых, с актами испытаний новой системы очистки воздуха, доказывавшими достигаемый положительный эффект. Акты были оформлены по всем правилам, подписаны и заверены печатями. В-третьих, актами о внедрении новой системы очистки воздуха со справками об экономическом эффекте. Какой экономический эффект, удивитесь вы. Как какой? С одной стороны, будущее снижение затрат на лечение трудящихся и на выплату пособий по инвалидности и временной потере трудоспособности, с другой, достигнутое снижение затрат на системы очистки воздуха, которые повсеместно стали заменяться банками с ароматическими веществами. И эти акты и справки были оформлены по всем правилам, подписаны и заверены печатями. Обычными же их делало то, что в подобного рода спорах всегда появляются такие документы, не липовые, подлинные, то есть эффект мог быть и липовым, но акты, тем более выплаченное вознаграждение, самые что ни есть подлинные.
Нас, фарисеев, твердолобых сторонников ортодоксальной науки, эти акты не убедили. Тогда в ход пошли письма. Все же в переходе от прошлого «порядка» к нынешней «демократии» есть положительные моменты. Сейчас изобретатель Грабовой обращается не в ЦК КПСС, а в ЮНЕСКО, пишет письма не в КГБ, а в ООН, количество букв то же самое, но какая разница! Особенно по последствиям. А в ООН пусть пишет, отчего же не написать, перо ему в руку!
У товарища Н. были все основания жаловаться на судьбу, его изобретение не было признано, его использование было запрещено. В те годы это делалось просто, мгновенно и повсеместно, одно слово, тоталитарный режим. Автор, не являющийся ни сторонником запретов, ни поклонником тоталитарного режима, не испытывает ни малейших угрызений совести, что приложил к этому руку.
Но на что жалуется господин Грабовой? Его изобретения признаны, что удостоверено патентами с красивыми красными печатями. Его разработки (слово «научные» опускаю, чтобы не возникло путаницы) широко используются, свидетельством этому является огромное количество самых разнообразных актов, собранных в трех томах. Да такой широты не снилось ни одному изобретателю, будь то в СССР или в США. Так что же гложет господина Грабового? А гложет его червь тоталитарного сознания, не нового, расширенного многолетними упражнениями вселенского сознания, а старого, впитанного с молоком матери. Все мы медленно, по капле выдавливаем его из себя, но рецидивы случаются со всеми, особенно если дело касается не абстрактных общечеловеческих рассуждений, а нас лично, крепко засело в нас это «тащить и не пущать». Но тоталитарный режим отличался не только тотальными запретами, но и всеохватными инновациями, неизвестно, что принесло больший вред. «Будем сажать кукурузу!» — провозгласил Никита Сергеевич Хрущев, и кукуруза заполнила (попыталась заполнить) все поля от заполярной тундры до среднеазиатских пустынь. Где тот генеральный секретарь ЦК КПСС, который с высокой трибуны скажет: «Будем жить, как учит Григорий Петрович Грабовой!» Нет такого генсека. И слава богу.
Другого пути быстрого и повсеместного внедрения изобретений Г.П. Грабового мы не видим. Вероятно, и сам изобретатель это понимает, скатываясь в хорошо знакомые сетования об административном зажиме и людской слепоте. В самом деле, он прилетает на шахту в Воркуту, спасает там людей из завала, директор шахты с благодарностью жмет ему руку, дает очередную бумагу с подписями и печатями, но почему-то стыдится объявить открыто на весь мир имя спасителя людей, а другие директора не спешат к нему с просьбой внедрить прогрессивную разработку на их предприятиях. Апостолы нового мессии видят в этом происки темных сил, которые олицетворяются администрацией президента и, конечно, учеными-фарисеями. Автор, отвергающий теорию заговоров, любых заговоров, включая совершенно фантастический вариант сговора настоящих ученых с этой администрацией, предлагает более простое и совершенно земное объяснение. Представьте себя на месте директора шахты, у вас людей под землей завалило, да вы что угодно сделаете, лишь бы их спасти. Если обезумевшие от горя жены и матери шахтеров потребуют, чтобы вы пригласили экстрасенса, пригласите, хотя бы для того, чтобы хоть как-то успокоить женщин и показать, что вы используете все возможности. Уф, спасли! За пиршественный стол садятся рядом директор шахты, председатель профкома, православный батюшка, экстрасенс, сотрудник МЧС. На радостях всем сестрам по серьгам. Богу — свечка, сотруднику МЧС — премия и благодарность в приказе, экстрасенсу — акт с печатями. Но это ситуация чрезвычайная, форсмажорная. Находясь же в трезвом уме и твердой памяти, никакой нормальный директор шахты приглашать экстрасенса не будет, ни тот, который подписал пресловутый акт, ни его сотоварищи по директорскому цеху. Говорит это не о зловредности этих директоров, а исключительно об их здравом смысле.
Вообще самые надежные эксперты при рассмотрении такого рода изобретений, это не ученые, а бизнесмены, крупные бизнесмены. Ученого непременно понесет в глубокую теорию, так что простой слушатель со второй фразы перестанет понимать, о чем речь идет, ученого можно обвинить в зашоренности и нежелании видеть новые, неизвестные его науке факты, бизнесмены же люди конкретные, и вопрос, адресованный им как к экспертам после изложения очередной концепции, должен звучать предельно просто: «Вы готовы вкладывать в это деньги, свои деньги?» Оспаривать их вердикт себе дороже, бизнесмены не ученые, у них свои аргументы в споре, предпоследний из них описан выше.
Наш отечественный бизнесмен как никто другой понимает, как делать деньги из воздуха, стреляный воробей, его на мякине не проведешь. Он может пойти на временный, тактический альянс с тем же Грабовым, если увидит для себя возможность «срубить бабки по-быстрому», но от стратегического партнерства, от вложений на полную катушку уклонится. Нет, он не дикий, он уже понимает, что наука нужна, поэтому он все больше вкладывает денег в науку, в исследования стволовых клеток, клонирования, генно-инженерных методов. Хочется ему быть молодым, здоровым, пожить подольше, и на этом пути он стволовым клеткам доверяет больше, чем концентрации на числах по методу Грабового.
Впрочем, иногда бизнесмены финансируют и безумные проекты. Нет, все же не безумные, а высокорисковые проекты с высокой вероятностью безвозвратно потерять вложенные деньги. Для нашего молодого капитализма это, конечно, редкость, но на устоявшемся Западе для этого существуют специальные фонды, венчурные, дословно — рисковые. Правда, автор не уверен, что они бы дали деньги под медицинские проекты академика Грабового, при том что заявки на средства от рака и СПИДа они акцептируют весьма охотно. В связи с этим еще одна история из собственного опыта. Как-то раз автор посетил одну частную американскую фирму, занимавшуюся изысканиями в области биологически активных веществ. Там ему показали заявку фирмы на финансирование работ по созданию лекарства от одной из форм рака. Заявка была на восемь миллионов долларов, поэтому имела объем, сопоставимый с докторской диссертацией. Автор ее честно штудировал в течение полного рабочего дня.
— Ну и как, Генри, — спросил меня за ужином президент фирмы, — у вас в России на это дали бы деньги?
— Извини, Билл, — ответил автор на чистейшем американском языке, — у нас в России за это рубля бы не дали.
— Рубль — это сколько? — уточнил на всякий случай любопытный американец.
— Чуть меньше доллара, — ответил автор, опуская не нужную подробность, что чуть меньше в то время составляло пять тысяч.
— А у нас дадут! — сказал американец с чувством гордости за свою страну и добавил, смакуя основополагающее слово, — восемь миллионов долларов!
История имела продолжение. Через месяц автор побывал в венчурном фонде, куда была направлена заявка. Слово за слово, дошли и до нее.
— Очень грамотно составленная заявка! — сказал ведущий менеджер фонда. — Удовлетворили в требуемом объеме! — И, вероятно, заметив скептическое выражение лица автора, озабоченно спросил: — Неужели вероятность успеха меньше одной десятой процента?
— Да нет, побольше, раза в три, — выдавил автор, по-русски рефлексирующий.
— Отлично! У нас в управлении три миллиарда долларов, прикиньте, сколько мы должны были дать? Вы, русские, умеете считать в уме.
Автор прикинул, сошлось тютелька в тютельку.
— Всего-то восемь миллионов, но если они сделают, то мы заработаем миллиарды!
Автор привел эту историю для того, чтобы показать, как строятся отношения между фарисеями-учеными и акулами бизнеса. Строгий вероятностный подход, вероятность чуда по Грабовому стремится к нулю, следовательно…
Но Григорий Петрович оскорбился бы, вероятно, и предложением одной десятой процента. Никакая уважающая себя секта на таких процентах не работает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40