Я, мол, не я, и лошадь не моя. Следуя твоей версии, мы должны будем с ним согласиться. Так, что ли?Луганов возразил:— Ну, допустим, не совсем так. Следствие есть следствие. Будем работать. Верить Черняеву на слово не приходится. Да и надо еще посмотреть, что покажет исследование фотоаппарата и других предметов из тайника.— Вот это другой разговор, — сказал Миронов. — Пока же спешить с выводами не следует. Никак нельзя.— А я и не спешу, — сказал Луганов, — но что ясно, то ясно. Тумбочка-то корнильевская, от этого никуда не денешься…К единой точке зрения Миронов и Луганов на этот раз так и не пришли, а наутро спор вспыхнул с новой силой, теперь уже в кабинете Скворецкого. Внимательно выслушав обе стороны, полковник задумался. Он сознавал, что факты в своем большинстве на стороне Луганова. Взять хотя бы историю с тайником. Ну, действительно, какой был смысл Черняеву оставлять тайник, если он знал о его существовании? Но и с доводами Миронова Скворецкий не мог не считаться. Кроме того, зная Андрея много лет, Кирилл Петрович верил в его чекистский «нюх», в хватку.— Знаете что? — после длительного раздумья сказал Скворецкий. — Арбитром в вашем споре я не буду. Воздержусь. Все равно, что бы я ни сказал, каждый из вас останется при своей точке зрения. Уж лучше пусть вас жизнь рассудит. Давайте-ка за дело: беритесь за Черняева, приступайте к допросу. А кто из вас прав, выяснится. Со временем, но обязательно выяснится. Глава 17 На этот раз Черняева вызвали на допрос уже не в милицию, а в Управление КГБ. Когда конвоир ввел Черняева, Миронов и Луганов невольно переглянулись. За какие-нибудь сутки Черняев изменился неузнаваемо: куда девалась прежняя выправка, уверенные, властные манеры? Он вошел в кабинет следователя понурясь, сгорбившись, устало волоча ноги. Глаза его потухли, на небритых щеках и подбородке выступила поблескивающая сединой неопрятная щетина.— Садитесь, — сказал Миронов, указывая рукой на стул, стоявший в углу комнаты за маленьким столиком, покрытым зеленым сукном. — Начнем разговор.Черняев, ни на кого не глядя, вяло потащился к указанному ему месту и тяжело опустился на стул.— Как дела, Капитон Илларионович? — спросил Миронов. — Что надумали? Может, решили прекратить бессмысленное запирательство и говорить начистоту?Черняев бросил на него сумрачный взгляд и, ничего не ответив, снова уставился в пол.— Так как, Капитон Илларионович, — настойчиво повторил Миронов, — начнем разговор?— О чем? — уныло спросил Черняев. — О чем? Ведь все сказано. Добавить мне нечего…— Так-таки и нечего? — не скрывая иронии, заметил Миронов. — Что ж, придется вам помочь. Может, поговорим о назначении арсенала шпионских принадлежностей, хранившегося на вашей квартире?— Арсенал? Шпионские принадлежности? — криво усмехнулся Черняев. — Мне, знаете ли, не до шуток.— А я шутить и не собираюсь…Миронов поднялся со своего места, подошел к сейфу, открыл его и выложил на стол сначала флакон со средством для тайнописи, потом специальный карандаш, затем все остальные предметы, что минувшей ночью были обнаружены в тайнике на квартире Черняева.Извлекая на свет фотоаппарат, Андрей самым равнодушным тоном как бы невзначай обронил:— Между прочим, дактилоскопическое исследование обнаружило на этой штучке, — он чуть приподнял фотоаппарат, — отпечатки пальцев. Ваших пальцев, Черняев…Черняев закусил губу и нахмурился.— Ладно, — сказал он внезапно охрипшим голосом, — Хватит. Я — я все скажу. Пишите!..— Не складно, Капитон Илларионович, у нас с вами получается, — с подчеркнутой укоризной сказал Миронов. — Во всем, ну буквально во всем приходится вас изобличать. Чего было проще сразу сказать правду?— Но… — начал было Черняев, и голос его пресекся. — Но я не хотел об этом говорить ради Ольги. Ее нет, она все равно мертва. Я хотел, чтобы хоть память о ней осталась чистой… — Черняев на секунду умолк, затем безнадежно махнул рукой. — Вижу — ошибся. Все напрасно. Шило в мешке не утаишь…— Рассказывайте, — потребовал Миронов.— К чему скрывать? — судорожно всхлипнул Черняев. — Я вижу, вы и так все знаете… Да, вы вчера правильно усомнились в тех мотивах, которые я назвал, объясняя, почему убил Ольгу. Была, конечно, и ревность, но не это главное, нет, не это! Ольга… Ольга была… Да, да, моя бывшая жена оказалась… шпионкой!.. Как я об этом узнал? Слушайте.Я, — начал свой рассказ Черняев, — говорил правду, что прошлого Ольги Николаевны не знал. Никогда я ее прошлым не интересовался. К чему? Не знал я и ее настоящей фамилии. Можете мне верить. Кем она была на самом деле, раскрылось не сразу. Первый год нашей супружеской жизни был безоблачным. Я был счастлив. Да, да, счастлив. Счастье было настолько полным, что я как-то не замечал некоторых странностей в поведении Ольги. Вернее, замечал, не обнаружить их было трудно, но рассматривал эти странности как все новые и новые проявления ее любви, ее заботы обо мне…— О каких странностях Ольги Николаевны вы говорите? — спросил Миронов. — Нельзя ли поконкретнее?— Конкретнее? — откликнулся Черняев. — Но я и говорю самым конкретным образом. Минуту терпения, и вам все станет ясно. Я, как вам известно, военный инженер, строитель. Правда, последние годы вышел в запас, но все равно продолжал работать на стройках оборонного значения, и немаловажных. Ну, знаете, ракетодромы, всякое такое… Думаю, даже здесь в детали вдаваться не следует.Миронов утвердительно кивнул. Черняев продолжал:— Так вот. Дело свое я люблю и, смею утверждать, знаю. На стройках, в которых я участвовал, мне доверяли не последние посты. Раньше, до встречи с Ольгой, до женитьбы, я готов был работать шестнадцать — восемнадцать часов в сутки. Да и что мне было делать, кроме работы? Пить я не пью, картами не увлекаюсь. Работа была для меня всем: радостью, счастьем… Так было, пока в мою жизнь не вошла Ольга. Тут все переменилось. Мысли мои были заняты только ею. Даже в разгар работы, разговаривая с инженерами, прорабами, разбираясь в чертежах, схемах, я постоянно мыслями возвращался к Ольге. Не успев переделать за день и половины дел, с которыми так легко справлялся раньше, я бросал все и мчался домой, к жене…Что? Я слишком пространно говорю о своих чувствах, своих переживаниях? Но иначе нельзя, иначе вы не поймете. Вы уж меня не перебивайте… Ольга! Да, она замечала, не могла не заметить, что на работе у меня начали возникать трудности, что многое я не успеваю сделать своевременно. Не говоря уже о научной работе: ведь раньше, до женитьбы, я хоть и не часто, но выступал со статьями в специальных журналах, теперь же все забросил.И вот, видя, что дела мои идут все хуже и хуже, Ольга Николаевна сама пришла мне на помощь. И как мягко, как деликатно! Оказалось, что она умеет печатать на машинке, да и чертежи читает совсем не плохо. По совету, нет — по просьбе Ольги Николаевны я стал захватывать кое-какие материалы домой, работал над ними по вечерам. Ну, всякие там сводки, отчеты, записки, кое-что из чертежей. Она мне помогала: терпеливо, старательно. Какое это было счастье! Я часами был с Ольгой, мы были вместе, и с делами я опять начал справляться.Сам не знаю, как это получилось, но через какое-то время Ольга Николаевна стала разбираться в делах руководимого мною строительства чуть ли не лучше меня. Впрочем, оно и понятно. Если я вначале носил домой только общие материалы, ну, кое-что из расчетов, отдельные схемы, не представляющие особой тайны, то постепенно стал работать дома и над секретными материалами, самыми секретными… Мне, как одному из руководителей строительства, не так уж трудно было уносить их с работы. Хранились они в моем служебном сейфе, к которому никто, кроме меня, доступа не имел. И все это Ольга видела, читала…Вы говорите, я совершал служебное преступление, нарушал правила обращения с секретными документами? Да, конечно. Но я в то время так не думал. Ни на миг не отделял я Ольгу от себя, ничто из того, что знал я, не было для нее секретом. Я был слеп, абсолютно слеп, не видел, не замечал ее повышенного интереса к наиболее секретным материалам, который становился все явственнее и явственнее.Но это еще не все! Радуясь тому интересу, который Ольга Николаевна постоянно проявляла к моей работе, к моим заботам, я делился с ней всем: подробно рассказывал о совещаниях, на которых обсуждались секретнейшие вопросы, далеко выходившие за рамки того строительства, где я работал, давая характеристики своим сослуживцам, начальникам, кое-кому из руководящих работников. Знал-то я многих и обо всех рассказывал жене: об их недостатках, слабостях, промахах…Так прошел год, может быть, больше, пока не наступил конец. Все раскрылось, раскрылось внезапно, страшно…Черняев вдруг судорожно, со всхлипом вздохнул и умолк. В комнате наступила тишина, слышно было только, как скрипит по бумаге перо Луганова, без устали записывавшего показания. Прошла минута, другая. Миронов не торопил Черняева. Тот сидел, безвольно кинув руки на колени, опустив голову. Наконец, словно собравшись с силами, он возобновил свой рассказ:— Однажды я принес домой секретный документ, над которым мне нужно было основательно поработать. Документ был особо важный и особо секретный. Руки в тот вечер у меня до него не дошли: много было других материалов и я провозился до полуночи. Когда я кончил, Ольга уже спала. Сославшись на головную боль, она легла раньше обычного. Утром, когда я проснулся, Ольга Николаевна была уже на ногах. Она встала раньше меня, что случалось не часто.Собираясь на работу, я взялся за папку, где лежал документ, намереваясь просмотреть его хотя бы наскоро. К моему ужасу, в папке документа не оказалось. Я принялся лихорадочно перелистывать все бумаги, лежавшие в папке, но документа как не бывало. Мне казалось, что я схожу с ума. Я твердо помнил, что перед сном положил документ именно в эту папку, и все же его не было. Я перерыл все бумаги, старые рукописи, перевернул все на столе, смотрел под столом, в книжном шкафу, за шкафом — все было напрасно. Я был настолько ошеломлен, что в первый момент не обратил внимания на поведение Ольги Николаевны, которая с трудно объяснимым равнодушием безучастно наблюдала за моими поисками. Да, как я ни волновался, она оставалась безучастной. В какое-то мгновение я внезапно обернулся, и вдруг мне показалось, что на ее губах змеится какая-то странная, ядовитая улыбка. Впрочем, это впечатление было мимолетным. Тут же выражение лица Ольги изменилось, стало озабоченным, и она стала спрашивать, что со мной, какая еще стряслась беда? Мне почему-то не захотелось говорить правду. Это было впервые. Почему? Сам не знаю. Преодолев себя, я спросил в упор, не брала ли Ольга из папки какие-либо документы, не перекладывала ли их куда-нибудь?«Ты в своем уме?» — холодно сказала она и отвернулась. Так, таким тоном она со мной никогда еще не разговаривала. Однако в тот момент мне было не до ее тона — я об этом просто не думал. Со всей отчетливостью мне представлялись последствия пропажи документа. Да что там пропажи? Самый факт, что я позволил себе взять такой документ на дом, стань он известен, привел бы к самым тяжелым для меня последствиям.В голове мелькнула спасительная мысль: а что, если я перепутал, не брал этого документа домой и он преспокойно лежит в сейфе в моем служебном кабинете? Мысль была несуразной, но утопающий хватается за соломинку. Не желая терять более ни минуты, я кинулся на строительство.В сейфе документа, конечно, не было. Меня охватил какой-то тупой, леденящий кровь ужас. Все вдруг стало безразлично. Не сказав никому ни слова, я поехал обратно, домой. Зачем? Мне трудно в этом дать себе отчет.Совершенно разбитый, раздавленный, я вошел в квартиру. Ольги не было. На столе лежала злосчастная папка. Без мыслей, без сил я присел к столу, раскрыл папку и принялся машинально перебирать лежавшие в ней бумаги. Что это? Бред? Нет! Документ лежал на месте, в папке, среди других бумаг, там, куда я его положил.Кажется, все страшное осталось позади, надо бы радоваться, однако радоваться я не мог. Меня охватило какое-то странное оцепенение, но мозг лихорадочно работал. Вот тут-то я вспомнил и улыбку Ольги, которую она от меня прятала, и тон, каким она ответила на мой вопрос. Вспомнил я не только это: мне было над чем подумать. Раньше я не обращал внимания на расходы Ольги, отдавал ей все, что зарабатывал, не думая о деньгах. А теперь подумал. Подумал, и на лбу у меня выступил холодный пот. Словно пелена спала с глаз: откуда у нее такие деньги? Бесконечные покупки, все новые и новые вещи, одна дороже другой — на это же надо уйму денег…— С балансом у вас действительно было не все в порядке, — вставил Миронов. — Мы тут прикинули: получилось, что тратили вы значительно больше, чем зарабатывали…— А я о чем говорю? — подхватил Черняев. — Подсчетами; правда, я не занимался, но в то злосчастное утро мне стало ясно, что расходы наши заметно превосходят размеры моего заработка. Как я мог не обратить на это внимание раньше, уму непостижимо. Недаром говорят: любовь слепа.— Нда-а, — задумчиво проговорил Миронов, — действительно, как вы раньше этого не замечали? Скажите, — внезапно спросил он, — а покупки всегда делала ваша бывшая жена, только она, или бывало, что кое-что из вещей и вы покупали?Черняев смешался:— Да как вам сказать? Больше-то покупала она. Я не любитель бегать по магазинам, но кое-что, случалось, мы покупали и вместе. Ну, мебель там, сервант…— А ковер, который у вас в столовой, вы тоже вместе купили? Сколько он, кстати, стоил? Хороший ковер!— Ковер? Что-то не помню. Кажется, вместе…— Ну, а цена-то, цена его какова? Дорогой небось. Я толк в коврах знаю.— И цены не помню, — угрюмо ответил Черняев.Андрей почувствовал, как Черняев, говоривший до этого сравнительно свободно, почти без запинок, весь напрягся, ушел в себя. Перехватив его настороженный, исподлобья взгляд, Миронов беспечно махнул рукой:— Ну, не помните, и не надо. Это, в конце концов, не суть важно. Рассказывайте дальше.Каким-то особым чутьем, выработанным богатой практикой, Андрей почувствовал, что после его жеста и реплики, брошенной безразличным тоном, скованность, охватившая Черняева, когда речь зашла о ковре, исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47