— Пойдем ко мне. Милостью святой девы у меня еще есть кровля над головой и найдется местечко, чтобы приютить тебя. Ай-ай-ай! Поглядите! — добавил он, прикасаясь к рединготу Артура и так заботливо оглядывая своего гостя, словно тот был ребенком. — Это еще что такое? Безбожный туман пронизал тебя насквозь. Руки совсем ледяные. Щеки пылают. Ты измучен вконец. И, конечно, проголодался. Нет, нет, не возражай. Идем скорее!
Взяв под руку безвольно предавшегося ему Артура, священник открыл дверь ризницы и повел его через палисадник, весь заваленный обломками рухнувшей башни, к низенькому кирпичному строению, служившему прежде местом для школьных занятий. Сейчас его наспех переоборудовали для отца Фелипе, чтобы оно могло служить ему как светским обиталищем, так и монашеской кельей. В низком камине, походившем на кухонный очаг, весело пылал огонь. По стенам висели прописи, демонстрировавшие успехи учеников в каллиграфии и в законе божьем одновременно. В дальнем конце комнаты стоял небольшой орган. Посередине, как раз напротив камина, было окно, то самое окно, в глубоком проеме которого всего две недели тому назад Джек Гемлин впервые увидел донну Долорес.
— Как часто бывала она здесь, наставляя своих учениц, бедная наша девочка, — сказал отец Фелипе, угостившись изрядной порцией нюхательного табаку и вытирая вслед за тем нос и глаза огромным красным платком. — Эта школа — лучший памятник для нее! По милости донны Долорес — а ее щедрости не было границ, когда дело касалось церкви, — здесь заложены основы будущего монастыря пречистой Девы, ее святой покровительницы. Ты вел ее дела, дон Артуро, и знаешь, конечно, что все имение Сальватьерра она завещала пресвятой церкви.
— Понятия не имею, — сказал Артур, неожиданно для себя загораясь вдруг еретически-протестантским негодованием и впервые за все время знакомства с отцом Фелипе бросая на почтенного священнослужителя взгляд, исполненный подозрительности. — От донны Долорес я не слышал даже намека на это. Скажу вам более того…
— Не надо, не надо, сын мой, — прервал его отец Фелипе, отправляя в нос вторую, столь же изрядную понюшку. — Едва минули сутки, как бедная девочка ушла от нас, только что отзвучала заупокойная месса… — Он громко высморкался. — Потолкуем об этом позже. А пока здесь ожидает тебя нечто более срочное. Я получил телеграмму.
Он вручил Артуру желтый конверт. Но взгляд Пуанзета остановился на визитной карточке, которую он приметил на столе, пока священник разрывал свои бумаги в поисках телеграммы. На карточке значилось имя полковника Кульпеппера Старботтла из Сискью.
— Вы знакомы с этим человеком? — спросил Артур, в одной руке держа невскрытую телеграмму, а другой указывая на карточку.
Отец Фелипе приложился к табакерке.
— Возможно, что знаком, вполне возможно. Помнится мне — это адвокат. Что-то у нас было с ним по поводу церковных земель. А что именно — позабыл. Ты не распечатал телеграммы, дон Артуро. Что там такое? Уж не вызывают ли тебя домой? А ты здесь еще и часа не пробыл.
Отец Фелипе замолчал и с невиннейшим видом встретил настороженный взгляд Артура. С минуту старик и молодой человек испытующе смотрели друг на друга. Артур первый отвел глаза, хотя ясный невозмутимый взор священника не развеял его сомнений. Он припомнил все, что слышал в разное время о беззакониях, творимых католической церковью, о ее могущественных связях; особо вспомнились ему рассказы о коварных происках монашеского ордена, к которому принадлежал отец Фелипе; а он-то, простак, считал их баснями, не верил, смеялся. Чувствуя, что в душе его отныне поселяется подозрительность по отношению к человеку, в обществе которого ему было всегда так легко и свободно, Артур подавил невольную грусть и занялся телеграммой. Волновавшие его только что мысли разом вылетели из головы. Телеграмма была от Дамфи и содержала следующее характерно составленное сообщение:
«Гэбриель Конрой арестован обвинению убийстве Виктора Рамиреса. Что имеете предложить? Жду ответа».
Артур поднялся.
— Когда почтовая карета отходит из Сан-Джеронимо? — торопливо спросил он.
— В полночь, — ответил отец Фелипе. — Уж не намерен ли ты, сын мой…
— А сейчас девять, — сказал Артур про себя, глядя на часы. — Добудьте мне резвого коня, отец мой, — обратился он к священнику, возвращаясь к прежнему дружескому и откровенному тону. — Дело огромной важности.
— Огромной важности? — тихо переспросил священник.
— Да, вопрос жизни и смерти, — твердо ответил Артур.
Отец Фелипе позвонил в колокольчик и дал указания вошедшему слуге; тем временем Артур, присев к столу, набросал ответную телеграмму.
— Прошу вас, отправьте ее как можно скорее, — сказал он, вручая написанное отцу Фелипе.
Священник взял телеграмму и поглядел на Артура обеспокоенным взором.
— А как же с донной Марией? — нерешительно спросил он. — Ты ведь даже не повидался с ней. Заверни в Ранчо Блаженного Рыбаря хоть на одну минуту.
Натянув свой редингот и накинув поверх плащ, Артур лукаво улыбнулся.
— Боюсь, что у меня не хватит времени, отец мой. Объясните донне Марии, что меня вызвали внезапно, что я был лишен возможности посетить ее. Донне Марии знакома прелесть беседы с вами; она не посетует, когда узнает, что немногие минуты, что я был здесь, я провел в вашем обществе.
Отец Фелипе не успел ничего возразить, как вошел слуга и доложил, что лошадь оседлана.
— Спокойной ночи, отец Фелипе, — сказал Артур, горячо пожимая руки священнику и чувствуя, что от недавнего нерасположения к нему у него не осталось и следа. — Спокойной ночи. Тысячу благодарностей за коня! Способствуя быстрому отъезду вашего гостя, — добавил он серьезно, — вы сделали многое для спасения его души. Гораздо больше, чем вы думаете. Еще раз спокойной ночи. Adios!
Веселый смех, изящный силуэт всадника на призрачном коне, машущего рукой на прощание, холодный серый туман, вторгшийся в отворенную дверь, приглушенный стук копыт по замшелым, осклизлым мраморным плитам церковного двора — и отец Фелипе снова остался один. Воззвав к милости божьей и еще раз приложившись к табакерке, он захлопнул дверь; после чего разыскал на столе карточку доблестного полковника Старботтла и бросил ее в огонь.
Увы, злоключения святого отца на этом не кончились. Наутро, не успел он позавтракать, к нему явилась донна Мария Сепульвида, встревоженная, негодующая, исполненная подозрений.
— Скажите мне, отец Фелипе, — торопливо спросила она. — Не у вас ли провел ночь дон Артуро?
— Нет, дочь моя, — осторожно ответил священник. — Он пробыл у меня совсем недолго.
— Когда же он уехал? — опросила донна Мария.
— В девять вечера.
— Куда он поехал? — снова спросила донна Мария, заливаясь гневным румянцем.
— В Сан-Франциско, дитя мое, по какому-то срочному делу… Присядьте, дочь моя, смирите свой гнев, он — от искусителя.
— А известно ли вам, отец Фелипе, что он уехал, не повидавшись со мной? — вскричала донна Мария, как видно совсем позабыв о надлежащем почтении к своему духовнику.
— Вполне возможно, дитя мое! Он получил телеграмму, очень важную телеграмму.
— Получил телеграмму! — презрительно повторила донна Мария. — Интересно, от кого?
— Не знаю, — сказал отец Фелипе, пристально глядя на раскрасневшиеся щеки, сверкающие бешенством глаза и слегка припухшие веки своей гостьи. — Ваша досада, дитя мое… ваш гнев… Подумайте… Пристойны ли они?
— Скажите, от кого была телеграмма? От Дамфи? — твердила свое донна Мария, топая маленькой ножкой.
Отец Фелипе отодвинулся вместе со стулом. Как случилось, что женщина, которую он отлично помнил кроткой, послушной женой своего мужа, словно чудом каким-то преобразилась в сварливую вдову? Или она решила выместить на Артуре горькие обиды, которые терпела от дона Хосе? Подумав о том, что уготовано Артуру, отец Фелипе от души его пожалел.
— Ответите ли вы на мой вопрос? — спросила донна Мария, вся трепеща и обнаруживая верные признаки приближающегося нервического припадка.
— Быть может, и от Дамфи, — в растерянности сказал отец Фелипе. — Во всяком случае, ответ, который дон Артур поручил мне отправить, адресован ему. Вот он: «Возвращаюсь немедленно». Точнее сказать вам, от кого была телеграмма, — я не сумею.
— Не сумеете! — пронзительно закричала донна Мария, вскакивая со стула. Кровь разом отхлынула у нее от лица; глаза метали искры. — Не сумеете! Зато я сумею! В его телеграмме было сказано то же, что и в моей! — Выхватив из кармана телеграмму, она потрясла ею перед самым носом священника. — Вот! Читайте! Он узнал те же новости, что и я. Вот почему он не пошел ко мне; сбежал, как жалкий трус! Вот почему он гнусно предал меня! Вот почему он заявился к вам со своей надменной улыбкой, с важным видом, со своим… О, как я его ненавижу! Да, да! Прочитайте! Почему же вы не читаете?.. (Продолжая кричать, донна Мария, отчаянно размахивала телеграммой, и все попытки отца Фелипе получить ее оставались тщетными.) Прочитайте! Тогда вы сразу все поймете! Вы увидите, что я разорена, что я нищая! О, несчастная, обманутая женщина! Попасться двум таким негодяям — этому Дамфи и мистеру Артуру Пуанзету! Что же вы не читаете? Или вы тоже против меня? И вы, и Долорес, и все…
Она скомкала телеграмму, швырнула ее на пол, потом вся побелела и грохнулась без чувств к самым ногам отца Фелипе. Отец Фелипе поглядел сперва на бумагу, затем на недвижное тело своей духовной дочери. Мужчина, человек, проживший на свете много лет и основательно изучивший женскую природу, он (не скрою этого в своей правдивой повести) решил сначала заняться телеграммой. Она гласила:
«Сожалением сообщаю только что полученным сведениям жила Конроя исчезла результате землетрясения компания прекращает выплату акции обесценены. Дамфи».
Отец Фелипе склонился над бесчувственной молодой женщиной и поднял ее на руки.
— Бедняжка! — сказал он. — Артур, конечно, ничего не знал об этом!
2. ЖЕЛТЫЙ КОНВЕРТ
На сей раз, словно в насмешку, все дурные слухи о жиле Конроя оправдались. Иные из акционеров еще пытались тешить себя надеждой, что это очередной трюк играющих на понижение дельцов, но, увы, очень скоро прискорбные факты, изложенные в телеграмме мистера Дамфи, сделались достоянием широкой гласности. Акции продавались сперва по тридцати пяти долларов за штуку, потом по десяти, потом за них не стали давать ни цента. Уже через час после землетрясения вся Гнилая Лощина знала, что жила «ушла в землю», что ее накрыло сверху пластом гранита неслыханной толщины, что сокровище навеки погребено в земных недрах. Жила «ушла». Но куда же? А бог ее знает! Было выдвинуто несколько более или менее научных объяснений происшедшего. Сторонники одного из них считали, что жила «опустилась», противники их, наоборот, твердили, что гранит «поднялся»; впрочем, и те и другие соглашались, что все равно ничего тут не поделаешь. Природа каменным своим перстом не раз указывала на явно зримые и относящиеся к историческому прошлому Лощины следы подобных же геологических перемен. Но у обитателей Гнилой Лощины сумрачная формула «предупреждаю вас!», даже исходя из уст природы, имела не более успеха, чем высказывания пророков пессимистического направления из их собственной среды.
Дурные вести распространились с огромной быстротой. Несколько путешествующих калифорнийцев узнали о случившемся, находясь в Европе; с нахмуренными лицами они устремились к своим банкирам. Дурные вести заставили побледнеть опекуна, коему было доверено имущество сирот; нагнали страху на нескольких вдов; вынудили некоего клерка, пользовавшегося особым доверием хозяина, с позором уйти в отставку; произвели столь ошеломляющее впечатление на мистера Рейнора в Бостоне, что все, кто внимал последнее время его похвалам калифорнийской экономике, поняли сразу, что он не выдержал характера и оставил в Калифорнии некоторую часть своих сбережений. Тихоокеанское побережье было потрясено моральным ударом куда сильнее, нежели подземными толчками. О том, что землетрясение, грозящее людям увечьем и смертью, может вдруг повториться, — как-то не думалось; но этот удар по собственности породил сильнейшее брожение в умах. Если природа намерена и впредь односторонне нарушать контракт, в силу которого столь достойные люди приехали в Калифорнию и посвятили себя промышленному развитию края, что ж, тогда нужно сказать ей прямо, без обиняков: так дело не пойдет! Именно таково было решительное суждение свободной и просвещенной прессы. Некоторые из старейших калифорнийских поселенцев стали поговаривать о возвращении на Восток.
В этой обстановке всеобщего разброда мистер Дамфи сохранял железное спокойствие и даже проявлял по отношению к своим ближним некоторую добавочную свирепость. Никто из клиентов не смел жаловаться ему на денежные потери или обнаружить перед лицом банкира нехватку выдержки.
— Дела дьявольски плохи, — говорил он каждому входящему в его кабинет. — Что имеете предложить?
Поскольку каждый таил в груди одно лишь страстное желание получить обратно потерянные деньги и Именно об этом не решался сказать мистеру Дамфи, то банкир неизменно торжествовал победу. Торжествующим его застал и мистер Пуанзет, когда зашел к нему наутро после возвращения из Сан-Антонио.
— Ну как, невесело там? — спросил банкир довольно бодрым тоном. — Вдове повезло больше, чем некоторым ее соседям, но настроение у нее, полагаю, неважное. Сочувствую вам, Пуанзет. Как деловой человек, вы не станете оспаривать, что капитал был помещен надежно; но попробуйте доказать это женщине! Надеюсь, что ранчо заложено не более чем за половину стоимости. Ну как она, вне себя? Меня это не удивляет. Наверное, твердит, что ее надули. Женщина всегда женщина! Мы-то с вами их хорошо изучили, не правда ли, Пуанзет?!
Испустив свой обычный лай, мистер Дамфи подмигнул гостю.
Артур поглядел на банкира с непритворным удивлением.
— Если вы имеете в виду миссис Сепульвида, — холодно сказал он, — я не виделся с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63