вставать раньше, чем вам этого захочется; больше есть и меньше пить; не играть на выигрыш; стараться скучать как можно чаще. Слушайтесь меня во всем, и ровно через два месяца я усажу вас за карточный стол свежего, как огурчик. Вы когда-то любили петь, Джек. А ну-ка, сядьте к пианино, покажите, на что вы способны. Так! Так! Что ж, меня это не удивляет. Вы решительно не в голосе. Всю ближайшую неделю будете упражняться каждодневно! Я давно уже не видел, Джек, чтобы вы беседовали на улице с детьми. А куда делся тот мальчишка-чистильщик, которого вы опекали? Черт побери, я отправлю вас в сиротский дом; это принесет пользу и вам и детям. Поселитесь у какого-нибудь бедняка ранчеро с дюжиной ребят и организуйте там детский хор. Что вы будете есть — совершенно неважно, лишь бы ели вовремя. Мне проще было бы вылечить вас, если бы вы ютились где-нибудь в голодном лагере (как сейчас вспоминаю одного беднягу в Сьерре — это было лет шесть тому назад), а не в этом шикарном отеле. Ну ладно, договорились! Вы даете слово слушаться меня, а я выполню все, что обещал. Голова у вас перестанет кружиться, бок не будет болеть, сердце утихомирится, и вы вернетесь к карточному столу. Сейчас вы все равно никуда не годитесь, Джек. Я берусь понтировать против вас ночь напролет, даже если в банке будет миллион!
Из этих последних замечаний доктора читатель может с уверенностью заключить, что он не был педантом. Он не стремился выяснить, отвечает профессия Джека требованиям строгой морали или же нет; все, что он хотел, — это поставить Джека на ноги, чтобы тот мог успешно выполнять свои профессиональные обязанности.
Таковы были взгляды доктора. Буквально через несколько дней, беседуя с одним из своих пациентов, весьма известным в городе священнослужителем, он сказал:
— Хочу прописать вам тот же режим, что Джеку Гемлину. Не знакомы с ним? Профессиональный игрок. Отличный малый. Вы мне чем-то его напоминаете. Болезнь у вас одинаковая: острое переутомление. Будьте спокойны, я вас вылечу.
И вылечил!
Прошло не более двух недель после описанной беседы, и Джек Гемлин, страдая по-прежнему от скуки и общего отвращения к жизни, но твердо следуя указаниям врача, пустился в путешествие по южному побережью. В Сан-Луис-Рей, на бое быков, у него родилась было отличная мысль поставить на быка крупную сумму и выпустить на него медведя-гризли; но, верный слову, он отказался от претворения ее в жизнь. На другой день в глупейшем старомодном дилижансе он перевалил через Береговой хребет и вкатил в тихую миссию Сан-Антонио. Дорога изрядно утомила его, городок был на вид преунылый; потому, отказавшись от обычной шутливо-богохульной беседы с хозяином гостиницы и предоставив все переговоры своему верному оруженосцу и телохранителю, негру Питу, Джек занял номер и улегся в постель, по обыкновению испано-калифорнийских трактиров кишевшую блохами.
— Ну как она, Пит? — спросил он томным голосом.
Пит изучил до тонкости речь своего хозяина и, поняв сразу, что местоимение женского рода относится к городку, ответил весьма обстоятельно.
— Если говорить по правде, масса Джек, интересного для вас здесь мало. В баре трое каких-то играют в монте , но играют нечисто. Вам не стоит на них глядеть, только расстроитесь. Во дворе привязана к столбу славная лошадка, да только хозяин у нее совсем олух. Если бы вы были здоровы, я отпустил бы вас вниз, побились бы там об заклад с мексиканцами. Но сейчас это вам ни к чему. Рядом с нами школа, должно быть, воскресная. Ребятишки там сейчас молятся и возносят хвалу всевышнему.
— Какой сегодня день? — спросил Джек, с самыми мрачными предчувствиями.
— Воскресенье, сэр.
Издав мучительный стон, Джек перевернулся на другой бок.
— Дай какому-нибудь мальчишке четвертак и скажи, что если он придет поболтать со мной, то получит еще столько же.
— Сегодня никто из ребятишек к вам не пойдет, масса Джек. Их выпорют дома, если они сбегут из воскресной школы. В воскресенье они должны слушаться родителей. Это божий день, сэр.
Отчасти, чтобы нагнать страху на своего камердинера, который хоть и прислуживал хозяину-нечестивцу, сам был весьма набожен, Джек в ужаснейших выражениях заклеймил религию, возбраняющую детям навещать его именно в тот день, когда ему этого хочется.
— Открой окно, — простонал он в заключение, — пододвинь меня к окну. Вот так. Дай мне этот роман. Сегодня вслух читать не будем; закончишь «Руины» Вольнея в другой раз.
(Следует пояснить, что со времени своей болезни Джек приучил Пита читать ему вслух. Для этого он подбирал книги, содержание которых почему-либо особенно сильно возмущало Пита. Произношение Пита было таково, что понять что-нибудь из его чтения было решительно невозможно. Вдобавок по просьбе Джека он повторял наиболее трудные слова по нескольку раз. Бедный Пит даже не подозревал, какое грандиозное развлечение он доставлял своему хозяину.)
— Поди погуляй, — сказал Джек, когда Пит устроил его так, как ему хотелось. — До вечера ты мне не нужен. Возьми с собой денег. Не думаю, чтобы здесь отыскалась церковь по твоему вкусу, но все равно, если кто-нибудь помешает тебе молиться, бей его прямо в зубы. Если не сможешь справиться сам, приметь негодяя, я добавлю ему позже. (Мистер Гемлин считал, что на всем свете только он один имеет право критиковать религиозные воззрения Пита.) Счастливо! Не напивайся до бесчувствия, Пит! Помни, что водка здесь — чистый яд!
После этой напутственной речи мистер Гемлин повернулся к окну и попытался заняться чтением. Но не прочел он и трех строк, как буквы стали расплываться у него перед глазами и он вынужден был отложить книгу в сторону. Он вспомнил свою последнюю беседу с доктором и вынужден был констатировать, что самочувствие у него «все еще неважное», а боли «пожалуй, даже чрезмерны». «А что, если я вдруг ослепну или меня хватит паралич?»— подумал он. Сперва эта мысль позабавила его. Он попытался представить, как будет метать банк, сидя с парализованными ногами. Если говорить всерьез, ноги банкомету — ни к чему. Потом он подумал, что раз для слепых изобрели книги с выпуклыми буквами, значит, можно напечатать и выпуклые карты. Он улыбнулся, представив, как нащупывает пальцами «пару» или «флеш». Постепенно думы его приняли более мрачный оборот. Он вспомнил беднягу Гордона, который застрелился, когда понял, что ему грозит паралич. «И правильно сделал!»— подумал Джек. Все эти размышления навеяли на него грусть; он даже решил чуточку выпить для поднятия настроения; но потом, памятуя о данном слове, передумал и постарался отогнать от себя неприятные мысли.
Чтобы рассеяться, он выглянул в окно. Оно выходило на грязный двор. За долгие летние месяцы тысячи конских копыт истолкли пересохшую землю в мельчайшую пыль. За глиняной стеной высилась черепичная кровля, а еще выше поднимались две четырехугольные церковные башни. Между башнями виднелась темно-зеленая листва, а дальше за ней — сверкающая гладь океана.
Было знойно и тяжко. Занавесь на окне не шевелилась. Пассатные ветры, привыкшие изводить и тиранить беззащитную миссию Сан-Антонио, запропали куда-то; плакучая ива под окном, впадавшая в конвульсии даже по самому малейшему поводу, стояла сегодня тихая, недвижная. Даже сияющее море словно страдало от удушья.
Вдруг, по неизвестной причине, Джек подумал о человеке с полураскрытым ртом из сакраментского отеля, с которым он затеял ссору в Сан-Франциско. Посмотрите — он едва верил своим глазам! — этот тип, этот самый тип стоял во дворе, в холодке, и глазел прямо на окна трактира. Мгновенно, без малейшего разумного повода, Джек впал в ярость. Если бы Пит был дома, он немедля послал бы его вниз, чтобы сообщить этому человеку все, что он о нем думает. Джек продолжал разглядывать незнакомца, но тут некие волшебные звуки отвлекли его внимание.
Он услышал звуки органа. Исполнение было посредственным, да и инструмент, как видно, плоховат. Но Джек страстно любил орган. Рассказывая о нем, я совсем позабыл упомянуть, что он состоял штатным органистом во Второй пресвитерианской церкви в Сакраменто до того несчастного дня, когда кто-то из более солидных прихожан усмотрел противоречие между занятием Джека в будни и по праздникам, после чего церковный староста — процветающий торговец спиртными напитками — потребовал отставки Джека. Прошло время, Джек стал играть на фортепьяно, но органа забыть не мог. У него была заветная мечта: постепенно повысить музыкальную культуру посетителей игорных домов, приобрести в собственность большой орган и установить его в самом шикарном салуне в городе. Сейчас он откинулся на подушку и весь превратился в слух. Приглядевшись, он увидел также, что здание по соседству — позднейшая пристройка к старой церкви, а то, что выглядело нишей, просто глубокий проем окна. Но вот мелодию органа подхватил хор детских голосов. Мистер Гемлин замер. Это была моцартовская месса, которую он знал наизусть.
Тихонько мурлыкая про себя, он почувствовал, как пропадают понемногу боль и слабость, как исчезает дурнота. Потом, позабыв решительно обо всем на свете, как и подобает истому меломану, он запел полным голосом (у Джека был хватающий за душу тенор, весьма любимый всеми его друзьями) и, кажется, начисто заглушил робкие голоса послушников. Любо было поглядеть на этого сентиментального прощелыгу! Больной, почти что погибающий от последствий беспутной жизни, он лежал в неприбранном номере в убогой испанской гостинице и воспевал хвалу пресвятой деве! Он исполнил всю мессу подряд и кончил лишь тогда, когда смолкли орган и голоса детей. Потом приподнялся на локте и выглянул во двор. С пригоршней мелочи наготове он терпеливо ждал кого-нибудь из певчих, чтобы затеять беседу; за искусство в шутливом диалоге его обожала детвора. Но ожидания его не оправдались. «Должно быть, детишек задержали в воскресной школе», — подумал Джек и уже собрался было откинуться вновь на подушки, когда в зарешеченном узком окне вдруг мелькнула женская фигура.
Мистер Гемлин чуть не задохнулся от волнения, к его бледным щекам прилила кровь. Джек был крайне чувствителен к женским чарам, а у решетки стояла девушка-индианка необыкновенной красоты. Джек готов был поклясться, что ничего прекраснее не видывал в жизни. Девушка недвижно стояла в глубоком проеме окна, подобно оправленному в раму изображению святой; только красота ее была скорее земной, нежели ангельской, а в больших глазах, окаймленных длинными ресницами, светилось нетерпеливое женское любопытство. Уверенный, что он надежно укрыт за занавесью, мистер Гемлин не отрываясь глядел на бронзоволицую красавицу, которая явилась ему словно дух, вызванный магией его голоса из этой хладной темно-красной стены. Видение пропало столь же неожиданно, как и возникло. С ним вместе для Джека погасли сияние дня и блеск моря.
Когда к вечеру вернулся Пит, он был удивлен и обеспокоен представившимся ему зрелищем. Хозяин его сидел у окна, готовый к выходу; глаза у него блестели, на щеках играл румянец.
— А вы не нарушили какого-нибудь из приказаний доктора, масса Джек? — несмело спросил Пит.
— Можешь проверить фляжку. Если ты сам к ней не прикладывался, старый лицемер, она полна до горлышка, — ответил Джек, развеселившись от тайного намека, скрытого в вопросе слуги. — Оделся я, чтобы идти в церковь. Хочу выяснить на месте, где ты там ухитряешься добывать спиртное. А весел я потому, что вступил на стезю добродетели. Ну-ка, открой «Руины» Вольнея, почитай мне на пробу. Довольно, ты совсем разучился читать, Пит. Кстати, почему ты считаешь, что если ты любишь господа бога, я должен из-за этого умирать с голоду? Закажи мне ужин, да поживее. Стой, куда ты помчался? Посылаю его в город с важным поручением, он три часа пропадает невесть где, а теперь норовит смыться, не сказав мне ни слова.
— Вы посылали меня с поручением? — вопросил изумленный Пит.
— Разумеется! Разве я не велел тебе изучить религиозные интересы населения в этом городе? — продолжал свой монолог мистер Гемлин с каменным выражением лица. — Разве я не поручил тебе выяснить, уместно ли будет верующему христианину и бывшему органисту Второй пресвитерианской церкви города Сакраменто посетить здешнюю католическую службу? Теперь всю эту тяжесть ты преспокойно перекладываешь на мои плечи. Да я об заклад готов биться, что ты даже не заглянул в католическую церковь!
Вконец обескураженный Пит схватил платяную щетку и принялся с судорожным усердием чистить платье на своем хозяине.
— Я не папист, масса Джек, но если бы я знал, что вы хотите…
— Тысяча чертей! Мало того что он морит меня голодом, он еще поносит католическую церковь, единственную, черт меня подери, церковь, куда порядочный человек…
Перепуганный Пит выбежал из комнаты.
Колокола только что отзвонили, и до вечерней службы оставалось еще добрых полчаса, когда мистер Гемлин прогулочным шагом вошел в старую церковь. В полумраке смутно чернели три-четыре коленопреклоненные фигуры. Не тусклый свет зажженных в алтаре свечей, а скорее сила интуиции подсказала Джеку, что той, кого он искал, в храме не было; укрывшись в тени колонны, он терпеливо приготовился ждать. Время тянулось медленно. Грузная женщина, от которой разило чесноком, вошла и опустилась на колени почти что рядом с ним. Вслед за ней явился смуглолицый вакеро ; Джек узнал его сразу; он приметил этого человека еще из окна дилижанса и пришел в восторг от богохульной испанской брани, которую тот изливал на непослушных коров; сейчас вакеро рухнул на колени и с уже известным Джеку природным красноречием воззвал к пресвятой деве. Потом вошли двое или трое, в которых Джек признал игроков в монте из своего трактира. Они стали молиться плаксивыми голосами; как видно, жаловались на проигрыш. Но вот мистер Гемлин пришел в страшное волнение; частота его вдруг подпрыгнувшего пульса сильно напугала бы доктора Дюшена. Всем своим существом он почувствовал, что где-то совсем рядом стоит другой человек, ожидающий кого-то так же нетерпеливо, как он сам, и с не меньшим тщанием вглядывающийся в каждого, кто входит в храм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63