— Ну, так что там с Ярославом? — спросил я.
На языке моем вертелся еще один вопрос: «Кстати, откуда ты его знаешь?», но я решил сэкономить время. Общаясь с Всеведущим, нет смысла задавать такие вопросы.
Если он, конечно, действительно Всеведущий.
— Достали его уже твои инквизиторы, — отозвался Антон, болезненно сморщившись. — Вот он и решил свести счеты с жизнью.
Я удивленно покосился на него: в его руках сейчас не было ни шарика с иголками, ни прочих инструментов самоистязания. Или у него теперь любая попытка добыть нужную информацию связана с болевым рефлексом по принципу обратной связи?
— И это реально? — на всякий случай уточнил я.
— А почему нет? Ночью наблюдение за уникумами сведено к минимуму. Никто не мешает пойти в туалет и там либо повеситься, либо вскрыть себе вены...
— Ну и что же ты предлагаешь?
— Его надо выдернуть из вашей Лаборатории, — быстро ответил Антон. — Прямо сюда. И это можешь сделать только ты.
— Каким образом? Устроить под покровом ночи штурм в духе кинобоевиков? Так ведь, во-первых, мы с тобой на роль суперменов не годимся, а во-вторых, знаешь, сколько там охраны и всяких электронных штучек?
— Какой штурм? Зачем? — вздернул он брови. — Ты же — Всемогущий, и достаточно тебе сформулировать соответствующее желание...
— А перед этим — кого-нибудь грохнуть, — перебил его я. — Нет уж, спасибо... я лучше останусь пока простым смертным.
— Ох, какие мы морально выдержанные! — язвительно прокомментировал Антон. — Боимся ручки запачкать в крови? А то, что мы уже это делали, и не раз — ничего?
— Заткнись! — Я закусил губу. — Если ты имеешь в виду мою поездку во Ржев...
— Вот именно, — не дал мне договорить он. — Расстрелять в упор беззащитного паренька, которого ты принял за Всемогущего лишь потому, что он заставил одного человека вернуться с того света, — у тебя рука не дрогнула. Кстати, ты напрасно боялся, что своим обращением к народу по телевизору Олег смог бы чего-нибудь добиться. Кое-какие способности у этого мальчика, конечно, были, но не настолько, чтобы сделать всех счастливыми... Ну, хорошо, раз ты не можешь повторить свой геройский поступок сейчас, то я могу облегчить твою задачу. Тут, в двух кварталах от нас, одна женщина собирается выброситься из окна семнадцатого этажа. Ты не совершишь преступления, если поможешь ей. Устраивает тебя такой вариант?
— Нет. Еще раз повторяю тебе — я не убийца! И не хочу им становиться даже в обмен на божественное всемогущество!..
Антон развел руками:
— А все-таки, рано или поздно, придется...
Холодок пробежал у меня по спине: а вдруг он это точно знает?
Но сдаваться я пока не собирался.
— А что, если я просто позвоню Гаршину, в чьем ведении находится Лаборатория, и предупрежу его насчет Ярослава?
— Не поможет, — кратко прокомментировал Антон. — Во-первых, как ты объяснишь ему, откуда узнал о суицидальных намерениях нашего Вездесущего? А во-вторых, они все равно его не отпустят в ближайшие полгода... Это же — новая Инквизиция, Альмакор!
— Послушай, — сказал я, — ты уже несколько раз записываешь моих коллег в ряды этой средневековой организации. С чего ты так на них взъелся?
— А это вовсе не эмоциональная характеристика. Это констатация факта.
Ты думаешь, в Средние века Инквизиция только тем и занималась, что выявляла и уничтожала так называемых еретиков? — продолжал Антон. — Иногда — да. Но это было лишь прикрытие ее истинной деятельности. На самом же деле она возникла еще в эпоху раннего христианства. Уже тогда отцы церкви столкнулись с тем, что время от времени появляются люди, объявляющие себя наследниками Иисуса Христа и, что хуже всего, действительно обладающие кое-какими паранормальными способностями. Не будучи связанными по рукам и ногам научными догмами, схоласты быстро разобрались в механизме воплощения божественных качеств в троице избранных. И их абсолютно не устраивало, если бы Господь Бог в один прекрасный день появился на Земле и принялся переустраивать мир по своему разумению. Вот почему они решили во что бы то ни стало не допустить этого и занялись превентивным выявлением потенциальных ипостасей божьих. А выявив — безжалостно уничтожали. Отсюда и берут начало все эти сожжения ведьм на кострах, казни колдунов и чернокнижников. Именно тогда впервые родился этот термин: «Профилактика». Бог должен был существовать только виртуально, в сознании и душах людей, но не реально. И инквизиторы были призваны сделать все, чтобы не допустить его «пришествия». Знание о Троице было секретным и исправно передавалось из поколения в поколение профилактов. Давно уже не стало Инквизиции и прекратились расправы над ведьмами и колдунами, но тщательно законспирированное ядро Профилактики продолжало существовать. В нашей стране на определенном этапе оно вынуждено было выдавать себя за одну из масонских лож. И лишь совсем недавно — и, кстати, благодаря тому, что ты ликвидировал смерть — появилась возможность воссоздать ее почти официально, пристегнув к ее основной задаче ряд второстепенных в виде ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций. А теперь профилакты бросили все силы на то, чтобы помешать нам воссоединиться. К счастью, они утратили многие методики своих предшественников и не ведают, кто перевернул мир вверх ногами. Однако можешь не сомневаться, Альмакор: если они доберутся хотя бы до одного из нас, то пустят в ход любые средства, чтобы не допустить нашего превращения в Троицу. Вот почему нам следует поторопиться, а не ждать, пока они снизойдут отпустить Ярослава...
Антон умолк. Я опустил голову, тупо созерцая узор на коврике у дивана.
Потом сказал:
— Но ведь если смерти больше нет, как я могу убить кого-то, чтобы исполнить свое желание?
— У тебя это получится, — сказал Антон. — Ты в этом плане — исключение. Это — как вето, которое президент накладывает на законопроекты, но в любой момент может снять. Как говорится: своя рука — владыка.
— А с Богдановым у меня не получилось...
— Ты же сам нейтрализовал его смерть, — возразил Антон. — Вспомни, когда ты выстрелил в него, то пожелал, чтобы он возродился, только без памяти.
С каждой минутой я все больше убеждался в том, что мой новый приятель на самом деле знает все — или, по крайней мере, такие вещи, которые, кроме меня, никто знать не мог. А ведь мы с ним виделись всего второй раз в жизни. Вернее, третий — если учитывать тот день, когда мне показал его сержант Миша.
— Послушай, Антон. А собакой или кошкой мы не обойдемся? Ведь в детстве мне одной облезлой кошки хватило, чтобы сотворить чудо.
Он обреченно вздохнул: мол, тяжело иметь дело с идиотами, но куда от них денешься?
— Да, хватило. Потому что тогда ты был еще несмышленышем, не знавшим, что такое — лишить кого-то жизни. И на твою психику это произвело столь глубокое впечатление, что в твоем сознании сработал предохранитель, который надолго запретил тебе вспоминать про это убийство. Примерно то же самое случилось с тобой, когда ты пырнул ножом участкового... — Он еле заметно напрягся. — Курнявко, кажется, его звали? Только на этот раз впечатление было не столь шоковым, чтобы сознание поставило психозаглушку на это воспоминание. Однако для путешествия по множеству вариантов своей жизни этого убийства тебе было достаточно. А теперь, когда у тебя уже есть опыт убийств и животного, и человека, убить тебе надо кого-нибудь такого, чтобы это опять перевернуло твое нутро. Ты пойми, Альмакор, в условии твоей инициации главное — не сам факт убийства, а то, какое воздействие оно на тебя производит...
— Ну и кого же ты мне посоветуешь убить на этот раз, чтобы это потрясло меня? — попытался улыбнуться я. — Ребенка? Беременную женщину? Или родную сестру?
— Не обязательно, — с пугающим спокойствием произнес Антон. — Все может зависеть от того, как и при каких обстоятельствах это сделать. Ведь убийство убийству рознь, согласись... Даже суд принимает это во внимание.
Я представил, как буду истязать какую-нибудь невинную жертву, стараясь убивать ее медленно, чтобы доставить ей как можно больше мучений, — и внутренне содрогнулся.
— Ну, все! — объявил я, решительно вставая с дивана. — Хватит! Спасибо за то, что просветил меня, темного, но от такой беседы я что-то притомился. К тому же, время позднее, а мне завтра — на работу, так что пора и честь знать...
— Подожди, Альмакор, — схватил он мою руку своими пальцами, покрытыми и зажившими шрамами, и совсем свежими ранками. — Что ты несешь? Какая работа, дуралей? Неужели ты плюнешь на все и уйдешь, когда там Ярослав вот-вот? Да ты не посмеешь!..
Я с силой рванул руку из его цепких щупальцев.
— Да мне плевать! — крикнул я. — И на тебя, и на твоего Ярослава!.. Ты так хочешь, чтобы мы стали Троицей, что готов ради этого пойти на любую мерзость! Ты возомнил, что теперь все знаешь и видишь, а на самом деле ты слеп, как крот... как летучая мышь!.. потому что ты так и не допер до самого важного. Бог — это не только всемогущество, всеведение и вездесущность. У него есть ещё одна ипостась, и мне кажется, что она — самая главная. Эта ипостась называется Душой, или Святым Духом. Или, если отказаться от библейских определений, любовью к ближнему! Надо очень любить людей, чтобы осмелиться творить для них добро, Антон. Потому что никому не нужен Бог, если он будет безжалостно-строгим и абсолютно беспристрастным!..
Голос у меня вдруг охрип и сел, и я закашлялся.
Антон молча смотрел на меня снизу вверх, и по его лицу было непонятно, о чем он думает и что видит.
Кое-как справившись со своим горлом, я закончил:
— Не знаю, как ты, но лично я не уверен, что пылаю любовью к человечеству. И вряд ли уже полюблю его. Говорят, что в течение жизни человек меняется. Это не мой случай. Чтобы по-настоящему любить людей вообще, а не конкретных индивидуумов, наверное, надо перестать быть человеком. А это у меня не получается. Так что — извини...
Антон медленно-медленно встал на подкашивающихся ногах, и мне показалось, что сейчас он опять рухнет на колени передо мной — как тогда, в метро.
Но он лишь протянул неуверенно ко мне руку. Наверное, хотел впитать ту энергию, которая, по его словам, исходила от меня, но я сделал шаг назад. Пусть перебьется без «подпитки».
— Нет, это ты меня извини, Альмакор, — сказал вдруг он. — Я ведь наврал тебе про Ярослава... ну, что его этой ночью не станет...
— Но зачем? — машинально спросил я, хотя и так было все ясно.
И тогда он с неожиданной прытью кинулся в угол к книжному шкафу, распахнул дверцу и стал судорожно шарить по полкам, роняя на пол какие-то бумаги, затрепанные книжки, газеты и прочую макулатуру.
Наконец в его руках оказалась толстая папка — в такую, по-моему, подшивают уголовные дела в суде. Антон раскрыл ее, и оттуда посыпались пожелтевшие от древности газетные вырезки.
— Вот, — сказал он, бешено уставясь на меня. — Эту папку я начал собирать еще в детстве, когда окончательно осознал, что я — не такой, как все.
— Что это? — спросил я.
— Это? Это обвинительное заключение против человечества! — крикнул он, безжалостно вороша содержимое папки. — Хочешь, я прочту тебе всего несколько отрывков отсюда? Хочешь?! Так слушай!.. — Он наугад выхватил один листок и поднес его к глазам. — Вот тут описывается, как одна жительница подмосковной деревни отвезла зимой свою четырехлетнюю дочку в лес, раздела, привязала к дереву и оставила умирать на морозе!.. — Он схватил второй листок. — А вот пишут про одного парня из Тулы, который насиловал старушек на кладбище, а потом забивал их насмерть обрезком стальной трубы!.. А как тебе понравится история про рэкетиров, которые похитили хозяйку магазинчика и три дня подряд просили ее поделиться с ними своими доходами, а чтобы просьбы лучше доходили до женщины, заставляли ее глотать иголки, закатанные в шарики из хлебного мякиша?.. А еще один интересный случай произошел в Ивано-Франковске. Там двое студентов, распив бутылку водки, нагрянули в гости к семье глухонемых соседей и зарезали сначала хозяев, а потом их двоих грудных детей. Причем впоследствии эксперты насчитали на каждом трупе до полусотни ножевых ран. И знаешь, как эти убийцы объяснили причину столь зверских убийств? «А почему эти уроды жили, как все нормальные люди?» Но больше всего тебе, наверное, понравится рассказ о том, как в городе Магнитогорске девятилетний мальчик размозжил булыжником голову тридцатилетней бомжихе, поскольку, как он сам потом выразился, она отказала ему в удовлетворении проснувшихся в нем сексуальных потребностей! А? Как тебе все это — нравится? Скажи, нравится тебе наш прекрасный мир? Пусть и дальше катится в преисподнюю, да? А мы будем делать вид, что нас это не касается! Задавим в себе то чудо, которым нас наделила природа, и притворимся маленькими людьми, от которых ничего не зависит и которые не могут что-либо изменить!..
Я почувствовал, как мое сердце разгоняется, словно желая выскочить из грудной клетки.
— Брось, Антон, — сказал я. — Не надо убеждать меня в том, что наш мир полон зла и мерзости. Я и сам это знаю. Но помнишь, как пелось в одной старой песенке? «Есть в мире звезды и солнечный свет»... Так что мир этот — и не хорош, и не плох. Его надо воспринимать таким, какой он есть. По большому счету, в нем все, и в том числе то, что ты тут наговорил, целесообразно. Это — большая система, Антон, а в системе каждый элемент выполняет свою функцию. А если мы полезем в недра этой системы с паяльником и отверткой, то она может перестать работать!.. Вот почему я не хочу становиться Богом. Быть всемогущим, конечно, заманчиво, но это бессмысленно, потому что человечество нельзя изменить так, чтобы не нарушить чего-то важного, о чем мы, возможно, и не подозреваем!..
Антон разжал руки, и папка шмякнулась на пол, подняв облачко пыли из ковра. Газетные вырезки порхали в комнате, как опавшие листья.
— Ладно, — с неожиданным спокойствием произнес Антон. — Я понял тебя, Альмакор. Ты не желаешь менять мир. Что ж, вольному — воля. Только ведь ты уже изменил его однажды, причем не слабо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61