»
Смена кадра:
«У всех людей планеты — одно несчастье. Посмотрите, что творится с экологией! Озера высыхают, леса гибнут, повсюду — сплошная химия».
Смена кадра:
«Смерть».
Смена кадра:
«Конечно, смерть».
Смена кадра:
«Если я умру».
Смена кадра:
«Если бы в мире существовал Бог».
Вместо очередной смены кадра камера дала крупным планом лицо того, кто сказал это: человек средних лет, немного похожий на американского киноактера, — фамилию его я не помнил.
«Но почему? — удивился тележурналист. — Вы имеете в виду, что Бог устроил бы человечеству Страшный суд?»
«Нет, — покачал головой мужчина в кадре. — Наоборот, он бы всячески пытался спасти людей от самих себя».
Повернулся и пошел, не оглядываясь, прочь. Камера оторопело смотрела ему в спину.
«Интересная точка зрения, не правда ли?» — послышался из-за кадра голос репортера.
Тут вошел Ефим и хлопнул меня по плечу.
— Ну, Алька, путь свободен, — объявил торжествующе он.
И я пошел.
Глава 22
Когда я вернулся к «себе», было все еще темно.
— Ну, как съездили, Альмакор Павлович? — поинтересовалась женщина, привставая со своего места за барьером дежурной. — Как. мама-то себя чувствует?
— Теперь ей хорошо, — устало сказал я.
Может быть, ей действительно теперь будет хорошо? В другом мире, в другом варианте своей судьбы? Надеюсь, что сегодня она проснется там, где с ней будет папа, и Алка, и я, и мы будем жить дружно и счастливо. Возможно, когда-нибудь ей тоже надоест Круговерть, и тогда она проклянет меня за то, что я сделал, но надеюсь, что я об этом никогда не узнаю.
— Ну, и слава богу, — вздохнула медсестра. — А я-то уж, признаться, подумала, что... На вас ведь прямо лица нет, Альмакор Павлович!
— Устал я.
— Жалко, что отдохнуть вам уже не придется, — посетовала она. — До конца дежурства совсем немного осталось, скоро надо готовить данные к утреннему обходу... Я вам там на стол положила сведения за ночь, посмотрите сами, хорошо?
— Хорошо, — кивнул я.
Потом спросил:
— Скажите, а у нас кенфентинал имеется?
— Откуда? — удивленно сказала она. — Он же только под расписку идет... А зачем он вам понадобился?
— Да не мне, — возразил я. — Понимаете, маме все хуже и хуже, а эти сволочи в шестой уже не хотят на нее лекарства тратить... Вот я и договорился, что достану — специально для нее. Знаете, когда она спит, то совсем не чувствует боли...
— Да-да, конечно, — поспешно закивала головой медсестра. — Я понимаю... Рак — это страшная штука. Ой, простите, Альмакор Павлович! — Она покаянно зажала рот.
— Ничего, ничего, — сказал я. — А этот... гидроморфин хлорида — есть?
— Ну, этого добра у нас полно, — махнула рукой она. — Если вы имеете в виду гидрохлорид морфина...
— Хорошо, тогда принесите мне его в кабинет прямо сейчас, ладно?
— Да что с вами, Альмакор Павлович? — удивилась медсестра? — У вас же в шкафчике стоит двухпроцентный раствор!..
Я кивнул и пошел по узкому полутемному коридору, скупо освещенный дежурными лампами и оттого напоминающий пресловутый туннель, который видят умирающие перед тем, как отправиться на тот свет.
В кабинете я стащил с себя куртку, швырнул ее прямо на диван и закрыл дверь изнутри на ключ.
Потом достал из кармана коробочку со шприцем. Долго рылся в шкафчике, разбирая латинские названия, пока не нашел картонную коробочку с ампулами. Заправил шприц прозрачной, остро пахнущей жидкостью, как водитель авто заправляет бензобак — до краев. Поднес острие иглы к руке.
В голове автоматически всплыло недавнее видение: сухая рука с дряблой серой кожей, похожая на потемневшую от времени деревяшку. И лицо на подушке — ничего похожего на ту маму, которую я помнил и которая осталась жить только на фотографиях. Эта женщина, которая лежала на кровати передо мной, была лишь отдаленно, смутно похожа на мою маму — и, скорее всего, не болезнь была тому причиной. В этом одутловатом лице с набрякшими, опухшими веками, кругами под глазами и жидкими, спутанными волосами угадывалось, что жизнь у этой женщины была одной сплошной мукой. Пьянство втихую курение крепких дешевых сигарет, неприкаянность и ненужность — вот что читалось на этом лице. Когда я вошел, она не обрадовалась и не удивилась — лежала, равнодушно уставившись в потолок, и постанывала время от времени, словно подвывала. Ефим сказал, что ей недавно сделали очередную инъекцию болеутоляющего, которой хватит на несколько минут.
«Мама, — сказал я, присаживаясь на край кровати, — это я, Алька».
«Вижу, — скрипучим голосом отозвалась она, не поворачивая ко мне головы. — Явился — не запылился. Ну что ты сюда ходишь, а? Или тебе приятно смотреть, как я тут загибаюсь?»
«Ну что ты, мам, — сказал я. — Я же так давно тебя не видел!»
Она покосилась на меня, и теперь я увидел: нет-нет, это действительно моя мама. Глаза, во всяком случае, остались прежние, только теперь они были наполнены болью и усталостью.
«Скажите, какие телячьи нежности, — насмешливо протянула она. — Ты еще скажи, что любишь и всегда любил меня! Да ведь если бы я не попала сюда подыхать, ты бы и не вспомнил, что у тебя есть мать! Помнишь, как ты мне сказал тогда, когда уходил? Помнишь?! „Лучше вовсе не иметь матери, чем иметь такую мать, как ты!“...
Господи, потрясенно подумал я. Неужели я тут оказался способен на такое?
«Прости меня, мама, — вслух сказал я. — И знай: это был не я, а... а мой двойник. Потому что я на самом деле всю жизнь мечтал о том, чтобы вы с отцом остались живы».
«Вообще-то, сейчас бредить положено мне, а не тебе, — медленно проговорила она. — Ну да ладно. Все это теперь — в прошлом... Ты принес шприц?»
«Что? — подумав, что ослышался, удивился я. — Какой шприц?»
«Да ладно тебе, Алька, не притворяйся... Твой Ефим мне все рассказал. Я ведь ему уже все уши прожужжала, чтобы он усыпил меня. А он не хочет брать грех на душу...»
«Мама, я не смогу сделать это!»
«Если ты хочешь, чтобы я тебя простила напоследок, ты сделаешь это», — жестко сказала она.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
А потом я полез в карман...
Игла вошла в мою кожу удивительно легко. Вот что значит — опыт есть. Уже выдавив поршень до середины, я вдруг вспомнил, что забыл стравить воздух из иглы, как это делают в фильмах врачи-профессионалы. А это грозит закупоркой сосудов. Эмболия — так, кажется, это называется.
А, плевать!.. Какая разница, от чего именно я умру — от пузырька воздуха, перекрывшего артерию, или от медицинский отравы?
И тут до меня вдруг дошло.
Идиот, разве ты забыл, что ты не способен умереть? К. чему эта комедия с самоубийством? Или ты хочешь испытать то же, что испытывала она, и тем самым как бы выпросить прощения у самого себя?
Тело охватил озноб.
Ну, вот и все.
Прощайся с этим миром, Алька.
Как сказал тот тип в телевизоре? «Если бы Бог существовал...»
А может быть, Он и вправду существует? Может быть, именно Он и организовал для меня эту прогулку по вариантам судьбы? Но чего Он хочет, чего?
Ясно одно — добро Ему почему-то от меня не нужно.
Другое Ему нужно, совсем другое.
Видимо, Ему нужно, чтобы я творил зло, как можно больше зла. Иначе чем объяснить, что в последнее время Он то и дело подсовывал мне такие варианты, где я должен был убить кого-то — то узкоглазого охотника на одиноких водителей, то охранника-садиста, то бродячего пса. А сегодня Он пошел ва-банк и подстроил все так, чтобы мне некуда было деться.
И я сделал это. Я выполнил то, чего Он хотел.
Так пусть же Он исполнит мое желание.
А какое у меня осталось заветное желание? И разве у меня еще есть желания?
Да, сказал я, с трудом фокусируя зрение на расплывающейся в странном тумане комнате.
Я хочу вернуться в тот мир, откуда я пришел. Пусть там все было скверно и я погибал там от одиночества. Но я хочу жить там, только там и нигде иначе, так перенеси же меня туда и оставь там навсегда. Ты слышишь меня, Господи?..
* * *
— ...следующая остановка — улица Подъемных Кранов, дом двадцать один.
Голос ворвался в сознание, возвращая меня к жизни, и я открыл глаза.
Автобус. Я сижу у забрызганного ископаемой грязью окна, за которым мелькают фонари на вечерней улице. Рядом со мной стоит женщина. Она по меньшей мере на восьмом месяце, если судить по размерам ее живота.
Есть еще два обстоятельства, которые мигом сгоняют с меня сон. Даже три, если быть исчерпывающим.
Во-первых, на мне — голубая рубашка и темно-синие брюки. Точно такие же, какие я носил, работая в метро.
Во-вторых, за окном — лето, хотя в предыдущем варианте дело происходило в декабре, если не ошибаюсь. Такого временного сбоя Круговерть никогда еще не допускала.
И, наконец, в-третьих, автоинформатор только что объявил ту автобусную остановку, на которой я обычно сходил в своей первой жизни, когда возвращался домой.
Я принялся лихорадочно оглядываться. Позади меня сидел мужчина в полосатой кепке, изучавший «Вечерку». На титульном листе газеты значилась дата — третье июня. а год был тем самым, когда я сбежал из метрополитена!..
Неужели один круг замкнулся, и теперь все начинается сначала? Неужели все события последних трех лет привиделись мне во сне?!
Однако раздумывать над этим было некогда — автобус сбавлял ход, и, значит, мне пора было выходить.
— Садитесь, пожалуйста, — вскочив с насиженного места, буркнул я беременной.
Она приняла это как должное и даже не поблагодарила. Осторожно опустилась на сиденье и сразу отвернулась, утратив ко мне интерес.
Ах да, если это был тот самый автобус, то, помнится, перед тем как провалиться в дрему, я выдержал ожесточенное давление со стороны попутчиков, поскольку не желал уступать место ни старушкам, ни этой будущей мамаше.
Интересно, а тело мое осталось тем же, трехлетней давности? Я придирчиво оглядел себя, но никаких особых изменений не обнаружил. Хотя, наверное, только в старости разница была бы заметной, а когда ты молод, то не имеет особого значения, двадцать пять тебе или двадцать восемь...
А вот и отличный шанс окончательно удостовериться, где я нахожусь. Насколько мне помнится, в этом подземном переходе сейчас должны будут грабить слепого старика-певца...
Есть! Уже отсюда слышна музыка. «Лаванда, горная лава-анда... наших встреч с тобой белые цветы»...
А вот и обалдуи, которые околачиваются около музыканта, чтобы стащить из коробки-дароносицы крупные купюры. Все, стащили... теперь уходят к противоположному выходу.
А когда он их окликнет, они вернутся и всадят ему под рёбра нож.
Может быть, это твой второй шанс начать жить так, как подобает нормальному человеку? И неужели ты рискнёшь его не использовать?
— Эй, орлы! А ну, стойте! Стоять, я сказал!..
Это не старик сказал. Это, кажется, мой голос.
Троица на ходу оглянулась. Нет, останавливаться на окрик какого-то субъекта, причем явно не крутой внешности, они не собирались.
Я перешел на бег, чтобы догнать их. Теперь-то они были вынуждены остановиться. Бежать втроем от одного видимо, показалось им нелепым.
— Ну, чего тебе надо? — спросил один из них, с прыщавой толстой мордой.
— Верните деньги, которые вы стащили у старика, — приказал я.
— Какие деньги? — с деланым удивлением протянул второй. — Ты че, кореш, бредишь?
— Второй раз я повторять не буду, — упрямо сказал я.
Третий, плюгавый, вдруг сунул руку в карман джинсов, и в воздухе что-то звонко щелкнуло. Ага, это и есть тот самый ножик с выкидным лезвием, которым они тогда убили старика. Только теперь испытать его остроту выпало мне.
В следующий момент они бросились на меня. Все втроем. Под несмолкаемую мелодию «Лаванды».
Страшно мне не было. За время Круговерти я отучился бояться смерти.
Но и покорно подставлять грудь под нож я не собирался. Тем более что опыт множества жизней-однодневок оказался в этом плане полезным. Сколько раз мне приходилось драться во время скитаний по вариантам своей судьбы! Не всегда, правда, удачно, но кое-какие навыки все же приобрел.
Естественно, первым я постарался обезвредить того придурка, что был с ножом. Я пнул его в пах и, кажется, удачно, потому что он, взвыв, согнулся в три погибели, а нож со звоном выпал из его руки на бетонный пол. Однако развить успех мне не дали двое остальных. От сильного удара в лицо потемнело в глазах, второй удар (почему-то по затылку) выбил искры из глаз. Превозмогая боль в разбитом носу и расплющенных губах и стараясь не обращать внимания на кровь, льющуюся по лицу, я переместился вбок и наугад ударил с правой туда, где должны были находиться мои противники. Кулак мой угодил в чью-то физиономию — судя по твердости поверхности, в скулу. Кто-то по-заячьи вскрикнул, и я воспользовался короткой паузой, чтобы вытереть кровь с лица и осмотреться. Музыка играть уже перестала, старик, подняв лицо, настороженно вслушивался, видимо, не в силах понять, что происходи г, а в переходе обнаружилась еще стайка женщин, которые возмущенно орали в том смысле, чтобы мы прекратили безобразничать. Тот, что был с ножом, успел прийти в себя и опять готовился вступить в драку, а его двое дружков кружили вокруг меня, прикидывая, как лучше вырубить, чтобы затоптать ногами.
Мордастый, видимо, грешил восточными единоборствами, потому что наступал на меня, задирая свои конечности на уровень моего подбородка. Увернувшись пару раз от его каблука, я решил, что мне это надоело, и, схватив ногу мордастого, потянул на себя. Он чувствительно приложился спиной о бетонный пол и принялся грязно материться. Женщины вдруг закричали пуще обычного, и, развернувшись, я увидел, что плюгавый поднял нож и целит мне в спину. Все приемы вылетели из моей головы, и я просто успел подставить левую руку под лезвие. Предплечье обожгло болью, но я все же сумел уцелевшей рукой с силой врезать плюгавому под дых, и он, издав булькающий звук, переломился пополам. В этот момент тот, кому я успел поставить фингал под глаз, схватил меня сзади за руки, я принялся отбрыкиваться и лягаться без особого успеха, а он крикнул своим дружкам: «Бей его, Леха, я держу его!» Мордастый мгновенно оказался на ногах и с остервенением принялся дубасить меня по физиономии, стараясь непременно сломать мне переносицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61