Шум раскачивающихся ветвей не давал Ишу уснуть, и он лежал без сна и слушал. Ему вдруг захотелось узнать, который сейчас час, но он уже давно забыл, когда в последний раз заводил свои часы. Время, как одно из необходимых условий при назначении встреч или выполнения каких-то обязательств, давно потеряло свой прежний смысл, потому что изменился мир и ритм жизни этого мира, а главное, был он сам уже очень стар и жил как бы вне этой жизни. В своем роде перешагнул время и теперь застывшая вечность окружала его. И потому лежал он в одиночестве полуразрушенного дома. Те, кто рядом жил, спали в других домах, а в хорошую погоду — просто под открытым небом. Они, должно быть, думают, что в доме этом поселилось привидение. Не иначе! Да и как по-другому, если для него самого те, кто умер, давно больше живыми кажутся, чем те, кто его сейчас окружает… И хотя не было у Иша часов, понял он по серому предрассветному сумраку, что скоро взойдет солнце. Наверное, и спал он ровно столько, сколько требуется спать старому человеку. Так и пролежит он, изредка ворочаясь, пока не взойдет солнце и кто-нибудь — он надеялся, что это будет молодой Джек, — не принесет ему завтрак — кусок тушеной говядины на косточке, которую он потом тщательно обсосет, и миску кукурузной каши. Они готовили для него кукурузную кашу, хотя для самих непонятной была эта еда. Они присылали кого-нибудь носить за ним молоток и помогать добираться до холма, где в хорошую погоду он грелся на солнце. Чаще других Джек приходил. Да, молодые очень хорошо о нем заботились, хотя старый он был, никчемный старик. Иногда, правда, сердились на него и тогда больно щипали, но делали так лишь потому, что думали о нем как о Боге. А ветер все не унимался, и ветви скреблись и стучали в стены дома. Но, видно, спал он меньше, чем полагалось старому человеку, поэтому через какое-то время, несмотря на шум, задремал снова.Насыпи дорог и проходы в горах для скоростных магистралей — пройдет и десять тысяч лет — все равно сохранятся, разве будут казаться узкими долинами и гребнями холмов. Огромные массы бетона, что некогда дамбами были, тоже останутся и будут казаться естественными гранитными преградами. Но время железа и дерева быстро пройдет. Три огня уничтожат их. Самый медленный огонь — ржавчиной будет тлеть, пожирая железо. Всего несколько коротких веков пройдет, и опоры перекинутого через глубокий каньон моста лишь ровной линией красной земли на склонах станут. Огонь, который дерево гнить заставит, быстрее, чем первый огонь, силу наберет. Но самым быстрым третий огонь — огонь пламени — окажется.И вдруг кто-то схватил его за плечи и стал грубо трясти, и тогда проснулся Иш, потрясенный столь неожиданным и грубым вторжением. А когда наконец спала мутная пелена с его глаз и начал он различать, что вокруг делается, то увидел перед собой лицо молодого Джека и печать страха, застывшую на этом лице.— Вставай! Да вставай же! — говорил Джек. И от шока столь внезапного пробуждения, кажется, прояснилась голова Иша, как давно уже не было с ним, и потому тело и разум быстрее задвигались, реагируя на взволнованные слова. И уже стоял Иш на полу и натягивал на себя какую-то одежду, и Джек помогал ему. Теперь уже не легкий запах, а густой дым наполнял до краев спальню. Иш кашлял надсадно, и глаза его слезились от дыма. И еще слышал треск и глухой рев. И не понял Иш, как получилось у него так быстро сбежать по лестнице, хлопнуть входной дверью, спуститься со ступеней крыльца и на улице оказаться. И только здесь он понял, как сильно ветер задувает. И нес этот ветер клубы дыма, и горящая листва и кора деревьев кружились в его огненном вихре. Не удивился Иш. Знал он — точно знал, что рано или поздно, но должно такое случиться. Каждый год высоко поднимались стебли травы, наливались соками, а потом засыхали и сухой соломой покрывали землю. Каждый год все пышнее разрастался кустарник в мертвых садах, и опавшая листва толстым слоем укрывала его корни. И понимал Иш, что это только вопрос времени, когда ускользнет огонь от задремавшего охотника и сильным ветром понесется, на эту сторону Залива, как совсем недавно бушевал на противоположной. И еще не миновали они дорожку между домами, как вдруг разом вспыхнула земля на соседнем участке, взревело неистово пламя, и отшатнулся Иш от опалившего лицо жара. И когда тащил его за руку Джек, торопил скорее выбраться из пекла надвигающегося пламени, понял Иш — он что-то забыл, но не мог вспомнить, что именно. А в конце дорожки, прикрывая глаза от пламени, стояли и ждали их еще двое. И когда дошли Джек и Иш до них, только тогда Иш вспомнил.— Мой молоток! — выкрикнул он. — Где мой молоток? Выкрикнул, и стыдно ему стало, что в минуту смертельной опасности вспомнил о никчемной вещи и столько шума наделал. Никакой ценности не представлял для него молоток и потому потрясен был, увидев, какое огромное впечатление его крик на трех молодых людей произвел. Глядели они друг на друга и не двигались с места словно от ужаса оцепенели. И вдруг рванулся Джек назад, хотя уже дымились, готовые в любую секунду неистовым пламенем вспыхнуть, кусты в саду перед домом.— Вернись! Вернись! — кричал Иш, но слабым оказался старческий голос, и, глотая горячий дым, задохнулся Иш. И думал еще, что не будет ему прощения, если сгорит Джек из-за такой ничтожной малости, как молоток. Но не сгорел Джек, выбрался из пламени невредимым, лишь шкура пумы на его плечах, обгорев, почернела да случайные искры оставили красные пятна ожогов на обнаженных руках. А увидев в руке Джека спасенный молоток, вздохнули молодые облегченно и радостно заулыбались. А за это время языки пламени уже совсем близко к ним подобрались, и потому ясно было — нельзя им оставаться на этом месте больше ни минуты.— Куда нам идти, Иш? — спросил Иша один из молодых. А Иш даже вздрогнул от неожиданности. Что угодно мог ожидать он, только не такого вопроса. Разве имеет право что-то старик решать, когда рядом молодые стоят, которым все должно быть лучше известно? А потом он вспомнил, что иногда его спрашивали, в каком направлении идти, чтобы охота получилась удачной. И когда он не отвечал, молодые щипали его. Ему не нравилось это, и было больно, и воспоминания о боли заставили его сейчас напряженно думать. И еще понимал Иш, что молодые могут убежать от огня в любом направлении, а вот ему, старику, сделать это будет не по силам. И — чего уже давно не делал — стал он думать еще напряженнее, ибо хотел спасти свою жизнь и жизни этих молодых, и еще потому, что боялся боли и не хотел, чтобы его щипали. И когда, казалось, уже не придумать ему было ничего, вспомнил Иш о плоской скале, где много лет назад выбивал он зубилом и молотком числа. За плоской скалой громоздились другие скалы, и были они высоки, и между ними найдут они убежище, потому что на тех голых камнях не росло ничего, что могло дать пищу огню.— Давайте пойдем на скалы. — И не стал объяснять Иш, на какие скалы, уверенный, что молодежь его и так поймет. И хотя помогали ему, бесконечно устал Иш, когда наконец добрались они до спасительного нагромождения голых камней. И рухнул Иш на голые камни, и лежал неподвижно, пытаясь отдышаться и восстановить силы, и только вздымалась грудь и хриплое дыхание вырывалось из его горла. А вокруг казалось, что вся земля пламенем была объята; но здесь они могли себя чувствовать в безопасности. Удобное место нашли — одна скала тесно прижалась к выступу другой скалы, образовав нечто похожее на каменную пещеру. И пока лежал Иш, то задремал он от слабости, а может быть, не задремал, а сознание потерял, потому что сердце его после бешеной гонки от ревущего за спиной пламени готово было из груди вырваться. Но через какое-то время очнулся он ото сна или от обморока, лежал тихо и думал, ибо ясной стала его голова, как уже давно не случалось. И думал он, что пришла пора сухой осени, а значит, пора больших пожаров, разносимых сухим северным ветром. Осень, пришедшая на смену лета, в которое он узнал Джека и говорил с ним о наконечниках стрел. И думал Иш, что с той поры большей частью Джек стал заботиться о нем, видно, Племя постановило так на своем сходе. «Даже старик, я все равно очень важный. Я — Бог. Нет, я не Бог. Может быть, моими устами говорит Бог, и я его оракул. Нет, сам-то я знаю — никакой я не оракул. Значит, заботятся они обо мне и помогают в старости, потому что я — Последний Американец». И снова, потому что бегство от языков пламени лишило его последних сил, Иш заснул, а может быть, потерял сознание. А когда пришел в себя, понял, что недолго пробыл в забытьи, ибо снова слышал треск пламени, но ничего не видел, кроме нависшей над головой серой громады скалы, и понял, что лежит на спине. Где-то рядом слышал он звуки негромкой возни и добродушное собачье ворчанье. И когда сознание вернулось к нему, то удивился сначала Иш, а потом даже немного испугался, какой свежей и ясной была его голова, и потому отчетливо помнил он, что происходило в прошлом, знал, что будет в будущем, и понимал происходящее в настоящем. «И второй мир — он тоже уходит, — вспыхивали в голове его звездочки мыслей. — Я видел, как уходил огромный мир. Теперь этот маленький — мой второй мир — уходит. Он исчезает в огне. В том огне, который неотделим от человека. В огне, который согревает и уничтожает нас. И еще люди часто повторяли, что бомбы превратят нас в дикарей и вернут в пещеры. Вот мы и в пещере, но никто не мог вообразить путь, который уготовила нам судьба по дороге в эти пещеры. Я выстоял и смирился с потерей моего большого мира, но я не переживу разрушения моего второго — маленького — мира. Я глубокий старик, но ясен и чист мой разум. И теперь я знаю — это конец. Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру». И будто связано это было в единое целое, с ясностью разума вернулась к нему былая острота зрения. И когда почувствовал он, как понемногу возвращаются силы, то сел Иш на камни и уже мог видеть остальных. И когда увидел, то удивился, откуда, кроме трех молодых, еще две собаки здесь. А Иш не помнил, что видел этих собак раньше. Ничем не замечательные, обычные собаки, которых люди брали с собой на охоту, — не слишком большие, с густой черной шерстью. Собаки-пастухи — как бы их назвали в Старые Времена. Это были умные, даже хорошо воспитанные собаки. И лежали они тихо под нависшими над головой серыми каменными глыбами, так похожими на свод пещеры, и не лаяли. А потом Иш перевел взгляд на молодых. И сейчас, когда казалось, что мог видеть он одновременно прошлое и будущее вместе с настоящим, он мог лучше понять молодых, потому что не чем иным, как смесью прошлого, будущего и настоящего, представлялись они. Одеты, как и Джек, — мокасины из мягкой оленьей кожи и голубые джинсы с медными пряжками и пуговицами. А на плечах шкуры пумы с длинными когтями на лапах зверя. У каждого был свой лук и колчан со стрелами, и у каждого на поясе висел нож, хотя не умели они делать ножи. У одного даже копье было с древком в рост человека, а когда присмотрелся Иш внимательнее, то увидел, что наконечником для копья настоящий нож мясника служил — игрушка с лезвием длиной в восемнадцать дюймов. Страшное оружие для рукопашных схваток в руках человека появилось. В самую последнюю очередь взгляд Иша на лицах молодых остановился, и увидел он, что другими стали эти лица — непохожими на лица людей, которых знал он очень давно. Потому что не было на этих лицах выражения неуверенности, беспокойства или страха.— Смотрите, — сказал один из них и кивнул в сторону Иша. — Смотрите, ему стало лучше! Он даже может сидеть. — И Иш понял, что в голосе звучали доброта и участие, и испытал великую любовь к этому молодому, хотя еще совсем недавно боялся, что именно этот будет первым, кто начнет щипать и бить его. И еще странным показалось Ишу, что после всех этих лет продолжали люди говорить на языке, который не когда назывался английским. Но когда прислушался, то понял — и язык изменился. Потому что, когда произнес молодой слово «смотрите», — звуки не такие, какими должны быть, послышались Ишу. Вместо «с» шипящее «ш» или даже «щ» он услышал. А дым клубами стелился, и они все кашляли немного. А снаружи все сильнее трещало пламя, — видно, горели деревья в саду стоящего неподалеку дома. Собаки до этого лежавшие спокойно, заволновались и стали тихонько поскуливать. Но воздух оставался прохладным, и потому не испытывал Иш страха. И думал он, что могло случиться с остальными. Наверное, уже несколько сотен людей объединяло Племя. Он мог спросить, но тяжким трудом было для Иша произносить слова, а по спокойным лицам молодых мог понять он, что не застал огонь Племя врасплох и не случилось непоправимого. Скорее всего, при первых признаках надвигающегося бедствия покинуло Племя эти места, и наверное, только в самый последний момент вспомнил Джек о старике — который еще и Богом был, — оставленном в одиночестве старого, полуразрушенного дома. Да, сейчас ему гораздо проще и легче было сидеть смотреть, думать и не задавать вопросов. И Иш снова взглянул на лица молодых. Один из них с собакой забавлялся. Подносил руку к собачьей пасти, а потом быстро отдергивал, а пес щелкал клыками и глухо рычал. Смотрел на них Иш, и казалось ему, что пес и человек на одной ступени стояли и были счастливы. А другой вырезал из дерева. Острый нож легко в мягкое дерево входил, и, пока смотрел Иш, стало дерево понемногу принимать законченный образ. И Иш улыбнулся покойно, ибо дерево широким разворотом бедер и полными грудями женской фигурки забелело. И понял Иш, что не изменились молодые. И хотя он даже имен их, кроме Джека, не знал, все они могли быть его внуками или правнуками. И теперь сидели они в похожем на пещеру каменном укрытии между двух скал, играли с собакой и вырезали из дерева сладострастные образы, а внизу бушевало пламя. Цивилизация умерла много лет назад, теперь остатки большого города догорали, а они были счастливы. А может быть, все это и к лучшему? Из пещеры мы вышли и возвратились в пещеру! И если бы был жив тот, и если бы рядом были такие же, как он, — все могло быть иначе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60