— Ну, в общем, рассказал он немного о себе, как раз то, что узнать мне хотелось. И опять Эзра замолчал и в пол уставился, а Иш в догадках начал теряться — никогда он не видел таким старого товарища.— Не тяни, Эзра, — сказал Иш. — Рассказывай. Тут все свои. Эзра вздохнул поглубже и словно в холодную воду нырнул.— Этот парень, Чарли этот! — выкрикнул Эзра. — Он же гнилой внутри, как десятидневная рыба, тухлый! Болезни, венерические болезни, я имею в виду. Черт меня забери, они у него все, какие только на свете имеются! Иш увидел, как судорожно, словно от удара в поддых, дернулось огромное тело Джорджа. Увидел, как вспыхнуло пунцовой краской бледное лицо Эм. Для мальчиков новости пустым звуком были. Они не понимали, о чем Эзра говорит. И пока Эм не вышла из гостиной, Эзра даже не пытался мальчикам ничего объяснять, а когда вышла, оказалось это трудным делом — о болезнях у мальчиков совсем смутные представления были. А пока Эзра, с трудом подбирая слова, просвещал мальчиков, отчаянные мысли метались в голове Иша. Перед ними возникли обстоятельства, не имевшие прецедента ни в старой, ни тем более в новой жизни. Он смутно помнил, что вроде существовали какие-то законы, связанные с проказой, и вспоминал рассказы о колониях прокаженных. Существовал еще какой-то перечень заболеваний, и болевшему ими запрещалось работать в ресторанах. Но какой смысл вспоминать все это? На этой земле не существовало для них законов.— Пусть мальчики уйдут, — неожиданно даже для себя сказал он Эзре. — Это нам решать, что делать. — И когда произнес, понял, почему пришло это неожиданное решение. Мальчики должны быть исключены из обсуждения по двум причинам: они не представляют, какую опасность несет в себе болезнь для всей общины, и они не знают, какими правами наделяется общество и какой силой может обеспечивать свою безопасность. Несмотря на годы, внушительный рост и собственные семьи, мальчики снова превратились в несмышленышей и потому должны были уйти.— О том, что слышали, — ни слова, — напутствовал их Эзра. И когда мальчики закрыли за собой дверь, трое оставшихся посмотрели друг другу в глаза.— Надо позвать Эм, — сказал Эзра. И когда вернулась Эм, стало их уже четверо. Молчали они все, проникаясь серьезностью грозящей опасности. Смертью в воздухе запахло, но не такой смертью, которую в открытом и честном бою принимают, но той, которая предательски из-за угла подстерегает.— Ну так что будем делать? — первым, понимая, что снова должен взвалить на себя бремя лидерства, заговорил Иш. И когда барьер молчания оказался прорванным, заговорили все горячо, порой перебивая друг друга. Ни у кого сомнений не было, что пред лицом опасности Племя имеет полное право защитить себя. Они не станут вспоминать историю и существовавшие в ней законы, ибо главным станет закон самозащиты, который можно и к личности, и к обществу применить. Какие же методы выбрать? Простое предупреждение, вроде: «Делай так — или мы тебя!» — все они согласились — вряд ли могло оказаться действенным и обеспечить даже видимую защиту. А если зараза поползет дальше, наказание, которому они подвергнут Чарли, станет элементарной местью обманутого общества и не сможет остановить расползание заразы. В их распоряжении не существовало средств насильственной изоляции Чарли, но даже если им удастся придумать некое подобие тюремной камеры, груз ответственности будет настолько велик, что маленькая община просто не в силах будет нести его неопределенно долгое время. Оставалось изгнание. Они могли отвезти Чарли подальше от общины и отпустить на все четыре стороны. Такой проживет и в одиночестве. Если вернется — наказанием будет смерть. Смерть, — они тревожно зашевелились лишь при одном упоминании этого слова! Сколько невыразимо долгих лет прошло с тех пор, когда в еще памятном им мире царили войны и казни. Одна только мысль, что их маленькое общество решится отнять чью-то жизнь, — вносила тревожную, пугающую сумятицу в привыкшие к сонному покою умы людей.— А об этом вы не подумали? — Эм, кажется, стала выразителем их еще не оформившихся сомнений. — А что, если он снова, как змея, приползет сюда? Нас всего четверо, а среди молодежи он себе без труда друзей наделает. Что будет, если он подружится с мальчиками и они начнут защищать его? Или с девочками, и необязательно с одной Иви?— Мы можем далеко его отвезти, — сказал Эзра. — Посадить в джип и отвезти за пятьдесят, а то и за все сто миль. — Немного Помолчал и внес поправку в собственное предложение: — А через месяц он вернется, и тогда… вот думаю, что ему стоит спрятаться где-нибудь и караулить с ружьем в руках. Мальчики, может, потом найдут его и затравят собаками, но какая будет польза тому, кто с дырой в голове лежать останется. Не хочу, сколько мне жить осталось, каждый куст на расстоянии винтовочного выстрела обходить.— Нельзя наказывать человека, который еще ничего не совершил, — тупо выступил Джордж.— Почему нельзя? — выкрикнула Эм резко. И все головы к ней повернулись, но она молчала.— Нельзя… конечно, нельзя… никогда. — Джордж с трудом нужные слова подыскивал. — Он сначала должен сделать что-то, а потом уж, как их там, жюю-ри. А потом… закон.— Какой закон? Все замолчали и потихоньку стали в разговоре от этой темы отходить. Видно, не хватало мужества вслух мысли Эм продолжить. А Иш подумал, что проблему нужно со всех сторон осветить, чтобы решение было правильным.— Дело в том, что мы достоверно не можем утверждать, болен он или здоров. Здесь нет врачей — удостовериться точно. Может быть, все это было у него в далеком прошлом. Может, он просто хвастался. Есть такие мужчины!— В том-то и дело! — подхватил Эзра. — Без доктора ничего не узнаем. Конечно, и хвастаться он мог. Так что, будем испытывать судьбу? А если заразный… Я думаю, парень больной. Ходит так, словно кирпичи на себе таскает.— Говорят, какие-то таблетки помогают, — стараясь до конца справедливым казаться, чтобы торжество от того, что таким прозорливым оказался, не вырвалось наружу, сказал Иш. А когда взглянул на Джорджа, то вздрогнул: столько ужаса и отвращения на его лице было написано. Бедный старина Джордж, каково сейчас этому добропорядочному гражданину, «среднему» американцу с его предрассудками против так называемых «социальных болезней». А ведь Джордж еще и церковным старостой был и помнит, наверное, строки библейские о «грехах и отцах». И пока думал Иш, Эм заговорила:— Я спросила: «Какой закон?» Думаю, остались еще законы в старых толстых книгах. Но изменилось время, и эти законы теперь пустой звук для всех нас. Вот и Джордж вспомнил старый закон, который должен ждать, пока его нарушат, и только потом наказывать. Но дело-то ведь уже будет сделано. Предлагаете и нам так поступить? Сможем ли мы на себя такую ответственность взять? Не о чужих детях мы говорим — судьбу своих решаем. И после слов Эм, казалось, больше уже не о чем говорить. И они сидели молча, каждый перебирая в уме возможные варианты. «Нет, — странно, но в эту минуту Иш совсем о другом думал, — нет в ее словах никакой глубины. Она о детях говорит — и только это для нее главное. А может быть, не прав я, и это еще глубже, чем мысли о сущности бытия. Она мать и мыслит категориями, на которых вся наша жизнь строится». Наверное, не много времени прошло, пока все в молчании сидели, а казалось — вечность. Потом Эзра заговорил:— Пока сидим мы тут… а ведь в наши дни такие дела быстро делаются! Лучше бы нам начать действовать. — И потом добавил, словно мысли свои вслух произносил: — Я повидал в те времена… видел, как много, очень много хороших людей умирало. Да, много хороших людей умирало. Наверное, даже привык к смерти… нет, к такому не привыкнешь.— Ну что, будем голосовать? — спросил Иш.— О чем голосовать? — сказал Джордж.— Мы можем выгнать его, — сказал Эзра, — или… или другое. Мы не можем его в тюрьму посадить. Или еще что-нибудь есть? Эм прямо на вопрос ответила:— Мы должны голосовать за Изгнание или за Смерть. На письменном столе много всякой бумаги лежало. Детишки на ней любили картинки рисовать. Поискав вокруг, Эм и четыре карандаша нашла. Иш разорвал лист на четыре маленьких избирательных бюллетеня, оставил себе один, а остальные вручил каждому в руки, и еще подумал, что, когда их всего четверо голосует, проблема в тугой узел может завязаться. Иш пододвинул поближе свой листочек, вывел на нем большое «И», и повис его карандаш в воздухе.Такое мы без спешки делаем, и страсти не раздирают нас, и ненависти нет в наших сердцах. Это не бой, когда разум человека яростью наполнен и страх его поступками движет. Это не взаимной ненавистью переполненная ссора, когда двое одно место под солнцем или любовь одной женщины делят. Туже затягивай петлю, точи топор острее, всыпай яд, обкладывай хворостом высокую поленницу дров. Это тот, который товарища своего невинного жизни лишил; это тот, который дитя неразумное украл; это тот, кто надругался над рукотворным ликом Бога нашего; это тот, кто душу продал дьяволу, чтобы самому дьяволом стать; это тот, кто развращал детей наших; это тот, кто открыл врагу военные тайны. Мы немного испуганы, но не показываем виду и не говорим о своем страхе. Много тайных мыслей и глубоких сомнений мучит нас, но не говорим мы никому о них. Вместо них — «Справедливость», говорим мы, «Закон», говорим мы, «Мы — народ», говорим мы, «Государство», говорим мы.Застыл Иш над ничтожным клочком бумаги, а кончик карандаша в большую букву «И» уткнулся. Знал он — и в такой глубине лежало это знание, что не откроется никакой логике, — Чарли вернется. Не решит изгнание проблемы, только притупит остроту ненадолго. Чарли противник опасный и может большое влияние на молодежь оказать. «Так вот в чем дело, — думал Иш. — Неужели я опять о праве первенства переживаю? Неужели боюсь, что Чарли место мое займет?» Может быть, о праве на власть беспокоился Иш, а может, были и другие причины, кто сейчас скажет… Одно знал Иш точно: Племя в долгой борьбе за существование с настоящей бедой столкнулось, даже не с бедой, а с олицетворением смертного ужаса. И тогда понял Иш, что ради детей и внуков своих, ради любви и ответственности перед ними только одно слово напишет. Он перечеркнул «И» и написал другое слово. И когда шесть букв отрешенно и безучастно на него с листа бумаги взглянули, вот тогда он настоящую ненависть и отвращение к самому себе испытал. Неужели во все века истории человечества так и не придумали другого выхода? Написав это слово, не возвращает ли он в новый мир войны и тирании, угнетения слабых сильными — болезни человеческие, которые пострашнее болезни Чарли будут. Почему, зачем все так понеслось быстро! Он уже начал вычеркивать слово, но остановился. Да, он на две части разрывается, но не имеет права вот так просто карандашом провести и вычеркнуть слово из шести букв. Вот если Чарли убьет кого-нибудь, вот тогда легко его приговорить — и это старый, отживший свое время образ мышления. Око за око, зуб за зуб! Казнь убийцы убиенного не воскресит — такое местью называется. Чтобы действенным наказание стало, оно не возмездием должно быть, а предотвращать преступление. Сколько времени прошло? Только сейчас он понял, что застыл в тяжелой неподвижности, а остальные уже давно готовы и на него смотрят и ждут. Впрочем, у него всего один голос, и, когда остальные голоса перевесят и Чарли всего лишь изгнан будет, его — Иша — мысли при нем никому не известными останутся.— Давайте ваши листки, — сказал он, протягивая руку. Взял листки и медленно перед собой разложил. Четыре раза взглянул на них и четыре раза прочел: — Смерть… смерть… смерть… смерть. 8 Черной землей забросали они могилу под ветвями большого дуба. Они принесли ветки и прикатили большие камни, чтобы закопанное в земле не стало добычей пожирающих падаль койотов. И, возвращаясь, долгий путь длиной в одну милю прошли. И когда шли, друг к другу жались, так, словно искали поддержки у ближнего. И Иш среди них шел, и молоток, в такт шагам, мерно в его правой руке покачивался. Не было никакой необходимости молоток с собой брать, но он все равно взял. Наверное, правильно сделал, ибо тяжесть молотка позволяла сейчас крепче на этой земле держаться. Как символ государственной власти он в руке молоток держал, когда нашли они Чарли и мальчики с ружьями наперевес окружили его. Иш тогда произнес короткие слова и видел, как беснуется, проклиная его, Чарли. Нет, больше такого не должно быть. Иш гнал прочь от себя эти воспоминания, но, стоило картине вновь перед глазами ожить, чувствовал, как тошнота подступает к горлу. Если бы не основательность Джорджа, наверное, никогда они это дело до конца бы не довели. Это Джордж, с его навыками мастерового, завязал узел и приставил лестницу. Нет, никогда не будет в будущем вспоминать об этом Иш. В этом он уверен. Это концом было и одновременно началом. Это был конец двадцати одного года — теперь он точно знал, — прожитых безмятежно. Так разве что в идиллии одного из Садов Эдема прожить можно. Знавали они несчастья, видели, как рядом смерть ходит. Но стоило оглянуться назад, в прошлое, — все таким простым казаться начинало. Сейчас этому пришел конец, но конец еще и началом стал. Длинной дороги в будущее началом. В прошлом осталась маленькая группка людей — чуть больше обычной семьи. В будущем здесь будет Государство. И в этом злая ирония заключалась. Государство — оно ведь вроде заботливой матери должно быть, защищая слабых и делая жизнь детей своих полнее и богаче. А они в основу его смерть заложили. Кто рассудит? Может быть, в совсем далекие, тьмой тысячелетий отделенные от них времена, когда нужно было в смутное время мощь выкристаллизовать, точно так же Государство начиналось. А на первобытном уровне сила и смерть всегда рядом ходили. «Это просто необходимость… Это вызвано необходимостью», — раз за разом повторял он эти слова, словно сам себя убедить пытался. Да, он может оправдать это действие самым дорогим, что на этой земле для него осталось, — безопасностью и счастьем Племени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60