Сэр Джон бесшумно проследовал за незнакомцем до кладовой, расположенной в одной из башен.
А потом он выхватил шпагу и распахнул дверь.
Незнакомец все еще сжимал в руке перо, а к его камзолу прилипли обрывки тонкого шнурка, которым он привязывал записку, но вот почтовый голубь наверняка улетел — его клетка была пуста. Сэр Джон рванулся вперед и проткнул шею незнакомца шпагой. Изменник рухнул на пол.
Вынув из кобуры мушкет, Слитгиз-зард перешагнул через труп, перегнулся через подоконник и выглянул наружу. Одинокий голубок еще кружил над замком — голуби всегда так делают, когда им нужно набрать высоту перед дальней дорогой. Птица была уже высоко, казалась белым пятнышком в небе, и кому лучше сэра Джона знать, на какое расстояние стреляет мушкет, и все же он взвел курок, положил руку с мушкетом на другую руку, сжатую в кулак, и легонько потянул спусковой крючок. Мушкет изрыгнул пламя.
Слитгиз-зард успел испустить глубокий выдох, а потом с неба посыпались перья, и мертвый голубь упал где-то на внутреннем дворе. Заметив мальчишку-лакея, таращащегося на голубя разинув рот. Сэр Джон крикнул:
— Принеси мне эту птицу — получишь золотой флавин!
Голубь ударился о парапет и упал на низкий, покрытый черепицей скат крыши часовни. Мальчишка вскарабкался туда по водосточному желобу, а сэр Джон бегом пустился вниз по лестнице.
В записке, привязанной к лапке голубя, положение дел в Королевстве описывалось как «близкое к началу всенародного бунта». Это, конечно, было далеко от истины, но кроме того, в послании содержалась карта страны и перечень военных укреплений, а вот их местоположение было указано верно. Сэр Джон запустил руку в кошель и вручил мальчишке-лакею золотой флавин.
— Говорят, вы самый лучший стрелок во всем Королевстве, — восхищенно проговорил мальчишка. — Говорят, потому принц вас при себе и держит.
— Что? А? — только и сказал сэр Джон. Вообще-то он слыл человеком учтивым и всегда уделял внимание детям, но сейчас он слишком глубоко задумался о значении записки и карты — О… — Он посмотрел в сияющие восторгом глаза юного лакея и улыбнулся. В этом возрасте и он, бывало, восхищался опытными воинами. — Гм-м-м. Да, безусловно, это был мой самый удачный выстрел, лучше мне вряд ли когда-либо удастся выстрелить, учитывая, сколь многое тут зависело от чистого везения. Но даже если это и не так, то этот выстрел уж точно был самым важным. Боюсь, теперь я должен тебя покинуть. Мне нужно срочно потолковать с премьер-министром.
Сэр Джон улыбнулся лакею, который, стоя перед ним навытяжку, казалось, за время разговора подрос на дюйм, и повернулся к двери.
— Сэр, — осмелился окликнуть его мальчишка. Сэр Джон обернулся.
— Как бы мне научиться вот так стрелять?
Сэр Джон совершенно серьезно ответил:
— Для этого нужны всего три вещи: двадцать лет ежедневных тренировок, отчаянная необходимость попасть в цель, а еще — большая удача.
Мальчик едва заметно улыбнулся.
— Тренируюсь я ежедневно уже три года — с тех пор, как отец позволил мне стрелять, — сообщил он.
Слиттиз-зард поощрил мальчика улыбкой, которую тот запомнил на много лет — нам это точно известно, потому что мы располагаем письмом этого самого младшего лакея, написанным в ту пору, когда он состарился. В письме упоминается улыбка сэра Джона. Лакей пишет, что затем Слитгиз-зард потрепал его по плечу и сказал: «Ну что ж, значит, осталось всего семнадцать лет».
Барон с севера и двое его слуг вышли из зала вместе, склонив головы и о чем-то еле слышно переговариваясь — то ли они были удручены, то ли ошарашены происшествием в тронном зале. Но как только они повернули за угол, как со всех ног рванули к конюшням для гостей. А еще через пару мгновений они уже седлали лошадей.
— Прошу прощенья, господа, могу ли я вам помочь? — поинтересовался невысокого роста, с иголочки одетый грум, приближаясь к ним.
Первый из слуг пробормотал:
— Да, пожалуй что… боюсь, я в этом деле не слишком…
— Ладно, заткнись, Руфус. Я тебе мигом коня оседлаю, — буркнул второй слуга. — Ты прости, мы торопимся. Может, мы и не обязаны своих коней седлать, только тебе-то зачем беспокоиться…
— Да никакого беспокойства, — махнул рукой грум, подойдя поближе. Вот ведь странно: грум как грум, а почему-то все время смотрел под ноги, выбирая, куда ступить. — Только тут ведь что важно-то… — И он протянул руку к седлу.
— О, конечно, можешь помочь, если… — Слуга умолк, ибо в глотку ему вонзился кинжал, невесть откуда взявшийся в руке у грума. Мгновение спустя и Руфус рухнул замертво — следующий удар кинжала угодил ему в печень, и не успел барон с севера толком понять, что происходит, как кровожадный грум уже прижал его к стене конюшни и приставил к горлу кинжал. Лошади всхрапывали от запаха крови.
— Милорд, — проговорил герцог Вассант (это, конечно же, был он). — Прошу прощения за то, что пришлось разделаться с вашими слугами Подозреваю, что они были ребята неплохие, но им не повезло: с вами связались. Можете утешиться тем, что умерли они быстро, а вот вам это не грозит. В темнице уже разогреты докрасна инструменты, а мастер пыток у нас — человек опытный. Руки держите так, чтобы я их видел, и следуйте за мной.
Когда старый граф приблизился к воротам, он услышал чей-то шепот:
— Тот, кого оскорбили, мог бы и отомстить за это.
— Мог бы, — не слишком любезно отозвался старый граф, но остановился.
— То, что не по силам господину, за него мог бы сделать слуга.
— Мог бы, пожалуй.
Арка, где происходил этот разговор, располагалась в самой старой части замка, и эти ворота были такими древними, что уже никак не назывались, хотя старики порой вроде бы припоминали, что когда-то в детстве от кого-то слышали какое-то название. Камни тут изъел неведомый мох, уже и сам давным-давно высохший, а поверх него нарос новый слой мха, причем такого вида, который встречался крайне редко. Тут пахло затхлостью и сыростью, и казалось, уже целое столетие сюда не залетали порывы ветра. Стояла тишина, и, кроме шепота незнакомца, старик-граф ничего не слышал.
— Вот если бы вы согласились принять гостя у себя в поместье…
— Я весьма гостеприимен.
— Ясно. Тогда ждите… — А затем послышалось глухое ворчание и краткий вскрик, какой мог бы издать человек, если бы ему сунул в рот кулак великан… а затем последовало еще несколько вскриков, премежавшихся хрустом костей — скорее всего ломаемых пальцев.
— Я унесу его отсюда, — послышался голос Кособокого.
— Не мог ли бы ты для начала задать ему пару вопросов? — спросил граф. — Быть может, он заговорил бы… и без…
Послышался пренеприятный звук — будто у птицы оторвали крыло, потом еще один приглушенный крик и еле слышные рыдания.
— Мне пообещали, что я смогу помучить его, пока он не заговорит, — сказал Кособокий. — Вот для этого я и оттащу его в темницу… а там у него будет шанс разговориться. Быть может, он заговорит сразу и лишит меня удовольствия, которое я испытал бы при виде его мучений, а может, я и успею побаловаться всласть. Но поскольку оба варианта сомнительны, я его помучаю по дороге в темницу, пусть поразмыслит, хочется ли ему, чтобы его муки прекратились, или нет… А пока это только начало.
Затем неизвестного поволокли прочь, его сдавленные вопли сочетались с топотом ног великана, но кричал несчастный негромко — судя по всему, Кособокий продолжал затыкать ему рот вместо кляпа кулаком.
А граф продолжил свой путь туда, где была привязана его лошадь. Он не питал особой любви к изменникам. И потому он с величайшей готовностью откликнулся на предложение Каллиопы учинить скандал в тронном зале, рассчитанный на выявление предателей среди лордов Королевства.
И все же его немного смущало то обстоятельство, что он стал зачинщиком всего этого переполоха.
На следующий день, после того как изменники были вздернуты на виселицах, военный совет возобновился, как полагается. Хотя пока все и шло по плану с видимым успехом, Седрик сохранял озабоченность, поскольку из скруплезнейшего изучения сказок знал, что тираны, завоеватели и им подобные личности, как правило, весьма преуспевали в делах до тех самых пор, покуда их не свергали, и некоторым это удавалось на протяжении довольно долгого времени. Так что хорошей подготовленности к неожиданностям и ощущения правоты избранного пути далеко не всегда хватало. Но кроме того, старый премьер-министр из тех же источников почерпнул немало доказательств того, что те, на чьей стороне справедливость, частенько побеждают зло в самый последний момент за счет чистого везения. А до тех пор удача, как правило, целиком и полностью сопутствовала злодеям. Седрик не был уверен в том, можно ли должным образом подготовиться к сражению с теми, на чьей стороне так прочно утвердилась удача, но он утешал себя мыслью, что он призван всего лишь попробовать сделать это, а уж успех — это всегда в ведении богов.
Остальные, собравшиеся на совет, были столь же угрюмы и тревожны, как Седрик, поскольку все они хорошо понимали, что убийство агентов Вальдо запросто могло спровоцировать узурпатора на скорейшее нападение, да и число лазутчиков врага и изменников внутри Королевства просто-таки пугало. Кроме того, с западного берега Железного озера пришли вести о том, что в этом году реки вскрылись гораздо раньше, чем обычно, а это означало, что и вторжение из Загорья могло воспоследовать скорее.
Совет начался скучновато, как обычно и начинаются советы. Бонифаций и Седрик зачитывали перечни поручений, в которых оговаривалось, кто за что отвечает и как скоро должны быть завершены те или иные приготовления, ну и так далее, примерно в таком духе: «Проверить арсенал на востоке, отобрать там все пригодные для боя клинки и доставить их в столицу, а все негодные клинки отправить в деревню, чтобы их там перековали. Распространить весть о том, чтобы по городу собрали как можно больше клинков, которые затем нужно будет вывезти из города по Длинной и Извилистой дорогам к границе, где в клинках особая нужда», или в таком:
«Отобрать сотню здоровенных крестьянских парней, желательно не рвущихся к славе, обучить их, как подобает, и поставить охранять житницу».
Как ни ярки были разноцветные плащи сидевших вокруг стола советников, как ни плясали на их спинах солнечные зайчики, в зале было холодно, и казалось, люди стараются сбиться в кучку и как можно меньше разговаривать.
В результате совет прошел нетипично быстро. Оставалось обсудить последний важный вопрос — проблему обучения добровольцев-новобранцев. Их муштра не должна была помешать весенним полевым работам. Только-только молодые вельможи приступили к обстоятельной дискуссии на этот счет, как вдруг за дверью послышался шум. У Седрика заныло сердце. Почти всю зиму он посвятил чтению сказок, дабы найти в них советы, как лучше подготовиться к войне, и потому он знал, что в такой сказке, как та, в которой они сейчас находятся, нет худшего предзнаменования, чем этот шум за дверью.
Через мгновение распахнулись двери, и в зал вошел человек. Некогда он, наверное, был строен, но годы сгорбили его. Вероятно, когда-то он был хорош собой, но солнце и ветер выдубили и иссушили его кожу. С головы до ног человек был одет в одежды из мягкой кожи цвибеков и газебо, его клочковатая борода доходила ему чуть не до пояса. Синие глаза старика, казалось, на веки вечные прищурены.
Войдя, старик произвел ужасный грохот и лязг: на его груди перекрещивались портупеи, начиненные мушкетами, а за спиной у него торчали алебарда и обоюдоострый боевой топор. Эхом прогремели такие же звуки из угла: при виде человека, направившегося к королевскому трону с таким количеством оружия, Кособокий откинул полу плаща, под которым у него размещался целый арсенал. Некоторые из присутствующих успели заметить под плащом и некоторые части тела Кособокого, в страхе поспешно отвернулись и потом никому об увиденном не рассказывали.
А старик, одетый в шкуры, прошествовал по проходу, преклонил колени перед троном, и только тогда советники разглядели, что его кожаная рубаха и легинсы во многих местах перепачканы кровью.
Седрик поднялся и сказал:
— Ваше величество, ваше высочество, позвольте представить вам Эврипида, нашего главного разведчика.
Разведчик отвесил королевским особам нижайший поклон, поглубже вдохнул и сообщил:
— Новости у меня все до одной паршивые. Целый месяц я выбирался из Загорья, а эти твари охотились за мной. Они украли лыжи, на которых я спускался, а потом мне пришлось перебираться через перевал. Я нашел новый высокогорный перевал, который осмелился назвать в свою честь. Оттуда я увидел огромное войско. Оно и днем огромное, а по ночам — и того больше, потому что ночью к нему присоединяются гоблины, их там не меньше половины, потому что тех людей из Загорья, что не пожелали драться на стороне Вальдо и не сумели удрать, поубивали. Там и не только гоблины, пострашнее твари имеются — те самые убитые люди, восставшие из могил, теперь они тоже на стороне Вальдо.
Все присутствующие в зале содрогнулись. У тех, кому уже случалось драться с вампирами и гоблинами, сердце екнуло. Они знали: как бы ни были сильны люди в схватках с нечистью, успех весьма зависит от числа нечисти. А те, кому довелось понюхать пороха в настоящих боях, понимали, что это такое — сражаться с войском, не знающим страха днем, и становившимся еще сильнее ночью.
— Новости действительно удручающие, и все же я должен поблагодарить тебя за то, что ты их доставил, — сказал Седрик, достал орден (он всегда носил с собой несколько орденов — так, на всякий случай) и был готов вручить награду разведчику.
Но старик Эврипид с колен не поднялся. Он горько вздохнул — так горько, что, как утверждают очевидцы, даже Кособокий поежился.
— Милорд, — сказал разведчик, — это еще только предисловие. Я пробирался обратно, а снег в горах в этом году начал таять рано, так вот: они шли за мной по пятам. Порой я попадал в западню между разведчиками Вальдо и его войском. Они идут, милорд, уж три недели, не меньше, как идут — вооружены до зубов и в полной боевой готовности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42