Черная Борода, казалось, подготовил все, чтобы достойно принять непрошенных гостей. Ему повезло больше, чем он ожидал, в сборе своих людей среди кабаков и винных лавок Баттауна. Теперь у него на борту было двадцать пять человек, и только четырех нехватало до полного комплекта. Боевой дух их был достаточно высок, потому что предчувствие жаркой схватки всегда воодушевляло их. Тич всех заставил принимать участие в подготовке к сражению. Под орудийные лафеты были подбиты специальные деревянные клинья, чтобы опустить стволы и дать возможность пушкам стрелять сверху вниз прямой наводкой, сведя таким образом до минимума» мертвое пространство «. Тич счел более целесообразным дать первый залп зарядом из обрывков цепей и кусков железа, чтобы перебить на шлюпах возможно большее число нападающих, чем стрелять круглыми ядрами по такой ничтожной цели. Отсутствие у противника артиллерии в немалой степени ободряло и потешало пиратов; в противовес этому возле каждого зловещего орудия Тича стояли наготове лохани, набитые пергаментными пакетами с пороховыми зарядами, прикрытые толстыми кожаными крышками, чтобы предохранить их содержимое от разлетающихся искр. Пирамиды гранат из обожженной глины, словно темно-коричневые тыквы, начиненные порохом и осколками камней, повсюду виднелись на палубе в тех местах, где их удобнее было схватить и ручной пращой метнуть в неприятеля.
К концу дня Тич послал двух переодетых рыбаками пиратов в невинного вида пироге к устью залива, чтобы во-время обнаружить приближающегося врага. Вскоре после сумерек они вернулись и, ухмыляясь, доложили, что два одномачтовых шлюпа — как и было описано — без малейших признаков наличия пушек на борту, — да и, пожалуй, чересчур маленькие, чтобы иметь таковые! — стали на якорь у первой отмели, чтобы, по всей видимости, дождаться рассвета.
— Ну, ребята, — сказал Тич, выслушав разведчиков, — кажется, нам не составит большого труда разделаться с ними, как только они завтра сунутся сюда — если только посмеют сунуться! Мы пустим их на дно, как дырявую баржу с дохлыми свиньями! Но если вам случится повстречать у них на борту девчонку, то — во имя страшного суда! — берите ее живьем!
Он безмятежно пропьянствовал всю ночь на берегу и вернулся на борт на рассвете, когда первые лучи солнца едва успели окрасить в розовый цвет. темное небо над горизонтом. Он живо растолкал спящую команду и привел ее в состояние боевой готовности.
Зрелище, которое представляли собой два жалких маленьких шлюпа, — медленно, наощупь продвигавшиеся по заливу, — было поистине смехотворным. Очевидно, они уже успели встретиться с трудностями при переходе через мелководье. Теперь перед ними плыла весельная шлюпка, промерявшая путь шестом. Вокруг шлюпов плавало множество веретенообразных бочонков с водой и доски от разобранных палубных надстроек, которые были брошены за борт в отчаянных попытках облегчить шлюпы и уменьшить их осадку. Пока Тич наблюдал за ними в подзорную трубу, один из шлюпов угодил на мель. Тич и его люди надрывались от хохота, потешаясь над отчаянными усилиями своих врагов снова поставить судно на чистый киль. А рассвет тем временем разгорался все ярче и ярче, словно затем, чтобы еще более упростить задачу для пиратских канониров.
Весьма довольные собой и развитием событий, веселые и оживленные, словно на пирушке, пираты подняли якорь и, поймав легкий ветерок, вывели» Ройял Джеймс» на фарватер, чтобы иметь возможность маневрировать парусами при наведении пушек на цель.
— Дай-ка по ним разок! — приказал Тич канониру носового орудия. Грохнул выстрел, и ядро взметнуло воду между маленькими суденышками. Это словно послужило сигналом к тому, чтобы на мачтах обоих шлюпов одновременно взвились флаги королевского британского военно-морского флота; однако, ничем другим они не выдали, что вообще придают значение этому выстрелу.
— Дьявол вас побери со всеми потрохами! — заорал Тич. — Кто вы такие?
Теперь шлюпы находились на расстоянии окрика. Лейтенант Мэйнард, на минуту отвлекшись от сложной задачи маневрирования между предательскими отмелями залива, приложил ладони рупором ко рту и прокричал в ответ:
— Вы видите по цветам нашего флага, что мы не пираты!
Глаза Тича под густыми нахмуренными бровями злобно сузились. Он стоял, на целую голову возвышаясь над окружавшими его людьми, и легкое облачко темного дыма поднималось над тлеющим запальным фитилем, торчавшим из-под полей его черной шляпы. Его подзорная труба внимательно обшаривала оба суденышка, выискивая какую-нибудь уловку, хитрость или ловушку — быть может, спрятанную короткоствольную каронаду или еще что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было видно. Мэйнард даже выбросил за борт оба свои фальконета, чтобы придать судам дополнительную плавучесть.
— Эй, вы! Пошлите шлюпку ко мне на борт! — крикнул Тич. — Я хочу наконец знать, кто вы такие, разрази вас гром!
— …не могу использовать шлюпку, — послышался ответ. — Она промеряет глубины. Но я прибуду к вам сам на своем судне!
И тут со шлюпов до Тича донесся смех. Его всего затрясло от злобы и негодования. В этом бесстрашном, неотвратимом приближении крохотных суденышек, смеющихся под наведенными на них жерлами смертоносных орудий, одного выстрела которых хватило бы, чтобы пустить их ко дну, было что-то отчаянное, роковое и неизбежное, похожее на дурной сон. Тич в бешенстве схватил флягу с ромом и отхлебнул большой глоток. Его люди растерянно переглянулись — не потому, что он пил перед боем, но потому, что он буквально почернел от ярости. Никогда прежде Тич не терял спокойствия и самообладания, пока не наступал момент пускать в ход сабли и палаши, и пираты привыкли воспринимать его первый яростный вопль, как сигнал к рукопашной схватке. Но сейчас Тич уже впал в неистовство, а враг все еще находился на расстоянии мушкетного выстрела.
— Будь проклята моя душа, если я дам пощаду хоть одному из вас! — орал он, брызжа слюной и чертыхаясь.
Мэйнард убрал паруса, и его люди взялись за весла, чтобы поскорее сократить расстояние между судами.
— Я не ожидаю от вас пощады! — закричал лейтенант. — Но и вы тоже не ждите пощады от меня!
У него не было красного флага, чтобы поднять на мачте в знак того, что пощады не будет никому. Тем не менее, такое предупреждение должно было быть сделано: этого требовали неписанные законы морской войны. Но как раз в тот момент, когда лейтенант кричал свое предупреждение, орудия пиратского шлюпа открыли беглый огонь. «Ройял Джеймс» окутался дымом, сквозь который молниями сверкали яркие вспышки выстрелов, в быстром чередовании прокатившиеся вдоль всего борта от носа до кормы. Людям, сидевшим спиной к пиратскому кораблю и, согнувшись в три погибели, ворочавшим тяжелыми веслами на тесных палубах утлых суденышек, на миг показалось, будто перед ними внезапно с грохотом разверзлись гигантские врата преисподней, и жгучее дыхание ада опалило их.
Когда дым рассеялся, двадцать девять человек остались лежать неподвижно на палубах шлюпов. Одиннадцать уцелевших — почерневшие, оборванные, покрытые с ног до головы своей и чужой кровью, в жалких лохмотьях, в которые превратилось их платье, — ошеломленно уставились друг на друга и на окружавшую их кровавую бойню, чтобы затем снова схватиться за весла и продолжать упорно грести.
— Берегись! — внезапно закричал Мэйнард. — Бросай весла и марш в трюм, живо!
Узкие и тесные пространства под палубами едва уместили дюжину уцелевших моряков, когда на шлюпы с пиратского корабля посыпался дождь шипящих, плюющихся и брызжущих огнем гранат. Однако теперь, благодаря предусмотрительности Мэйнарда, они не добавили новых смертей к общему итогу и без вреда взорвались на усыпанных трупами палубах, разбрасывая во все стороны руки, ноги и головы, оторванные у мертвецов.
Тич пристально всматривался сквозь завесу дыма, более густого и плотного, чем от орудийных залпов. На шлюпах не было заметно никаких признаков жизни.
— Да они там все подохли, кроме троих или четверых! — обрадованно воскликнул Тич. — Пошли, ребята — на абордаж! Прикончим собак до последнего!
Когда Тич и два десятка пиратов с визгом и воем скатились вниз на ближайший шлюп, Мэйнард поднял своих людей из-под палубы. Началась невообразимая свалка, в которой люди дрались скорее за место на палубе, чем из желания поразить врага. В ход пошли зубы, пальцы, кулаки и ножи, потому что в ужасной тесноте невозможно было не только размахнуться оружием, но и извлечь его из-за пояса или из ножен. Осатаневшие люди рвали друг другу волосы и бороды, выдавливали пальцами глаза, впивались в глотки, кусались и царапались, словно стая взбесившихся дьяволов. Черная Борода, зловеще оскалясь, раздавал удары направо и налево, крякая, словно мясник, разрубающий окровавленные говяжьи туши. У Мэйнарда была только одна цель — добраться до него, и вскоре оба вожака встали друг против друга так близко, что могли бы обменяться рукопожатием. Их пистолеты выпалили одновременно; Тич держал свой пистолет в левой руке, собираясь воспользоваться им, как дубинкой, когда увидел, что пистолет Мэйнарда направлен ему прямо в грудь. Пуля лейтенанта попала Тичу в живот, а выстрел пирата стегнул Мэйнарда по лицу, мгновенно обагрившемуся кровью. Тич не мешкал. Крича от ярости, он взмахнул палашом; Мэйнард отчаянно парировал, и снова был ослеплен потоком крови, когда соскользнувшее лезвие все же резануло его по пальцам. Здоровой рукой лейтенант выхватил второй пистолет, в упор разрядил его в Черную Бороду, наотмашь ударил его рукояткой по локтю и плечу, затем отшвырнул пистолет и перехватил окровавленную шпагу в левую руку. Но в неистовой толчее он не сумел во-время поменять позицию ног, чтобы нанести уверенный удар, и снова гигантский палаш Тича взвился над его головой.
Сквозь кровавый туман, застилавший его глаза, Мэйнард вдруг увидел, как голова Тича дернулась от страшного удара сзади, который напрочь отхватил его ухо, и в мокрой от пота спутанной массе его чудовищной бороды внезапно сверкнуло блестящее острие сабли.
И все же этот гигант не хотел умирать. Но теперь Мэйнард улучил возможность, упав на одно колено, вонзить свою шпагу снизу вверх в нижнюю часть живота Тича. С жестоким оскалом на черном от крови и копоти лице, Мэйнард, обливаясь потом, всем телом навалился на эфес шпаги, словно пытаясь столкнуть со стены тяжелый камень.
Кровь хлынула изо рта Тича и потекла по бороде, как будто в нее вплели новую алую ленту. Он выхватил еще один пистолет и выпалил в голову Мэйнарда, сорвав с нее порядочный клок кожи. Мэйнарду показалось, будто непомерный груз тянет его вниз на скользкую и липкую палубу, и шпага, повернувшись в его руке, выскользнула из ослабевших пальцев. Черная Борода падал, широко выпучив невидящие глаза, но, падая, умудрился вытащить из шейной петли свой последний пистолет и, уже лежа на слякотном настиле, бесполезно разрядил его прямо в синее небо над головой.
Мэйнард, стоя перед ним на коленях, вынужден был перевернуть его, чтобы извлечь свою шпагу. Все еще на коленях, прерывисто дыша и чувствуя, как кровь заливает его лицо, он приставил острие шпаги к шее Тича и, используя раненую правую кисть для дополнительного усилия, обеими руками изо всех сил вонзил окровавленное лезвие в горло пирата. Их лица сблизились настолько, что это можно было принять за долгий поцелуй. Полураскрытые губы, отравленное кровью дыхание, со свистом вырывавшееся из груди, остановившийся взгляд… Наконец, Тич глубоко вздохнул, тело его обмякло, и он умер.
Как всегда в подобных сражениях внезапно все было кончено, и яростная схватка прекратилась, словно прозвучал какой-то беззвучный сигнал. Люди стояли или лежали на палубе, моргая в тупом замешательстве, сознавая уже, что битва окончена, но так еще и не поняв, кто же победил. Не оставалось ни одного человека, кто не был бы окровавлен с ног до головы. Мэйнард отер тыльной стороной ладони кровь, заливавшую глаза, и только теперь наконец увидел у своих ног невероятно изрубленный труп Черной Бороды. Когда оставшиеся в живых люди лейтенанта подошли и сгрудились вокруг него, все еще слишком ошеломленные Недавним боем, чтобы осознать совершившееся, Мэйнард нагнулся и с трудом перевернул навзничь гигантское тело Тича. Он насчитал у него пять пистолетных и двадцать пять сабельных ран. Этот человек умер, как умирает дикий зверь — рыча и огрызаясь, с застывшим яростным оскалом на окостеневших губах.
Мэйнард с усилием заставил себя поднять шпагу раненой рукой и аккуратно довершил отделение головы Тича от туловища. Это был последний раз, когда правая рука Мэйнарда смогла взяться за эфес шпаги, ибо суставы ее, глубоко вскрытые, поблескивали костями в розоватом месиве, напоминавшем мясо краба.
С крайнего выступа Мыса Окракоки, где за два часа до рассвета Мэйнард высадил ее на берег, Анна в морскую подзорную трубу пыталась проследить за развитием боя, Но на таком расстоянии могла разглядеть только перемешивающиеся клубы желтого и белого дыма. Сухие, как треск ломающихся веток, мушкетные выстрелы и глухие удары рвущихся гранат после грохота орудий Тича казались слабыми и незначительным. Когда, наконец, наступила тишина, Анна увидела черный предмет, медленно ползущий на верхушку мачты маленького шлюпа Мэйнарда. В груди ее похолодело, как в проруби, потому что она приняла этот предмет за «Веселого Роджера»— черный флаг, который пираты поднимали на мачту в знак победы. Однако, когда загадочный предмет достиг клотика, он не развернулся в форму флага, и Анна в тревоге внимательно вглядывалась в него, не зная, бежать ли ей, или оставаться. Только когда оба шлюпа поменяли галс и медленно направились к мысу, ведя за собой пиратский корабль с полураспущенными парусами, Анна наконец поняла, что черный предмет был отрезанной головой Тича. Корабли возвращались домой, словно охотники с добычей, торжествующе демонстрируя всем голову убитого зверя…
Анна упала на колени в мокрую от утренней росы траву, и слезы заструились по ее щекам сквозь плотно сомкнутые веки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41