Я ведь не виновата, что они захватили меня — я дралась до последнего, как могла…
— Дралась! Разрази меня гром, если я в этом хоть капельку сомневаюсь! Хороша была драка, клянусь Сатаной, — пятеро дюжих верзил против одной девчонки! — Тич снова ожил, что было очевидно, ибо он весь покраснел от ярости. — И чем же закончилась эта драка? Ха! Тем, что ты меня предала! Разболтала им, где спрятаны мои сокровища! Все выболтала, как трусливая трясогузка! Так что же, если кто-нибудь набросится на тебя в следующий раз, ты и ему разболтаешь, где капитан Черная Борода прячет свои сокровища, да?
Это было настолько несправедливо, что глаза Анны наполнились злыми слезами.
— Это неправда! Я сказала им про отмель только для того, чтобы они поскорее убрались со шлюпа! Тогда мы с Лори могли бы что-нибудь придумать…
Тич был глух к ее объяснениям, но упоминание о Лори заставило его поднять голову:
— Вот как? — зловеще прорычал он. — Придумать? Мы оставили твоего проклятого братца с бочонком пороха на бушприте. Ему не нужно было ничего придумывать, а только пустить в него пулю. Но он этого не сделал. Почему? По-моему, ответ здесь может быть только такой: либо он решил стакнуться с Флаем, чтобы разделить сокровище, поскольку его доля — да и твоя тоже — пошла за борт, либо он был настолько пьян, что его захватили прежде, чем он успел выстрелить. И тогда ты, видя, что он мертв, продала меня с потрохами, чтобы спасти собственную шкуру!
— Но послушайте — неужели вы не можете понять? Я ни за что в жизни не предала бы вас! — Губы Анны скривились в отчаянии, горе ее было слишком велико, чтобы думать о хитростях и уловках женского обаяния. — Ведь вы… Ведь я собиралась стать вашей женой…
— Моей женой! — взревел Тич. — Моей шестнадцатой женой, если я не ошибаюсь в подсчетах! У меня они были всех типов и цветов, а ты была бы самой нудной и назойливой из всей кучи!.. Жена! А что такое — жена? Еще одна девка из тех, которыми я мог бы набить целый трюм!
Потрясение от всего услышанного стерло последние краски с лица Анны. Никогда до сих пор Тич не говорил с ней таким тоном. Он же продолжал хмуро глядеть на несчастную девушку, невозмутимо вытирая кончик пера.
— Моей женой! — кривя губы в насмешливой и злой гримасе, иронически цедил он. — И как же ты представляла себе нашу супружескую жизнь? Маленький домик, куча сопливых ублюдков — так, что ли? И меня, верного мужа, привязанного к твоему переднику до тех пор, пока борода не поседеет? Так вот что я скажу тебе, моя козочка: мне надоело с тобой возиться! А теперь — отцепляйка от меня свои абордажные крючья и отваливай!
Анна гордо выпрямилась.
— Высадите меня на берег! — холодно проговорила она. — Или убейте меня — мне все равно. Все это время я пыталась отыскать в вас хорошие, благородные черты, капитан Тич. А вы оказались просто грубым скотом» Не смелым мужчиной, ведущим войну со всем миром, — просто скотом. Что ж, кончайте со мной! Убейте меня или высадите где-нибудь на берег. Больше мне вам нечего сказать.
Тич схватил флягу с ромом:
— Ладно, я высажу тебя на берег! Именно это я и собирался сделать!
Он со смаком отхлебнул порядочный глоток и громко рыгнул, как бы символизируя этим возвращение к своим прежним привычкам.
В сохранившихся отрывках корабельного журнала «Мщения королевы Анны» можно обнаружить запись, в которой говорится, что в день 17 августа 1718 года некая Анна Блайт «предстала перед судом в составе: капитан Эдвард Тич, мастер-канонир Харрет Гиббонс, капитан Хендс, милорды Томас Миллер и Джон Тимберхэд, квартирмейстер, — по обвинению в трусости и предательстве. Обвиняемая ничего не сказала в свою защиту, поэтому она в тот же день была приговорена к отчуждению согласно Статье Третьей Хартии Берегового Братства…».
После завершения издевательской процедуры «суда», когда Анну под охраной отвели в ее каюту, Израэль Хендс отозвал Тича в сторону:
— Капитан, — сказал он, — зачем нам высаживать эту девчонку на берег? К чему лишние хлопоты? Бросим ее нашим парням, да и дело с концом! Даже высадить ее на бикхед было бы куда проще!
Часто, чтобы избавить себя от хлопот настоящего «отчуждения» путем высадки на необитаемый остров (который, кстати, и не всегда оказывался под рукой), команды буканьеров применяли более простую и доступную ее разновидность: «отчуждение на бикхеде». Эта процедура заключалась в том, что осужденного заковывали в цепи и помещали на бикхед — узкую площадку у основания бушприта, — предоставляя ему там возможность по собственному усмотрению выбирать, когда свалиться за борт — раньше или позже, — причем это зависело исключительно от мужества и выносливости осужденного.
— Иззи, ты умный парень, — ответил Тич, широко ухмыляясь. — Но не такой умный, как я, иначе капитаном был бы ты, а я ходил бы у тебя в помощниках! Наплевать мне на девчонку; не в ней сейчас дело. Высадив ее на остров, я сумею избавиться еще от кое-какого бесполезного балласта на борту, в чем ты скоро убедишься!
Следующие два дня Тич посвятил поискам подходящего места для «отчуждения»и, наконец, остановил свой выбор на пустынном островке, расположенном в нескольких лигах мористее бухты Топселя, где имелся всего один шанс из тысячи на то, что какое-нибудь случайное судно пройдет достаточно близко, чтобы заметить здесь человека.
Островок был почти полностью лишен растительности: несколько кустиков колючей травы, пучок хилого кустарника, да пара низкорослых сосен с мертвыми верхушками, искривленные и скрюченные непрерывными ветрами. Питьевой воды здесь не было; осужденный мог рассчитывать только на те запасы, которые он возьмет с собой.
Тич отлично знал побережье Северной Каролины. Цепочка мелких островов с разбросанными между ними песчаными отмелями тянулась вдоль него, образуя чуть ли не вторую береговую линию. Острова были необитаемы, если не считать морских птиц, и представляли собой немалую опасность для мореплавания, потому что во время прилива многие отмели покрывались водой. Проходившие мимо торговые суда предусмотрительно старались держаться подальше от этого гибельного лабиринта и редко появлялись здесь, кроме хорошо промаркированных буями и вешками фарватеров, которые вели к Брансуику и Баттауну. В самом начале своего приватирства Тич облюбовал эти места для стоянок и укрытия, поскольку ему было известно, что здешние мелководные проливы считаются устьями рек и речными протоками и, следовательно, обладают с одобрения губернатора Северной Каролины иммунитетом к морским законам, карающим за пиратство. Островки отвечали также всем необходимым условиям для высадки провинившихся на берег, чем Тич и пользовался неоднократно.
Однако, «отчуждение» было не из тех наказаний, которые легко налагались любой компанией буканьеров, ибо оно требовало соблюдения определенного ритуала и носило характер чуть ли не религиозной церемонии. Можно было подвергнуть человека килеванию, заковать его в кандалы, распять на шканцах для порки, и если он, случалось, помирал во время экзекуции, то это расценивалось просто как несчастный случай. Капитан буканьеров мог собственноручно пристрелить или проткнуть шпагой члена команды, который проявил неповиновение или вызвал его недовольство — особенно во время битвы, — и об этом капитане стали бы судить, в худшем случае, как о чересчур горячем и быстром на руку. Но намеренно отклониться от курса, иногда даже на день или два, отыскать подходящий пустынный остров, бросить якорь, снарядить баркас, переправить приговоренного на берег и оставить его здесь наблюдать в безнадежном отчаянии, как бывшие его друзья и товарищи гребут обратно, поднимают якорь, распускают паруса и неотвратимо уплывают прочь, — это было рассчитанным, заранее продуманным действием, которое не могло быть совершено под горячую руку, и которое неизменно производило сильное впечатление на каждого человека на борту.
Когда якорь пошел вниз и команда поняла, что они достигли места высадки, между пиратами возникло брожение и недовольство. Некоторые не понимали, почему Анну не отдали им на бак, другие ревниво ворчали, что из-за какой-то девчонки устраивается полная церемония «отчуждения»— финал хоть и незавидный, но которого удостаивался далеко не всякий.
Анну вывели на палубу и оттолкнули к носовым шпигатам. На лице ее не было ни кровинки, словно оно было вылеплено из воска. Она все еще не понимала, что ее ожидает, и особенно не тревожилась, поскольку совершенно не представляла себе сущность «отчуждения», в результате которого ее ждала верная гибель. Гринсид успокаивал ее, объясняя, что по пиратским законам «отчужденному» оставляют на берегу запас воды и пищи на три дня, полную норму рома и заряженный пистолет. После стольких кровавых сцен, свидетельницей которых Анна была за несколько месяцев совместного плавания с Черной Бородой, это показалось ей чуть ли не актом милосердия. Она была счастлива уж тем, что Тич не отдал ее на потеху команде, что в ее представлении явилось бы куда более ужасным концом.
Наконец, баркас был подготовлен и спущен на воду, и вся команда высыпала наверх, чтобы наблюдать за экзекуцией. Тич стоял рядом с осужденной. С минуту он, казалось, колебался, ища нужных слов для прощального напутствия, затем шагнул вперед и, заключив Анну в объятия, отвесил ей долгий поцелуй. Возбужденные пираты, которые по случаю предстоящего необычного спектакля до грани отупения накачались ромом, сначала остолбенели, затем громкими воплями выразили свое одобрение и восторг. Некоторые из них, отпуская грубые шуточки, столпились вокруг Тича, подбадривая его на очередные действия, но он так же резко оттолкнул Анну от себя. Девушка, словно затравленный зверек, растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда деваться от смущения, красная от стыда и полуобезумевшая от горя.
— Ребята! — Тич, казалось, даже не повысил голос, но, тем не менее, его расслышали все в окружающей толчее и сумятице. — Кое-кто из вас обижался на меня за то, что я держу девчонку только для себя одного. Но пусть меня проглотит Сатана, если я не привык к честной дележке! Так что те, которые думают, будто я поступил с ними нечестно, могут отправиться сейчас вместе с нашей юной корабельной подружкой на берег, чтобы привести дела в соответствие со справедливостью, как посчитают нужным! Мы простоим здесь до сумерек…
Дикий рев многочисленных глоток послышался в ответ на слова Тича. Шумная толпа оживленно бросилась к баркасу. Голос Тича гремел над расходившейся буйной пиратской ватагой:
— Можете захватить с собой добрый бочонок рому и немного поразмяться на берегу! Но оружия не брать — я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих славных парней поцарапался в этой веселой забаве!
Кое-кто из старых пиратов, словно смущенные выражением глубокого страдания, отразившегося в глазах у Анны, отступили на задний план. Это возбудило подозрение в других, менее остальных разгоряченных ромом и предстоящим развлечением, и они тоже повременили присоединиться к орущей компании, недоумевая, почему жалкие всхлипывания какой-то девчонки вызвали такую нерешительность у старых и огрубевших ветеранов. И все же, когда баркас отчалил от борта, в него набилось порядочно желающих приятно провести время на берегу. Вместе с Анной их было шестнадцать человек.
Остров находился на расстоянии кабельтова от барка, который из-за мелководья не мог подойти поближе. Тяжелый перегруженный баркас двигался медленно, толчками, точно пьяный, и несколько раз зачерпнул бортом воды, потому что развеселившиеся пираты из озорства раскачивали его из стороны в сторону. Когда, наконец, оживленная компания высыпала на берег, баркас накренился, и бочонок с ромом вывалился в воду. Многие даже не заметили этого, и только благодаря усилиям нескольких более здравомыслящих пиратов бочонок был спасен. Его с криками и хохотом выкатили на берег.
Пьяная орава обступила Анну, которая теряя сознание от ужаса беспомощно пятилась от наседавших на нее раскрасневшихся и осатанелых рож. Грубые руки со всех сторон тянулись к ней, хватали ее, рвали на ней платье, вскоре превратившееся в жалкие лохмотья. Еще немного — и сознание покинуло бы несчастную, но тут звучный грохот орудийного выстрела внезапно раскатился над песчаным побережьем, заставив вздрогнуть обезумевшую толпу пьяных насильников. Пираты замерли и, обернувшись, увидели обширный клуб белого дыма, расплывающийся у борта барка. Десятифунтовое чугунное ядро, выпущенное из пушки-базилиска, врезалось в баркас и, прежде чем люди на берегу успели сообразить, что случилось, второе ядро снова ударило в утлое суденышко, разбив его вдребезги. Обломки баркаса, словно стая перепуганных птиц, с визгом разлетелись по сторонам, усеяв щепками песчаный берег.
Добив баркас для пущей уверенности третьим выстрелом, Харрет Гиббонс, осклабившись, обернулся к Черной Бороде, ожидая одобрения; тот мрачно кивнул ему и, взобравшись на стеньгу, крикнул оставшимся на берегу людям:
— Э-гей, мои козлятки! У вас есть ром, и есть девица — чего же вам больше нужно? Веселитесь хорошенько, и — счастливо оставаться!
Его громкий хохот донесся до берега, перекрывая шум прибоя.
Только теперь многим стало понятно, почему столько пиратов отказались от поездки на остров: большинство из тех, кто остался на борту барка, были избранными людьми Тича, которые вместе с ним участвовали в захвате испанского галеона. Ни он, ни они не желали делить сокровище с остальными.
До туго соображающих, лишенных вожака людей на острове не сразу дошел весь смысл случившегося. Они тупо глядели на удалявшийся барк, и их недоуменные тревожные стенания вскоре выросли в завывающий хор смятения и отчаяния. Мысли Анны вихрем проносились в ее голове, обгоняя друг друга. Изменившаяся ситуация снова вернула ей самообладание, и она с большим хладнокровием готова была встретить очередную атаку пиратов, которая не заставила себя долго ждать.
— А что, ребята, — заявил один из наиболее философски настроенных «отчужденных».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41