Он сел в постели. Кругом царила тишина. Тишина дождливой ночи, нарушаемая только громким биением его собственного сердца.
— Да, — шепнул себе Брошек. — Об этом мы не подумали.
Он бесшумно встал и оделся. Легким прикосновением руки разбудил Пацулку. Пацулка просыпался так же, как засыпал, — тихо и мгновенно. В темноте засверкали его широко раскрытые умные глаза.
— Пацулка, — прошептал Брошек, — а что, если Толстый — наборщик или у него в типографии есть приятели… Ведь кое-что можно узнать задолго до выхода газеты! Не исключено, что он уже что-нибудь пронюхал. Я смотаюсь в часовню. А ты выйди на веранду и в случае чего понимай тревогу.
— Ну, — шепнул Пацулка.
Брошек бесшумно скрылся во тьме. Добравшись до часовни, он с облегчением перевел дух. Короткая вспышка фонарика осветила Зевса и Геру, преспокойно стоявших на деревянных постаментах.
Потом — так же бесшумно — он приложил ухо к стене сарая. И усмехнулся. Доносившаяся изнутри музыка позволяла отмести всякие подозрения. Она была похожа на монотонную колыбельную: басовитый протяжный храп перемежался тоненьким свистом.
«Отлично», — подумал Брошек.
Верный Пацулка терпеливо ждал на веранде. Брошек, собственно говоря, впервые подумал, что Пацулка не только мудрец, но и надежный друг. От неподвижной кругленькой фигурки веяло истинным духом товарищества. «Я тут, можешь положиться на меня, как на каменную гору», — казалось, говорила она.
— Все в порядке, — тихо сказал Брошек. — Толстый храпит. Можно ложиться спать. Спасибо тебе.
— Э, — тепло шепнул Пацулка.
Через три минуты оба спали крепким сном.
СРЕДА: МОРОСЬ
— Есть! — воскликнул Влодек.
— Есть! — крикнула Ика.
— Тихо! — яростно прошипел Брошек. — Может, мы еще исполним военный индейский танец и оповестим всех, что выходим на тропу войны?
— О, о! — решительно поддержал его Пацулка.
Все немедленно стали озираться по сторонам. Однако тревога Брошека, кажется, была напрасной.
На маленькой площади, где стояли почта и оба киоска, было мокро, холодно и пусто. На почте, видимо, готовились к первой фазе второго завтрака. Ларек со сладостями — к неудовольствию Пацулки — был закрыт, о чем оповещала записка, на которой вкривь и вкось было выведено: «Уехала за товаром». А продавщица из газетного киоска, выдав ребятам затребованные газеты, тут же погрузилась в чтение одного из томов «Библиотеки зарубежного романа», а это означало, что теперь ее можно спокойно перенести на середину моста и скинуть в реку, и она бы только пробормотала: «Сейчас, сейчас…»
Единственным живым и находящимся в полном сознании существом вблизи склонившихся над газетой ребят был давнишний обитатель почты — флегматичный пятнистый кот. Он сидел на окне и немигающими голубыми глазами глядел на дождь, лужи и отражающиеся в них тучи.
— Кошки, что ли, испугался? — язвительно спросил Влодек.
— Первое условие успеха, — важно произнес Брошек, — полнейшее соблюдение тайны. Чего кривишь рожу? — резко добавил он. — В понедельник, позавчера… нет, даже еще вчера кто-то что-то говорил насчет сопляков, которых обдурил щенок.
— О, — подтвердил Пацулка.
— А сегодня среда. И что?! — воскликнул Брошек, торжествующе тыча пальцем в газетную полосу, на которой красовалась заметка в тридцать строк с кратким, но весьма интригующим названием, снабженным восклицательным знаком: «НЕОБЫЧАЙНОЕ ОТКРЫТИЕ!»
— Кончайте цапаться, — сказала Ика.
— Пошли скорее домой, — вдруг заторопился Влодек. — Нехорошо так надолго оставлять Катажину одну.
Ика бросила на него косой взгляд: «Только сейчас ты о ней вспомнил?»
Но еще больше она была сердита на Брошека, который пренебрег ее предложением своих услуг и назначил на первое дежурство у часовни Катажину.
Итак, хотя появление заметки сразу в двух газетах должно было всех воодушевить, домой друзья возвращались в дурном настроении, злясь на самих себя и друг на друга.
Пацулка утратил присущее ему безмятежное спокойствие при виде записки «Уехала за товаром». Ика сердилась на Влодека, на Брошека, а также на себя, поскольку не сумела скрыть ревности и обиды. И, наконец, Влодек мысленно корил себя, что только сейчас начал беспокоиться о Катажине.
Один Брошек, хотя и дулся на Ику, испытывал душевный подъем, если не сказать, что был счастлив.
Он даже немного отстал, чтобы еще раз заглянуть в газету. Правда, в редакции, как водится, сильно сократили и подправили первоначальный текст, но ведь напечатали же!
— Меня напечатали, — шепнул сам себе Брошек.
И перечитал заметку в пятый раз.
«НЕОБЫЧАЙНОЕ ОТКРЫТИЕ!» — как мы помним, гласил заголовок. А дальше мелким, но четким газетным шрифтом было напечатано:
Как нам стало известно, в районе Соколицы, на хуторе Черный Камень, сделано необычайное открытие. Известный историк искусств, доцент Ягеллонского университета д-р М. З., осматривая давно заброшенную часовенку, обнаружил в ней настоящее сокровище — творение, несомненно вышедшее из мастерской одного из интереснейших народных художников-примитивистов. Специальная комиссия, состоящая из историков искусств и этнографов, намерена в ближайшее время определить его происхождение, а также обезопасить от непрошеных «коллекционеров». Мы надеемся, что вскоре собрание одного из наших музеев пополнится новым, весьма ценным экспонатом. Совершенное д-ром М. З. открытие подтверждает наше предположение о том, что на территории южных воеводств ждет своего часа еще множество творений искусства, являющихся подлинными шедеврами национальной культуры.
«Да, — подумал Брошек, — хорошо написано. Все как нужно: сокровище обнаружено, но меры безопасности еще не приняты; экспонат представляет несомненную ценность, но еще не изучен комиссией; его необходимо охранять от непрошеных коллекционеров, но пока охрана не установлена. Надо думать, такая заметка сразу привлечет этих самых непрошеных коллекционеров».
И тут Брошек с громким всплеском вернулся к действительности. Заглядевшись на текст заметки (такой хитроумной и, главное, напечатанной! ), он не заметил, как сошел с шоссе на обочину, а с обочины шагнул прямо в полную глинистого жидкого месива и лягушек канаву.
— Над кем смеетесь? — рявкнул он, карабкаясь по скользкому склону. — Над собой надо смеяться!
— А нам приятнее над тобой! — заливалась Ика; по лицу ее, смешиваясь с каплями дождя, текли слезы.
Тем не менее она протянула Брошеку руку таким грациозным и милым движением, что вся его злость немедленно улетучилась и вокруг словно немного посветлело, хотя на самом деле новый порыв северного ветра принес тяжелый вал свинцовых дождевых туч.
С моста, на который ребята теперь вступили, уже были видны дом и веранда, а на веранде — синий свитер Катажины.
Влодек с облегчением вздохнул: приветственный взмах Катажининой руки означал, что все в порядке. Значит, в окрестностях часовни пока еще никто не появился, а Толстый, вопреки ожиданиям, ничего плохого не сделал.
— Все в порядке, — пробормотал Брошек и помахал Катажине пачкой газет. Она поняла: потрясла сплетенными над головой руками.
— Мне с самого начала было ясно, — сказал Брошек, останавливаясь и глядя на побуревшие, как всегда перед наводнением, волны, — что Толстый не имеет к этому отношения. У него слишком глупый, слишком неотесанный вид.
— Э-э, — тихо засмеялся Пацулка, и Брошек, конечно же, немедленно заткнулся.
— И все равно он ужасно противный, — сказала Ика. — Достаточно посмотреть на его ручищи. А лицо! А глаза! Сущий бандит! Ой, вода-то как поднялась. Еще, не дай Бог, сорвет мост…
В этот момент до ребят донеслись какие-то смешные звуки. Это пыхтел, фыркал, давился от кашля, но тем не менее упорно катил вперед на своих тонких колесах мопед.
— Чего это он так пыхтит? — удивилась Ика. — Захирел с голодухи?
— Какая же ты жестокая, — неодобрительно сказал Брошек. — Нехорошо издеваться ни над животными, ни над машинами.
Мопед между тем приближался. Теперь уже было ясно, что хрипит, задыхается и кашляет он не от недокорма и не от старости, а от того, что его замучили. Перегрузили. Заставили тащить на себе двойную ношу.
— Тут и верблюд бы взбунтовался! — воскликнула Ика.
В самом деле: закутанный в брезентовый дождевик седок был просто огромного роста; такой мог бы и битюгу переломить хребет. Да еще сзади, за его спиной, на маленьком багажнике высился узел, место которому было не на хилом мопеде, а на грузовике.
— Сумасшедший или садист! — пробормотал Влодек, а Пацулка убежденно кивнул.
Всадник приблизился к мосту. Бедный загнанный мопедик пыхтел из последних сил. Въезжая на мост, он закашлялся в последний раз и сдох. Всадник принялся нажимать на педали, но не сдвинулся с места. Тогда он опустил на землю ноги и выпрямился во весь свой великанский рост.
— Какая мерзкая жердь, — пробормотала Ика, не заботясь о том, услышит ее незнакомец или нет.
Должно быть, он не услышал, поскольку был всецело поглощен странным и необычайно комичным занятием. А именно: пытался перебросить ноги через раму и слезть с седла, в чем ему мешал огромный мокрый плащ. Хуже того: находящийся под плащом рюкзак тянул долговязого назад, в результате чего он зашатался, стоя на одной ноге, тогда как другая, зацепившись за седло, судорожно подергивалась.
— Справедливая месть неодушевленных предметов, — засмеялась Ика.
Влодек и Брошек на это раз ее не оборвали: они сами не без удовольствия наблюдали за журавлиным танцем великана.
Один Пацулка, который, как многие (и заурядные, и выдающиеся) личности, любил совершать благородные (желательно не требующие больших усилий) поступки, подошел к незнакомцу и помог ему высвободить ногу. Остальным стало немного стыдно, но признаваться в этом не хотелось.
— Нашел себе занятие, дурачок! — холодно бросила Ика.
— Да уж, — согласился Брошек.
— А я только могу повторить, — подражая собственному дедушке, проворчал Влодек, — что щенок он и есть щенок.
И в бешенстве умолк, потому что дал очередного петуха; звук был ничуть не менее противным, чем сигнал системы «Д».
На его счастье на шоссе зазвучала новая мелодия.
Эта мелодия ничуть не была похожа на грустную песню мопедика. Из-за поворота вынырнул роскошный автомобиль. Работающий на высоких оборотах мотор ворчал веселым баритоном, а мокрый темно-серый кузов лоснился и поблескивал.
— Это уже интересно, — сказала Ика.
Через несколько секунд машина остановилась прямо рядом с ней.
В окне появилось мужественное улыбающееся лицо.
— Будьте любезны, скажите, пожалуйста, — обратился к Ике водитель, — как проехать в Вятрув?
Но Ика на мгновение потеряла дар речи. Во-первых, ее потрясла изысканно-вежливая форма обращения; во-вторых, обаятельная белозубая улыбка; в-третьих, она загляделась на сидевшую рядом с водителем ослепительную блондинку с лицом торжествующего ангела.
— Может, эта крошка глухонемая? — прохрипел с заднего сиденья остряк с огромным пузом, круглой физиономией и поросячьими глазками.
Сидевшая возле него красивая шатенка хихикнула.
Ика чуть не подпрыгнула от возмущения.
— Я бы предпочла быть глухонемой, чем беседовать с этой бочкой сала, — сладким голосом сказала она. — Что же касается Вятрува, у вас есть выбор. За мостом начинается дорога второй категории с первоклассным асфальтом, только перед Очайдушей придется с полкилометра потрястись. А вдоль реки идет дорога первой категории с первоклассными ухабами. Учитывая перегрузку задней оси, советую ехать через мост и Очайдушу.
Остряк на заднем сиденье разинул рот, а водитель и шатенка громко расхохотались. Только торжествующий ангел ничего не расслышал или не пожелал расслышать. Он продолжал сидеть неподвижно, глядя прямо перед собой, и лицо у него оставалось совершенно равнодушным и необыкновенно прекрасным.
— Очень вам благодарен! — воскликнул водитель и нажал на газ.
Сразу за мостом автомобиль набрал полную скорость. Влодек и Брошек тупо смотрели ему вслед.
— Чего уставились? — рявкнула Ика, еще не остывшая от гнева.
Мальчики перевели на нее бессмысленные взгляды.
— Вот это да! — вздохнул Брошек.
— Потрясающий кадр! — вздохнул Влодек.
— Дураки! — крикнула Ика.
— Ревность, — раздался откуда-то сверху простуженный голос, — не относится к числу положительных эмоций. Хотя иногда становится стимулом для творческой деятельности.
Голос принадлежал долговязому незнакомцу, который, выпутавшись — с помощью Пацулки — из собственного дождевика, наконец слез с мопеда и приблизился к ребятам.
При ближайшем рассмотрении это оказался тощий, старый и страшно старомодный господин.
Капюшон сполз с его лысеющей головы, и ветер развевал длинные светлые волосы, окаймляющие темя, трепал длинные усы и маленькую бородку. С очень худого и очень смуглого лица глядели матовые и темные, как агат, глаза.
«Откуда мне знакомо это лицо?» — лихорадочно пытался вспомнить Брошек.
А странное лицо, склонившееся к ребятам примерно с двухметровой высоты, искривилось в не менее странной улыбке. В агатовых глазах сверкнули желтые огоньки.
— Простите, — сказал старик. — Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу. Позвольте узнать, не этот ли хутор называется Черным Камнем?
— Вы что-то сказали насчет ревности? — невинным голоском спросила Ика. — Что это вам взбрело в голову? И кого вы имели в виду?
По худому темному лицу («Откуда мне знакомо это странное лицо?» — растерянно подумала Ика) разбежались лучики морщин.
— Быть может, я подумал о себе… — улыбнулся тощий великан. — Да, глядя, как мчится и исчезает за стеной дождя этот великолепный экипаж, я подумал о себе.
Ика почувствовала нечто вроде благодарности незнакомцу, любезно взявшему на себя ответственность за столь неблаговидное чувство. Поэтому она тоже улыбнулась и, как воспитанная барышня, сделала книксен.
— Вы что-то хотели узнать? — спросила она.
Гигант кивнул.
— Я уже спрашивал у этого милого молодого человека, — указал он на Пацулку, — не попал ли я на хутор Черный Камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31