На него это, по-моему, больше похоже. Но поклясться не могу. После смерти матери Гордон, возможно, переменился.
— А мистер Периам и мистер Хопджой ладили друг с другом? Вы никогда не слышали, чтобы они ссорились?
— Нет. У Гордона такая светлая натура; я уверена, он может поладить с кем угодно. При этом я бы сказала, что характер у него твердый. Заметьте, между нами говоря, постоялец-то у него, что называется, ночная пташка. То, что Гордон позволил ему остаться, о многом говорит. Я думаю, он чувствовал, что его мать хотела бы именно этого.
— Значит, миссис Периам была хорошего мнения о мистере Хопджое?
Миссис Сэйерс изобразила на лице улыбку, с которой люди обычно прощают покойным их заблуждения.
— Она в каждом видела только хорошее.
Тревор, все это время ритмично прыгавший на жердочке, противно затараторил. Миссис Сэйерс воздела палец, привлекая внимание Пербрайта к своему оракулу.
— «Подай мне салфетку, мамочка; подай мне салфетку, мамочка», — перевела она.
— В жизни бы не подумал, — произнес инспектор.
После паузы, достаточной, по его мнению, чтобы выразить полнейшее восхищение гениальной птицей, Пербрайт возобновил свои вопросы:
— Вы, случайно, не знаете, кому принадлежит машина в гараже ваших соседей?
— Почему же, знаю. Это машина мистера Хопджоя. Она на месте?
— В данный момент нет. А когда вы ее в последний раз видели, миссис Сэйерс?
— С неделю назад, должно быть. Не могу сказать, правда…— она нахмурилась. — Это солидная машина. Бежевого цвета. Мотор у нее работает всегда так тихо. — Она открыла глаза, чтобы посмотреть, примет ли инспектор эту информацию взамен той, что рассчитывал получить.
— Не могли бы вспомнить, хотя бы примерно, когда видели ее в последний раз. И кто тогда сидел за рулем? Миссис Сэйерс покачала головой.
— Я не очень наблюдательна, когда дело касается машин. Во всяком случае, оба они часто ею пользовались. Я полагаю, мистер Хопджой одалживал ее Гордону, когда она была не нужна ему для работы.
— Понятно. А теперь, миссис Сэйерс, я хочу попросить вас как можно подробнее вспомнить прошлый четверг — ровно неделя назад, считая от сегодняшнего дня. Бывает у вас по четвергам что-нибудь такое, что выделяет этот день из всех остальных, заставляет его запомнить?
— Ну, стирка… да! и «Ума палата» по телевизору…— Она замолчала, явно не в состоянии разглядеть что-то еще за таким знаменательным событием, и вдруг хлопнула себя по колену. — Четверг… ну, конечно, я помню прошлый четверг, как я могу его не помнить. Как раз в четверг приезжал Арнольд. Это мой двоюродный брат. Он заехал по пути из Халла.
— Чудесно. Теперь постарайтесь припомнить все события этого дня — знаете, не торопясь, по очереди, переходя от одного к другому, — и посмотрите, нет ли там чего, что было бы связано с вашими соседями. Не смущайтесь, если что-то покажется вам несущественным, не заслуживающим внимания. Начните прямо с того момента, когда утром вы встали с постели.
Миссис Сэйерс, благосклонно пообещав сделать все, что в ее силах, сложила руки и пустилась в подробнейшее описание дня из жизни флаксборской вдовы. Она говорила без остановки почти двадцать минут. Из этого потока информации Пербрайт выделил три факта, которые могли относиться к делу. Открыв утром дверь, чтобы забрать молоко, миссис Сэйерс заметила Гордона Периама, запиравшего ворота своего дома. Примерно шестнадцать часов спустя, перед тем, как приготовить брату постель, она посмотрела вниз из окна второй спальни и увидела, как подъехал автомобиль мистера Хопджоя. Гордон Периам — она была почти уверена, что это был он, — вышел из машины и отпер ворота гаража. И, наконец, миссис Сэйерс припомнила, правда несколько смутно, что ее разбудила хлопнувшая дверь — в гараже, как ей показалось, — и она услышала приглушенное урчание отъезжающей машины. Она не понимала, во сколько это происходило, но тогда почему-то решила, что было два или три часа утра в пятницу.
Пербрайт чувствовал, что миссис Сэйерс до конца истощила свой ум, и так от природы не очень глубокий. Тем не менее он решился еще на пару пробных скважин.
— За последнее время вы ни разу не видели, чтобы в дом мистера Периама вносили громоздкие упаковки?
— Нет, не видела. —
— С прошедшего четверга вы случайно не слышали такого своеобразного шума, какой бывает, когда бьют стекла? Из соседнего дома, разумеется.
— Всю эту неделю оттуда вообще не доносилось ни звука, инспектор. Ни звука. — Она посмотрела на него широко открытыми глазами; в первый раз она выглядела испуганной. — Так ведь и их никого не было дома, правда?
— Да, похоже, что так. — Пербрайт рассеянно рассматривал сложную композицию в бронзе, стоящую на каминной доске. Она изображала обнаженного человека, с озабоченным лицом повисшего на поводьях вздыбившегося коня, неистовство которого, очевидно, объяснялось тем, что в брюхо ему были вделаны позолоченные часы.
— Они спешат почти на десять минут, — пояснила миссис Сэйерс, проследив его взгляд. Пербрайт, трепеща при мысли, что вот-вот будет посвящен в полную драматизма историю этой бронзы, быстро отвел глаза.
— Ванная комната в соседнем доме…— начал он, — она, как я вижу, находится на той стороне. Кто-нибудь из соседей мог видеть ее окно?
— М-м, я уверена, только сзади. Вон из тех домов на Посонз-Лейн; там, кстати, и проживают те две леди, о которых я вам говорила. Миссис Корк и ее дочь.
— Как вы считаете, у них есть склонность…— он замолчал, рассматривая линии на своей ладони, — … интересоваться соседями?
— Если хотите знать, у Мириам главное удовольствие — сунуть нос в чужие дела.
— И при этом писать анонимные письма?
Пербрайт увидел, как удовлетворенная усмешка сделала розовое лицо миссис Сэйерс похожим на открытый кошелек.
— Ага! — с торжеством произнесла она. — Вы, стало быть, получили одно такое. — Она надула губы и продолжала, сопровождая свою речь легким покачиванием головы:— Да.., ну, что ж, я, так, всю жизнь знала, что она дойдет до этого. — Она понизила голос и с таинственным видом добавила: — Тот Самый Возраст, знаете ли.
— Она вполне в порядке? — инспектор легонько постучал пальцем по лбу.
— Господи, да в абсолютном порядке! Совершенно трезвая голова. И, собственно, все это вполне безобидно. Я думаю, ей просто нечем заняться. Всю жизнь сидит без дела. — Голос ее опять упал до конфиденциального полушепота. — Строго говоря, и уж если выкладывать всё начистоту, инспектор, мать-то у нее миссис Корк. Мириам незаконнорожденная.
Миссис Сэйерс, испытывая удовлетворение донора, отдавшего свою кровь, медленно откинулась на спинку стула.
— Я умираю от желания узнать, о чем Мириам вам написала. Пожалуйста, расскажите мне.
Инспектор с извиняющим видом улыбнулся.
— Мы в самом деле получили письмо, миссис Сэйерс. Полагаю, не будет никакого вреда в том, что вы об этом узнаете. В нем намекали на то, что в доме номер четырнадцать не всё благополучно. Упоминалась ванная комната. Но я не знаю, можем ли мы с определенностью сказать, кто его написал.
— По-моему, к двум прибавить два нетрудно.
— Ах, миссис Сэйерс, если бы все двойки, которые можно сложить в нашем городе, давали результат, мы бы утонули в четверках. Что ж, ладно, а то, боюсь, из-за меня вы пропустите свой ленч.
Он переставил пепельницу, поданную ему миссис Сэйерс, — фарфоровый вариант голландского башмака на деревянной подошве — с подлокотника кресла, в котором сидел, на кофейный столик и поднялся.
— Еще одно…
— Да? — Миссис Сэйерс поискала глазами накидку для клетки с Тревором.
— Я надеялся… может быть, вы нам случайно подскажете, где бы мы могли получить фотографию мистера Периама. В его доме мы обнаружили один-два портрета, но я полагаю, он уже давно не поет в церковном хоре.
Миссис Сэйерс с обещающим видом подняла палец, подумала с минуту и семенящей походкой вышла из комнаты.
Тревор, оставленный на произвол судьбы, в ту же секунду закатил истерику. Он яростно кивал головой и издавал серии пронзительных криков, которые вызвали у Пербрайта ощущение, будто ему в оба уха пропустили струны от пианино и дергают их поочередно взад-вперед. Он попытался воспользоваться методом и как смог сымитировал ее «скрмш», но лишь вконец раззадорил птицу.
Инспектор строил попугаю рожи, рычал, мурлыкал, цедил сквозь зубы слова, которые обычно пишут мировым судьям из зала на клочках бумаги, — всё напрасно, скрипучие рулады Тревора не прекращались. Напоследок Пербрайт отчаянно затянулся сигаретой и напустил полную клетку дыма. Попытка увенчалась немедленным успехом. Птица слегка покачнулась, подняла одну лапку и затем, нахохлившись, застыла и замолчала.
Пербрайт стоял у окна, спиной к обкуренному попугаю, когда миссис Сэйерс влетела в комнату, держа в руке фотографию.
— Вот нашла: этот снимок сделан в прошлом году во .время спектакля их оперного кружка. Они тогда поставили «Принца в студентах». Гордон — вот здесь, во втором ряду, с пивной кружкой.
Пербрайт взглянул на фотографию. На ней он увидел с лишком тридцать членов Флаксборского Любительского Оперного общества, запечатленных в заученных позах романтической безмятежности. Бросалось в глаза обилие накладных усов, сложенных на груди рук, глиняных пивных кружек с пеной до краев, крестьянских рубах («Я помогала им с костюмами», — объявила миссис Сэйерс) и ног, поставленных на стул. Судя по всему, на сцене ширилась и росла застольная песня. На переднем плане стояли двое; Пербрайт догадался, что это, видимо, главные герои спектакля. Одетый как принц, переодетый студентом, сорокавосьмилетний Джек Боттомли, холостой владелец гостиницы «Франкмасонский герб», сопровождал свое пение деревянным решительным жестом, который делал его похожим на водителя-новичка, который собрался повернуть налево. Другой рукой он уверенно обнимал за талию ведущее, на протяжении вот уже многих лет, сопрано Общества, мисс Хильду Кеннон, сухую как жердь женщину, чья отчаянная попытка симулировать игривую улыбку сводилась на нет величиной угла, под которым она отклонилась, избегая объятий романтически настроенного мистера Боттомли.
— Нет-нет, вот этот — Гордон. — Пухлый мизинец миссис Сэйерс направил внимание Пербрайта на лицо во втором ряду.
Лицо было самое заурядное; инспектор не мог припомнить, чтобы видел его раньше, но коль скоро мистер Периам содержал магазин в относительно оживленной части города, они, скорее всего, встречались. Черты лица были гладкие — представьте себе взрослого младенца, — их угрюмая торжественность подчеркивалась большим, круглым, мясистым подбородком. Поза радости и веселья, предписанная моментом, была исполнена мистером Периа-мом со всей беспечностью человека, стоящего перед рентгеновским аппаратом с подозрением на перелом ребра.
— Он выглядит не особо счастливым, — осторожно заметил Пербрайт.
— Очень серьезный мальчик, — объяснила миссис Сэйерс. — Вообще-то он очень мило умеет веселиться, но больше в спокойной манере. Он не из тех, кто прыгает и скачет. Сказать по правде, я думаю, что только чувство товарищества заставляет его участвовать в подобных вещах. Он, знаете ли, все еще регулярно посещает собрания Общества.
— А мистер Хопджой участвует в театральных представлениях?
Миссис Сэйерс возмущенно фыркнула:
— Только не на сцене! Хотя актер он заправский, вы уж мне поверьте.
— Я бы очень хотел получить и его фото.
— Не знаю, где вам удастся его раздобыть. Судя по всему, он слишком часто летает с места на место, чтобы кто-то успел его сфотографировать. Хотя, конечно, какая-нибудь женщина смогла бы вам помочь. Или даже, — добавила она жутким голосом, — полиция.
Пербрайт, уложив в карман фотографию Оперного общества, поднял глаза и вперил взгляд в ее лицо, отыскивая признаки либо полного маразма, либо неожиданно проснувшегося чувства юмора.
— Нет, честно, — настаивала миссис Сэйерс с серьезным видом, — меня бы это ни капельки не удивило.
По автостраде неслась машина, за рулем которой сидел человек, известный под именем Росс. Он направлялся во Флаксборо для встречи с главным констеблем и одним из его старших сотрудников, проведшим предварительную проверку.
С вялым удовольствием Росс смотрел сквозь лобовое стекло «бентли» — вполне обычного, если не считать радиаторной решетки из пушечной бронзы, выгнутой несколько более, чем у серийной модели, — на июньский сельский пейзаж. Он уже заказал комнаты для себя и своего спутника во флаксборском отеле «Королевский Дуб». В отель он позвонил из будки телефона-автомата, когда они выехали из Лондона, воспользовавшись фамилиями Смит — ее он неизменно предпочитал всем другим, более экзотическим фамилиям, которые люди изобретают для гостиничного реестра, — и Паргеттер.
Будущему мистеру Паргеттеру, похоже, было не до красот природы. Когда длинная машина после последнего спуска в лесистой, изобилующей речушками долине ниже Флаксборо-Ридж пошла вверх и выскочила на шоссе, ведущее прямо к городу, он раздраженно пошевелился на сиденье и закрутил головой, пытаясь прочесть надписи на полузаросших мильных столбах.
Росса не смущал затылок его коллеги: блестящая лысина маячила в левом углу его поля зрения, и у него постепенно начало складываться забавное впечатление, что это сияет некий бородатый лик, без глаз, без носа и рта.
— Гарри, — резко спросил он, — ну что ты там пытаешься высмотреть?
Светлое пятно исчезло, вместо него появилось желтоватое, овальное.
— Я пытался выяснить, сколько нам еще осталось. Мне показалось, я разглядел тройку на последнем столбе.
Генри Памфри говорил быстро, но при этом тщательно артикулировал каждый звук, задавая изрядную работу лицевым мышцам. В конце каждой фразы он слегка облизывал верхнюю губу. У него сохранился северный акцент, впрочем едва заметный.
— Да, где-то мили три и будет, — согласился Росс. Он уже успел взглянуть на приборную доску и, видимо, считал с нее не менее точные сведения, чем Памфри. Руки Росса лежали на руле, словно на открытом молитвеннике — едва касаясь его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23