С дюжину или около того фотографий, стоящих на мебели или свисающих на длинных кусках бечевки с картинной рейки, проецировали печальные, серые взгляды умерших родственников, привязанных к их уже состоявшейся встрече с прошлым студийной пальмой или полуобвалившимся мостом.
В комнате пахло линолеумом и передающимися из поколения в поколение коробками со швейными принадлежностями. Над разогретым воздухом чуть уловимо парил нафталиновый запах женской старости.
Поставив поднос себе на колени, Мириам Корк с изящной уверенностью движений приготовила три чашки чаю. Разливание чая, заметил про себя инспектор, было тем занятием, которое придавало своего рода законченность облику этой жилистой женщины с негнувшейся спиной. Ее тонкие губы были сосредоточенно поджаты. Большой нос с бородавкой на одной стороне словно вытягивался еще дальше вперед, озабоченно оценивая крепость и аромат заварки. Ее глаза, бледные, неспокойные глаза ипохондрика, застыли, наблюдая за поднимающейся янтарной линией; в них светилось что-то похожее на гордость.
Пербрайт приступил к беседе. Задавая вопросы, он неизменно давал понять, что ожидает встретить в собеседнице того рода словоохотливость, на которую способна только женщина, получающая откровения непосредственно из уст божия в награду за свою готовность нисходить до интереса к мирским слабостям и непостоянству.
О да, она знает семью Периамов с тех самых пор, когда Гордон был совершенным крошкой. Он явился благословением свыше для своей матери, несчастной души, которой господь в своей неизреченной мудрости послал вдовство посредством пивного фургона, потерявшего управление. Через все годы пронес мальчик свою сыновнюю верность, — как бы ни изгалялась некая бесстыжая мисс На-Меня, чтобы отнять его у матери и женить на себе.
— Он, значит, встречался с девушкой в то время? — Пербрайт нашел этот момент интригующим.
— Если ее так можно было назвать. Она вешалась на него с тех самых пор, как он пошел в школу. Но он не заставлял дорогую мамочку переживать за него: девчонка ни разу не переступила порога их дома, покуда миссис Периам не сошла в могилу. Конечно, я-то знала заранее, что ее конец близок, и вовсе не потому, что слышала про операцию. А операция, заметьте, была ужасная: ей, бедняжке, все внутри вырезали. Нет, за день до того, как она преставилась, я видела своего человека в черном плаще, он медленно прошел под окном ее дома. И я тогда прямо сказала маме: «Мама, миссис Периам кончается: тот человек опять прошел мимо».
Миссис Корк, глядя в окно невидящими ревматическими глазами, устало кивнула в подтверждение ее слов.
— То же самое было и с дядей Уиллом. И со старым мистером Элиотом на углу. Всякий раз я видела человека в черном плаще. Я всегда знаю наперед, когда за чьей-то жизнью опускается занавес.
Ассоциативный ряд заставил Пербрайта торопливо прервать ее вопросом:
— Скажите, мисс Корк, а в ту ночь, о которой вас расспрашивал сержант… что вы тогда увидели через дорогу?
Без малейшего колебания она переключилась на новую, предложенную инспектором цепочку воспоминаний:
— Это была одна из тех ночей, когда мне бывает плохо, — два высохших пальца незаметно подобрались и исследовали область солнечного сплетения. — Доктора предупредили меня никогда не есть ничего с семечками, опасаясь, что они могут застрять, а в тот день с чаем я съела полбулочки с инжиром; всего полбулочки, но и этого оказалось достаточно. Я промучилась до самого рассвета, а затем парафин, благодарение богу, — уж я так благодарила Его! — начал действовать, прямо там, во что под руку пришлось, и я ни капельки не стыдилась. Но уж доктор Харрис и всыпал мне на следующий день, когда я ему рассказала. «Мирри», сказал он — он всегда зовет меня Мирри — «что я говорил тебе насчет семечек, а? Я тебе говорил, что, если хоть одно застрянет после того, что ты пережила, дело может кончиться дубовым ящиком, девочка моя». Ну, он, конечно, улыбался, но все равно было видно, как он взволнован, у него вокруг рта совсем побелело…
— Итак, вам не спалось, мисс Корк. Сержант Лав мне именно так и доложил. А теперь, что вы слышали и видели в доме мистера Периама?
— Так, ну, во-первых, в ванной комнате горел свет. О, всю ночь напролет. Я уже подумала, что они легли спать и забыли его выключить. Но потом зажегся свет в столовой. Было уже довольно поздно — за полночь, — но, когда со мной приключаются подобные вещи, мне не до сна, можно и не пытаться…
— Вы видели кого-нибудь в столовой?
— Нет, шторы были задернуты. И, конечно, окно в ванной тоже из такого, знаете, расплывчатого стекла. Какие-то фигуры сквозь него видеть можно, но толком ничего не разглядеть. Я хочу сказать, можно определить, когда кто-то собирается принять ванну: тогда фигура розоватая. В этом случае вы, естественно, отворачиваетесь. Но в ту ночь можно было и не отворачиваться. Сначала там только мистер Хопджой умывался — он для этого никогда даже рубашку не снимет, — а потом, чуть позже, мистер Периам делал там свои упражнения.
— Упражнения?
— Ну, конечно. У него есть эспандер. Заметьте, он при этом и выглядит здоровяком: мистер Хопджой рядом с ним все равно что щепка.
— И это все, что вы видели, мисс Корк?
— Все. Я вернулась в спальню прилечь вскоре после этого, когда боли сделались совсем уж невыносимыми. Они как раз понемногу утихали где-то через час, и тут раздался этот звук: словно разбивали что-то стеклянное. Не возьмусь, правда, утверждать наверняка, но было похоже именно на стекло, только звучало как-то глухо. Я встала и опять выглянула в окно. В этот раз свет горел где-то сбоку, я думаю, в гараже. Потом кто-то вышел в сад.
— Вы не смогли разобрать, кто это был? Она покачала головой.
— Это была просто какая-то темная фигура, ходившая туда-сюда, вроде как тень.
— Что произошло потом?
Женщина задумчиво посмотрела в свою чашку.
— Да, в общем, ничего… О, разве вот на несколько секунд вспыхнул свет в спальне миссис Периам, то есть, я хочу сказать, в той комнате, которая раньше была ее спальней; хотя Гордон оставил там все как было, знаете, ничего не трогал. Тот, кто вошел в комнату, сначала, должно быть, задернул занавески: они были закрыты, когда зажегся свет.
— Больше ничего не припоминаете?
— Нет, в ту ночь больше ничего.
— Так, а в другую?
Она замолчала на мгновение.
— Мне, наверное, просто показалось.
— Не имеет значения. Расскажите мне об этом.
— Это случилось три или четыре ночи спустя, точно уже я не помню. Я спускалась вниз за «Гермогеном» и уже снова засыпала, когда вдруг услышала, как бежит вода. Она производила точно такое же бульканье, какое всегда слышится в канализационных трубах Периамов. Но в доме я никого не видела уже несколько дней, поэтому и подумала, что, наверное, звук доносится из какого-нибудь другого места. Я об этом и не вспоминала до того самого момента, когда мы с мамой увидели полицейских, которые возились с канализацией.
Конечно, сказал себе Пербрайт, ванну нужно было слить через день-два, необходимых, чтобы растворился ее обитатель — или пол-обитателя. Он не рассматривал подробно этот момент, считая его несущественным. Собственно, Хопджою не составило бы особого труда либо прятаться в доме все это время, либо незаметно вернуться ночью только лишь для того, чтобы выдернуть пробку. Был другой вопрос, который представлялся ему более загадочным и интересным.
— Скажите, мисс Корк, — медленно произнес он, — почему эти, на первый взгляд незначительные вещи поразили вас настолько глубоко, что вы сочли своим долгом послать анонимное письмо? — Он увидел, как выражение лица мисс Корк стало удивленным и встревоженным, и поднял руку. — Нет-нет, не волнуйтесь; не может быть и речи о том, чтобы доставить вам хотя бы малейшие неприятности. В действительности, — добавил он, — я его даже не видел.
— Но, конечно же, вы его не видели. Оно ведь не вам было послано. И в нем не было абсолютно ничего про то, что я вам сейчас рассказала. Не правда ли, мама? — В минуту растерянности она в первый раз вспомнила о молчаливом присутствии старой женщины.
Миссис Корк с каменным выражением лица посмотрела на инспектора и твердо и коротко покачала головой.
Пербрайт нахмурился.
— Боюсь, что я не вполне понимаю мисс Корк. Вы же сами заговорили о письме с моим сержантом. Мы предполагали…
— Ах, нет. Произошла какая-то ошибка. Знаете, мне совсем не хочется об этом говорить. Уж во всяком случае не об этом. Я бы не смогла. — Худосочные черты мисс Корк отразили смесь праведности и отвращения
— Письмо касалось чего-то, что вы видели? — мягко настаивал Пербрайт.
— Естественно. — Губы опять плотно сжались.
— В доме, который позади вашего? Она кивнула. Выражение ее лица подсказало Пербрайту следующий вопрос.
— Там происходили…— он деликатно замолчал, — …всякие вещи?
Женщина отвернулась и ледяным взглядом посмотрела на огонь в камине, словно собираясь погасить его одним волевым усилием.
Либо признание Периама в платонической измене другу, подумал Пербрайт, было мастерски разыгранным преуменьшением, либо Мириам Корк обладала чувствительностью, удивительной даже для старой девы. Он стал смелее:
— В спальне, я полагаю?
Ее ответ прозвучал, как замедленное чирканье спички о коробок:
— На кровати миссис Периам. — Последовала длинная пауза. — Как собаки на могиле. — Опять пауза. — Средь бела дня.
— Эта девушка… ее имя Дорин, если я не ошибаюсь?
Мисс Корк подняла глаза от упрямо продолжавшего полыхать пламени и направила взгляд на солидных размеров бинокль, который подпирал раскрытую Библию, стоящую у стены на каменной доске.
— Дорин Маккензи, — сказала она голосом, нарочито лишенным всякой интонации.
— Ясно… Ну что же, нам ни к чему на этом долее задерживаться. Так, теперь письмо — я полагаю, вы отправили его жениху?
Мисс Корк и в этот раз помедлила с ответом. Ее рука вновь пробралась к эпицентру мучений, вызванных булочкой с инжиром.
— Я доверила все это молитве, — возгласила она наконец, — и мне было сказано, что я избрала верный путь. Ответ на ваш вопрос — «да», если вы считаете, что вам это поможет. Но больше я не желаю об этом разговаривать.
Инспектор, поймав ее на слове, тут же грациозно откланялся. Он удалился с чувством немалого удовлетворения. Нечто, мучившее его своей необъяснимостью, теперь стало понятным.
Решение привести человека к гибели, неопровержимо приписав ему убийство, потребовало бы очень сильных побудительных причин.
И те строки, которые мисс Корк, судя по всему, нашла в себе силы написать обманутому жениху, явились для него, теперь Пербрайт был уверен в этом, именно такой причиной.
Чарльз Фоби, главный репортер газеты «Броклстонский Челнок» и местный корреспондент вечерних газет Ноттингема, Лейстера и Линкольна, а также всех утренних газет страны, первым бы признал, что его район был скуднее на сенсационные новости, чем большинство других. — Дома здесь никогда не сгорали; никакой вооруженный преступник ни разу не польстился на часть скромного оборота двух отделений банков Броклстона; книги для записи гостей в местных отелях оставались девственно чистыми на предмет вымышленных имен развлекающихся на стороне знаменитостей; даже пляж оставался плачевно непродуктивен.
И тем не менее, сообщения на темы броклстонской жизни расцветали в прессе с настойчивостью маргариток на городских газонах.
Как и маргаритки, сообщения эти были небольшими и неброскими, и появлялись они всегда внизу страницы. Фоби это мало заботило. Гинея за три строчки забавного анекдота представлялась ему гораздо более удовлетворительной компенсацией за труд, чем десять фунтов или около того за сообщение, достойное верха страницы, на которое, скорее всего, придется убить половину дня, а потом еще половину вечера передавать его по телефону мрачному, скептически настроенному и очень враждебному приемщику.
Он точно знал, что вызовет интерес у помощника редактора и позволит отчасти удовлетворить ненасыщаемый спрос на короткие «затычки». Его доходные заметки варьировались по содержанию от нечаянного юмора канцелярских оборотов, записанных на заседаниях окружного совета, до причудливых, витиеватых высказываний старых джентльменов, представших перед местными судами магистратов за пьянство. Изречения, приходские парадоксы, провиденческая игра слов в названиях улиц, иронические ошибки, необычные совпадения — все это и поставляло материал для газетных абзацев Фоби. Но тем не менее, даже этот проницательный и способный молодой человек никогда не смог бы предугадать, что одному из его скромных гинейных репортажей судьбой было уготовано сбить с толку инспектора полиции, разорвать цепочку в высшей степени правдоподобных, но все же фальшивых улик и выявить убийцу.
Это сообщение появилось внизу четвертой колонки на первой полосе одной из вечерних центральных газет, которая пользуется во Флаксборо наибольшей популярностью. Оно было озаглавлено «Солонина» и восхитительно лаконичной прозой мистера Фоби гласило: «Самый необычайный улов в этом сезоне выпал на долю спиннингиста из Шеффилда, который вышел на пирс в южном Броклстоне сегодня утром. На крючок попалась половина свиной туши, правда, изрядно пострадавшая от пребывания в морской воде. И как же зовут удачливого рыболова? Мистер Эндрю Хогг»!
Пербрайт, онемев от изумления, смотрел на газетную страницу, словно увидел там некролог по поводу своей собственной кончины. Очнувшись, он позвонил сержанту Лаву. В отделе уголовных преступлений к телефону никто не подошел. Пербрайт вспомнил, что Лав разъезжает с зажигалкой по друзьям покойного мистера Хопджоя.
Покойного… Он с удивлением обнаружил, что это слово всплыло у него совершенно механически. Неужели он, несмотря на ту готовность, с которой заочно наделил Хопджоя незаурядным талантом, необходимым для разработки столь хитроумного плана, знал все это время, что… Он перечитал короткий абзац еще раз и вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23