«Моему родственнику Трифуну Спасичу три тысячи динаров, каковую сумму он получил под расписку четырнадцатого февраля прошлого года». Попросил его как человека одолжить мне три тысячи динаров, а он эту сумму оставил мне в качестве наследства.
Вида. Но скажите мне, ради бога, как этому человеку не стыдно было открыто признаться, что у него есть внебрачная дочь; ведь это позор даже для покойника!
Сарка. О, в этом отношении у него не было чести, и, если говорить откровенно, то покойный, прости его господь, был в этом отношении настоящая свинья.
Си м к а. Ию, Сарка!
Сарка. Да, да! Я не хотела вам говорить, но когда я овдовела после первого мужа, он и ко мне приставал. Я говорю ему: «Как ты можешь, кум Мата, о подобном даже подумать, когда мы состоим в родстве»! И знаешь, что он ответил? Сказал: «Какая же мы родня, десятая вода на киселе». Подумайте, какой безобразник, он мне сказал, что я десятая вода!
Мича. Это настоящее оскорбление!
Прока. Такую прекрасную семью ограбил ради любви к какому-то внебрачному ребенку!
Гина. Этого мы ему никогда не простим!
Сарка. Хорошо, кум Агатон, но разве наши законы признают внебрачных детей? Я понимаю так, что внебрачные дети – это так, что-то мимоходом… так… как бы сказать… это когда у человека в кармане дырка и по дороге из нее выпадут деньги. Не то чтобы он хотел оставить деньги на дороге, но они выпали из дырявого кармана.
Агатон. В старое счастливое время внебрачные дети считались незаконными.
Сарка. А сейчас разве они законные?
Агатон. И сейчас они незаконные, но теперь иначе смотрят на это. Был у меня молодой писарь, только что окончивший школу, и случилось так, что под забором нашли подкидыша, мать подкинула его. Знаешь, что про этого внебрачного подкидыша сказал писарь: «Ну что ж, и это член общества!»
Гина. Ию, какого общества?
Агатон. Откуда мне знать?
Сарка. Может быт, какого-нибудь певческого общества?
Агатон. Не певческого; это так говорят: и он – член общества!
Сарка. Тогда и эта, Матина, тоже?
Агатон. И она – тоже!
Сарка (крестится). Господь с нами!
Вида. Как же теперь, должны ли мы эту девицу считать своей родственницей?
Симка. Ию-у, внебрачный ребенок – и вдруг родственница!
Прока. Это позор для всей нашей семьи!
Гина. Мы все должны ее презирать!
Вида. Что касается меня, то я отвернусь, если ее встречу.
Агатон. Что касается меня, то я плюну в нее, когда встречу; даю слово, что от имени всей нашей родни плюну.
Мича. А если все же зрело поразмыслить, она и не виновата.
Сарка. Как не виновата, если она внебрачная! Если бы она была честная, то родилась бы законным ребенком.
Гина. Именно!
Агатон. Мы, как родственники, должны хоть перед людьми взять под защиту свое достоинство и свою честь; я предлагаю вынести резолюцию, чтобы огородить себя от этой девчонки.
Сарка. Зачем нам огораживаться, она ведь внебрачная; пускай она огораживается.
Агатон. Ты не понимаешь, Сарка, не забором мы будем от нее огораживаться, мы отречемся от нее.
Сарка. Это другое дело!
Агатон. Заявим, что не считаем ее за родню, что мы отказываемся от нее и презираем ее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. Кроме того, мы все должны дать честное слово, что каждый из нас при встрече отвернется от нее.
Все. Так, так! Согласны!
Агатон. И затем, я предлагаю: в знак протеста тотчас же выехать из этого дома.
Сарка. Ах, как мне жаль моей комнаты!
Агатон. Не хочешь ли ты дождаться момента, когда она выбросит нас из дома?
Гина. Ию-у! Неужели это возможно?
Агатон. Она наследница, имеет право.
Вида. До чего мы дожили!
Прока. Пойдем, Гина. Не хочу, чтобы какая-то незаконная женщина выгнала меня из дома.
Гина. Пойдем, соберем вещи! (Идет вслед за Прокой.) Теперь, когда у тебя умрет кто-нибудь из родственников, ты сначала хорошенько разузнай, что он тебе оставил, и уже тогда заставляй меня плакать, а не так, как в этот раз, когда я плакала даром. (Уходит за Прокой в комнату).
Трифун. У меня вещей не бог весть сколько. Пойти собрать, что ли? (Поднимается по лестнице.) Свой долг покойному я отдал честно, и теперь, когда он увидит меня на панихиде, пусть он поставит мне свечку, а не я ему. (Уходит.)
Вида (Танасию). Пойдем и мы, что ли?
Танасие. Пойдем и мы, только я что-то надумал.
Агатон. Что?
Танасие. Скажи, Агатон, есть ли доказательства, что она его внебрачный ребенок?
Агатон. Знаешь, Танасие, в таких делах доказательства – сам ребенок. Внебрачный ребенок – сам по себе корпус деликти, так сказать, вещественное доказательство.
Танасие. Корпус деликти?
Агатон. Да!
Танасие. И меня такой корпус деликти может выгнать из дома?
Агатон. Может.
Танасие (оборачивается к портрету). Тьфу, Мата, да будет тебе стыдно!
Вида. Уйдем, чтобы не видеть своими глазами таких чудес.
Танасие. Пойдем, конечно. (Уходит в свою комнату.)
Сарка. А я чего здесь жду? Не сидеть же мне и смотреть на портрет покойного.
Агатон. Верно, Сарка, всем надо уйти отсюда.
Сарка. Пойду, соберу свои тряпки. (Уходит в свою комнату.)
Агатон. А ты, молодой человек, что здесь подсчитываешь?
Mича (сидевший поодаль от других, вычислял что-то на бумажке). Я хочу вас спросить кое о чем, кум Агатон. Мне кажется, мы с покойным вовсе не такие уж близкие родственники.
Агатон. Конечно, не близкие!
Mича (показывая бумажку). Я тут прикинул, выходит, что мы родственники в седьмом колене.
Агатон. Как говорит Сарка, десятая вода…
Mича. Следовательно, я могу жениться на этой девушке.
Симка. Ию-у, на внебрачной?
Mича. Когда она выйдет замуж, то станет брачной.
Агатон. Мы только что вынесли резолюцию, что будем плевать на нее…
Mича. Что ж, вы, женатые, можете остаться при этой резолюции, а я… скажу вам по правде, придумал кое-что: с какой стати такое богатство попадет в руки чужому человеку? Разве не будет лучше, если оно останется в роду?
Агатон. Конечно, было бы лучше и очень выгодно, если бы оно перешло в твои руки.
Mича. И потом, сказать по совести, я должен жениться, иначе на что же я буду жить?
Агатон. Верно говоришь! Ты сам так проектируешь или уже договорился с девушкой?
Mича. Нет, не договорился. Мне все кажется, что она как будто косится на меня.
Агатон. И ты косись на нее!
Mича. Если бы я был наследником, то смотрел бы на нее косо, а сейчас…
Симка. А ты уже ухаживал за ней?
Мича. Ухаживал, но не подозревал, что она может оказаться наследницей; если бы я подумал об этом, то вел бы себя иначе; думаю, что сейчас мне не удастся…
Агатон. Делай, что знаешь и умеешь, меня не спрашивай, нам нет дела до этой девушки.
Мича. А я собирался просить вас помочь мне немного.
Агатон. Меня? Как же я могу помочь тебе?
Мича. Если бы вы захотели, вы могли бы уговорить девушку.
Симка. Что ты, как это Агатон будет уговаривать девушку! Кто тебе сказал, кум Мича, что Агатон способен уговорить девушку?
Агатон. Перво-наперво, дорогой мой юноша, я эту девушку презираю, потому что мы вынесли такую резолюцию; я не желаю встречаться с ней, не только разговаривать. А во-вторых, братец, разве я умею уговаривать девушек? Кто тебе сказал, что я умею уговаривать девушек?
Мича. Я не думаю ничего плохого, но ведь вы были начальником волости и, как говорится, во всякой ситуации можете легко найтись и умеете уговаривать людей.
Агатон. Одно дело, братец, уговорить кого-либо из оппозиции перейти в правительственную партию. Это я действительно умею. Здесь же нечто иное. Закроет человек лавку вовремя, а ты наказываешь его за то, что он держал ее открытой. Пригласишь его на допрос, напишешь повестку и не отправишь; он, разумеется, не приходит, а ты его наказываешь за неявку на вызов; скажет он в кофейне: «О, господи, боже!», а ты его наказываешь за открытое богохульство; скажет: «Трудные времена, ей-богу, не могу свести концы с концами», а ты наказываешь его за распространение возбуждающих слухов; плюнет он перед дверью своей мастерской, а ты наказываешь его за нарушение чистоты в общественном месте. И так из дня в день, пока ему не надоест и он не закричит: «Пощадите!» Тогда ты даешь ему лоскуток бумаги, и он прекрасным образом напишет: «До сегодняшнего дня я принадлежал к такой-то партии, а с сегодняшнего…» – и человек спокойно вздохнет. Таким образом я их и уговаривал, а с этой девушкой так не получится. Не могу же я наказать ее за то, что она плюнула, или за то, что слишком поздно держала лавку открытой!
Симка. Знаешь, кум Мича, что я тебе скажу: спроси-ка ты куму Сарку, она, наверное, лучше знает, как уговаривают друг друга мужчины и женщины.
Агатон. Это ты умно сказала, Симка! Спроси-ка Сарку, никто не знает этого лучше нее. А нас оставь в покое, мы не можем вступать в разговор с девушкой, которую презираем. Пойдем, Симка, соберем-ка свои вещи и поскорее уйдем из этого проклятого дома. (Уходит в свою комнату.)
Явление четвертое
Мича, Даница.
Мича снова заглядывает в свою бумажку. Даница, заметив Мичу, неприятно поражена.
Мича. О, дорогая сестрица, я хотел бы… я нахожусь в затруднительном положении, не знаю, должен ли я изъявить вам свое сожаление, или…
Даница. Воздержитесь; мне не нужны никакие изъявления…
Мича. Да, лучше об этом не говорить. Жизнь поистине удивительна, полна неожиданностей!
Даница. Да!
Мича. Я, разумеется, как родственник, разделяю ваше горе, хотя, сказать по правде, мы не такая уж близкая родня. Седьмое колено. О, это очень отдаленное родство, можно считать, что мы и вовсе не родня.
Даница. Тем лучше!
Мича. Да, я полагаю, что, с одной стороны, это значительно лучше. И потому, не как родственник, но как человек, уважающий вас, имеющий к вам дружескую склонность, я очень озабочен вашим одиночеством. Вам предстоит столько хлопот, а вы так одиноки.
Даница. И останусь одинока, мне приятно одиночество…
Mича. Да, я понимаю, до известного момента. Но ведь это не может всегда продолжаться, скажем, шесть месяцев, пока длится первый траур. Не правда ли: шесть месяцев?
Да ниц а. Шесть лет!
Мича. Как?!
Даница. Шесть лет!
Мича. Шесть лет? Кто же может дождаться?
Даница. Чего дождаться?
Мича. Да конца такого долгого траура.
Даница. Для меня он не будет долгим…
Мича. Для вас да, но… И пока будет длиться траур, вы не предполагаете выйти замуж?
Даница. Ни в коем случае; но я не понимаю, почему это вас интересует.
Мича. Боже мой! Это интересует меня как родственника.
Даница. Только что вы сказали, что мы не родственники.
Мича. Конечно! Потому что… естественно… Я не знаю, могу ли быть откровенным?…
Даница. Прошу вас!
Мича. Видите ли, я хотел бы исправить некоторую бестактность, которую допустил в отношении вас. Я был неосторожен, возможно, даже развязен и сделал вам предложение, на которое не имел права. Прошу вас, забудьте об этом. Я хотел бы загладить это неприятное происшествие и убедить вас в том, что у меня очень серьезные намерения, очень серьзеные.
Даница (поражена). Сударь, неужели вы не понимаете, что я в таком состоянии, что не могу вести подобные разговоры?
Мича. Я хотел только…
Даница. Если вы действительно хотите исправить свою бестактность и загладить оскорбление, нанесенное мне вашими предложениями, то всего лучше сделаете, если возьмете свой чемодан и выедете из этого дома.
Мича. Как? Мне – выехать?
Даница. Да!
Мича. Это ваше приказание?
Даница. Это моя просьба.
Мича. Я ее выполню. И без вашей просьбы я отправился бы сейчас за своими вещами, теперь же – тем более. Об одном только прошу вас: сможем ли мы и когда возобновить наш разговор?
Даница. Через шесть лет, когда окончится траур.
Мича. Это значит никогда?
Даница пожимает плечами.
(Уходя.) Тогда… в таком случае… я прошу вас вовсе исключить меня из списка ваших родственников.
Даница. Сделаю по вашему желанию.
Мича поднимается по лестнице.
Явление пятое
Даница, Агатон, Симка.
Агатон (замечает Даницу, бросается к ней и обнимает, то же делает и Симка. Он достает платок и вытирает слезы). Дорогое мое дитя!
Симка. Милая моя, родная моя!
Агатон. Боже мой!.. (Плачет.) Неисповедимы дела твои, господи!
Симка. Слезы душат меня, не могу говорить, милое мое дитя.
Агатон. Говорю я Симке: «Как полюбилась мне эта девушка!»
Симка. И мне. Как только я тебя увидела, так сердце и заиграло. Боже мой, что значит родная кровь!
Агатон. Я почувствовал это с первого же дня, как тебя увидел. Помнишь, Симка, я сказал тебе: «Чувствую, что это дитя мне близко».
Симка. А знаешь, что я ему ответила? Сказала: «Она – словно частица моего сердца».
Агатон. Чудны дела твои, господи!
Даница (никак не может от них избавиться, потому что они все время наперебой обнимают ее). Прошу вас!
Агатон. Только что я сказал Симке: «Пойдем скорее к ребенку, ведь мы ей самые близкие родственники. Как сможет она справиться с народом». Знай, что я уже сделал: от твоего имени велел всем выехать отсюда. Тебе было бы много хлопот с ними, а я умею и прикрикнуть. Начали они мне: да то, да другое, а я им: «Слышите ли вы, не думайте, что ребенок беззащитен, если я здесь! Добром приказываю – выезжайте!»
Даница. И они уедут?
Агатон. Они не хотели бы, но вынуждены. Они ведь хорошо знают, что со мною шутки плохи. Собрал я их здесь, да как крикну: «Смирно!», и они, затрепетав, стали во фронт. А я им: «Хотите по-хорошему, а не хотите, так я поверну дубину толстым концом».
Даница. Спасибо вам!
Агатон. Не стоит благодарности, это моя обязанность. Еще когда я посещал покойного во время болезни, я понял, что он хочет что-то мне доверить, но все колеблется: то хочет, то не хочет…
Даница (плачет). Бедный отец!
Симка. Прости, господи, его душу!
Агатон. Такой честный человек, каких на свете не бывает!
Симка. Не бывает, нет!
Агатон. Говорю тебе… колеблется, а я читаю в его глазах, хочет он мне сказать: «Агатон, нет у меня никого ближе тебя, завещаю тебе это дитя!» Он не сказал этого, но ясно, как день, что собирался сказать. Ну, что поделаешь; как решишься не послушаться покойного, не выполнить его волю? Как же я могу тебя оставить!
Даница. Но…
Агатон. Симка говорит мне: «Хорошо ты сделал, Агатон, что строго-настрого приказал всем выехать из дома! А мы тоже должны выехать?»– «Как же мы уйдем? – говорю я ей, – разве я могу оставить ребенка одного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10