Когда солдаты
бросали их, домработницы плакали, но недолго.
Первый год Наташа купала нас с братом в ванне. Брату было пять лет.
Мы устраивали морские сражения, выплескивая воду на Наташу. Уже через
год я отказался от этих купаний и научился мыться самостоятельно. Во мне
просыпался отроческий стыд.
Кроме стыда, просыпалось и еще что-то - какие-то тайные и жгучие же-
лания. Когда мне исполнилось двенадцать, я стал подсматривать за Ната-
шей. Между туалетом и ванной комнатой было высокое окошко, перегорожен-
ное наклонными деревянными планочками. Я вставал ногами на унитаз и
смотрел сквозь планочки на моющуюся Наташу. Она задумчиво терла мочалкой
маленькие круглые груди, похожие на шарики мороженого. Мне было стыдно,
но желания были сильнее стыда.
Если вышесказанное кого-нибудь шокирует - можете не читать. Я не оби-
жусь. Я обещал себе писать правду.
Начальная школа
В этой повести сюжета не будет - не ищите. Самый естественный, хотя и
самый неправильный сюжет - это жизнь человека. В данном случае моя.
Само собой, в надлежащее время я отправился в школу. Школа была спе-
циальной. В ней со второго класса изучали французский язык. Я до сих пор
помню слово "стол" по-французски. Ля табль. Я был чистеньким мальчиком
из порядочной семьи. К таким раньше брали гувернеров. Уж они научили бы
меня французскому! Но гувернеры, как я уже упоминал, перевелись задолго
до моего рождения. Поэтому я французского не знаю.
Отца переводили служить то туда, то сюда. Я менял школы, как башмаки,
из которых вырастала нога. Все это слилось в общее воспоминание, как ка-
пельки ртути сливаются в одну дрожащую каплю. В ней отражается моя стри-
женная под ноль голова, торчащая на предпоследней парте в окружении со-
рока таких же голов. Ни единой косички, потому что школы тогда были раз-
дельными.
Прошу отметить это обстоятельство. До четырнадцати лет я знал о де-
вочках только понаслышке. Ну, видел, конечно, на улицах или в кино. Но
не более.
Мы жили в Москве, и отец брал меня на Красную площадь смотреть пара-
ды. На Мавзолее стояли люди. Один из них был Сталин.
Сталин был самым главным в нашей стране. Он был им долгое время, и
последний кусочек я застал. Он много чего сделал, в том числе и ошибок.
Ему на это справедливо указали. Правда, потом, когда он уже не мог их
исправить.
Сталин был нашим отцом до пятого класса. Затем он умер и перестал
быть нашим отцом. Это было большое горе. Я очень старался заплакать,
когда узнал, но у меня ничего не вышло. Мне стало стыдно.
На улицах повесили траурные флаги. В школе устроили почетный караул
перед портретом. Я стоял рядом с добрыми толстыми усами Сталина и думал,
что же будет дальше. Казалось, что дальше ничего хорошего не предвидит-
ся. Было страшно.
Школьное средневековье
Уровень жизни в то время был похуже, чем сейчас. А главное - он был
более дифференцирован. Это теперь неизвестно, кто больше получает, и жи-
вет богаче -уборщица или доцент, мясник или младший научный сотрудник.
Хотя в последнем примере с мясником я, пожалуй, немного переборщил, как
выражается моя мама. Тут как раз все ясно.
В те годы деление на имущих и неимущих было четким.
На окраине тогдашней Москвы построили короткую улицу, потеснив дере-
вянные домишки и бараки. Сейчас это далеко уже не окраина, а чуть ли не
центр Москвы. Но тогда улица имела в длину метров двести и насчитывала
около десятка серых четырехэтажных домов. Их и теперь называют "сталинс-
кими". Там жили военные и интеллигенция - врачи, писатели, журналис-
ты-международники, профессора и прочие.
В глубине дворов продолжали стоять бараки, которые до поры до времени
не сносили.
В этом месте я окончательно почувствовал - какой я уже недостаточно
молодой, скажем так. Мне слишком часто приходится разъяснять для молоде-
жи отдельные слова. Ну, например, - "бараки".
Люди старшего поколения помнят эти бараки. Это были длинные одноэтаж-
ные здания с одним входом в каком-нибудь из концов. Вдоль барака тянулся
тусклый узкий кордиор, пропахший жареной на постном масле рыбой. Слева и
справа были двери. За каждой дверью в комнатке жила семья. Три, пять,
семь человек. Конец коридора скрывался в синеватом чаду.
В бараках жили рабочие, мелкие служащие, лица без определенных заня-
тий, бывшие урки и тому подобные. От бараков веяло преступностью. Посе-
лившаяся рядом интеллигенция боялась бараков, как огня.
Сферы деятельности людей из бараков и обитателей сталинских домов бы-
ли совершенно различны. Линия соприкосновения между ними проходила в
школе, где мы
- дети военных, профессоров и писателей - учились вместе с детьми ра-
бочих и лиц без определенных занятий.
Как и во взрослой жизни, мы занимали руководящие посты, а барачные
дети были движущей силой. Я был звеньевым, а мой товарищ - сын журналис-
та-международника - председателем совета отряда. Другие звеньевые, ста-
роста и члены совета отряда тоже проводили свое детство в сталинских до-
мах.
Мы воспитывали барачных и старались сделать из них людей. Мы вызывали
их на заседания совета отряда, прорабатывали за двойки, хулиганство, ку-
рение и матерщину. После заседаний мы вместе с прорабатываемыми шли в
заброшенный парк над грязной речкой Таракановкой, которую потом упрятали
в подземную трубу, и с наслаждением курили и матерились. В пятом классе
я курил какие-то вонючие папиросы и матерился, как извозчик. Значения
произносимых слов я не понимал. Значение слова "извозчик" можно посмот-
реть у писателей девятнадцатого века.
Я испытывал страшный стыд за свое социальное происхождение.
Для меня не было более обидных слов, чем "маменькин сынок". Когда в
школе спрашивали, кто у меня отец, я всегда отвечал - военный. Никакая
сила не могла заставить меня произнести его звание. Раза два отец прихо-
дил в школу в форме. Я прятался под лестницей, в закутке, где нянечка
хранила тряпки и небольшие картонные ящечки мела.
Вот вам пожалуйста - нянечка!
Где они теперь, нянечки? Как их называют сейчас в школах? Уборщицы?
Технические работницы? Может быть, их вообще уже нет?
А у нас были нянечки. Они знали нас по именам.
Стремясь доказать свою пролетарскую сущность, многие мальчики ста-
линских домов превзошли барачных. Мой одноклассник, сын писателя, загре-
мел в колонию. Я был осторожен и хранил самодельную финку дома, за реп-
родукцией картины Шишкина "Корабельная роща".
На школьных переменах, в просторных кафельных туалетах, устраивались
стычки "до первой кровянки". Это были честные состязания. Два противни-
ка, желавшие выяснить отношения, дрались в тесном кругу, пока у одного
из них не появлялась кровь под носом. Бой прекращался. Боец с целым но-
сом объявлялся победителем.
Стычки никогда не возникали стихийно. Они тщательно готовились. Уже
за три дня становилось известно, что в пятницу на большой перемене Яша
Тайц стыкается с Хамсой из параллельного пятого "В" класса. Что они там
не поделили - я забыл. Мы опасались только, что наш огромный, кучерявый
и самый сильный в классе Яша Тайц, сын врача-профессора, может нечаянно
убить барачного Хамсу и тоже загреметь в колонию.
Хамса был ниже Яши на голову. Он вряд ли мог достать кулаком до Яши-
ного носа и добиться "кровянки". Хамса был белобрыс, прилизан, тощ и
вертляв. Голова его по форме напоминала огурец.
Стычка была серьезная и принципиальная - до звонка на урок. Перемена
длилась пятнадцать минут. Это означало, что Яша Тайц и Хамса проведут
пять боксерских раундов без перерыва.
Каково же было наше изумление и огорчение, когда Хамса побил Яшу Тай-
ца! Юркий и ловкий Хамса увертывался от квадратных Яшиных кулаков, кото-
рые тяжело утюжили воздух над его головой. Сам Хамса не переставая моло-
тил Яшу в живот. Улучив момент, Хамса подпрыгивал и концом своего белоб-
рысого огурца бил Яшу по крупному носу. После второго удара у Яши пошла
кровь. Хамса снова и снова бил по носу Яши своей прилизанной макушкой,
отчего она покраснела. Яша, как раненый, истекающий кровью бык, безус-
пешно пытался зацепить хоть раз Хамсу. Прозвенел звонок, и противники
бросились к кранам - отмывать кто нос, кто макушку. Яша явился в класс
бледный, поверженный, поколебавший нашу уверенность в превосходстве силы
над смекалкой.
Я боялся стычек и стыдился своей боязни.
Как вы уже заметили, я часто чего-то стыдился. Не знаю, как другие,
но я испытывал это чувство постоянно. В моей памяти глубже всего отпеча-
тались моменты, когда мне было стыдно. Стыдно за свою чувственность,
ложь, страх, тайное честолюбие, стремление быть похожим на других, за
родственников, за школу, за страну, в конце концов.
Самый страшный стыд - это стыд за страну. Он возник позже, в юности -
я еще об этом расскажу. Стыд уравновешивался гордостью, когда были при-
чины гордиться. Гордость и стыд, как мне кажется, соединенные вместе,
составляют любовь. Я хочу сказать, что это патриотические чувства. Одна
сплошная гордость еще не является любовью к родине. Здесь, как и везде,
диалектика проявляется в единстве противоположностей.
Гордость за свое благородное происхождение и стыд за него.
Гордость за великие идеи свободы, равенства и братства - и стыд перед
их реальным воплощением.
Но я отвлекся. Страшно было, когда мы всем классом били одного. На
нашем языке это называлось - "обламывать". У нас был предмет для обломов
- мальчик по фамилии Горюшкин. Его участь блестяще подтверждала фамилию.
Горюшкин сидел со мною за одной партой, и я подтягивал его по русскому
языку. Надо сказать, что Горюшкина били не зря. В школе почти никогда не
бьют зря. Он был фискал, во всем его облике было что-то подленькое, наг-
ловатое и трусливое. Когда созревала мысль в очередной раз побить Горюш-
кина, мы караулили его после уроков во дворе школы. Горюшкин безошибочно
чувствовал созревание этой мысли и не выходил из школы до темноты. Он
маялся там в коридоре, несчастный Горюшкин, и тосковал, а мы терпеливо
сидели во дворе на своих портфелях и смотрели на окна школы. Наконец в
темноте выходил Горюшкин, слабо надеясь, что товарищи простили его и ра-
зошлись. Но товарищи бросались на Горюшкина и били его пыльными портфе-
лями по голове. Я старался быть в задних рядах и лишь имитировал учас-
тие. Мне было жалко Горюшкина. И стыдно было невыносимо, потому что я не
находил в себе сил противостоять толпе. Горюшкин никогда на меня не жа-
ловался, хотя и видел меня среди нападавших. Некое благородство при-
сутствовало в Горюшкине. Он не напоминал мне о моем участии в битье,
когда мы занимались с ним русским языком. Вероятно, Горюшкин понимал,
что вел бы себя так же, если бы мы поменялись ролями.
Где ты теперь, Горюшкин?
Прости меня.
Все это - и курение, и матерщина, и самодельные финские ножи, и стыч-
ки, и обломы - происходило в школьное средневековье, с третьего по шес-
той класс, и прошло, как корь, к седьмому классу.
Как раз в это время воссоединили мужские и женские школы. Это было
первой ощутимой мною переменой после смерти Сталина. Воссоединение стало
выдающимся событием в моей жизни.
Первая любовь
Я оказался в бывшей женской школе. Так получилось, потому что она бы-
ла ближе.
В женской школе были свои традиции. Там на переменках не "стыкались",
как у нас. Все ходили по коридору парами, отдыхая от умственной работы.
У меня было впечатление, что я попал в музей. В класс входили учительни-
цы с буклями и, медленно ужасаясь, взирали на представителей мужского
пола. Для них это воссоединение было как снег на голову.
Мы быстро приспособились и стали расшатывать устои. Между прочим, де-
вочки охотно помогали нам их расшатывать. Вот тут и случилась первая лю-
бовь. Она была из параллельного класса.
Любовь из параллельного класса - это немного неудобно. Во-первых, ви-
дишься редко, на переменах. Во-вторых, необходимо как-то познакомиться.
Нужны посредники. И посредники нашлись.
Меня привели в кружок бальных танцев, где занималась также и она. Ее
звали Ира. Кружок бальных танцев существовал для привития нам чего-то
возвышенного, розового и душистого, как туалетное мыло. Кроме галантнос-
ти, распространяемой между нами, нас учили танцевать менуэты, па-де-па-
тинеры, мазурки, полонезы и прочую дребедень, будто мы собирались слу-
жить при дворе Людовика Четырнадцатого или играть в опере "Иван Суса-
нин". Насколько мне известно, судьба у всех сложилась иначе.
И вот меня стали учить правильно подходить к даме, протягивать ей ру-
ку с легким поклоном головы, на что она отвечала элегантным книксеном, и
вести ее на танец. В танце полагалось тянуть носочки и смотреть на даму
с великосветской полуулыбкой.
Два раза в неделю я танцевал с Ирой менуэты. Постепенно мы стали
встречаться помимо менуэтов. Мы гуляли компанией, потому что гулять
вдвоем было слишком откровенно. Я старался понравиться. Она, кажется,
тоже.
Запрещенными танцами в то время были фокстрот и танго. Господи, как
мне хотелось научиться их танцевать! Во время танго допускалось обнять
даму за талию. Это казалось мне верхом счастья.
Ира пригласила меня на день рождения. Я долго мучился, что бы ей по-
дарить, и подарил брошку в виде рыбки и книгу "Дон Кихот" писателя Сер-
вантеса. На книге я что-то написал. Она была идейным приложением к брош-
ке.
Не так давно я держал эту книгу в руках. Передо мной сидела взрослая
Ира, моя первая любовь. Я смотрел на свою дарственную надпись и удивлял-
ся этой безжалостной штуковине, которая называется время.
А танго я все-таки научился танцевать. Только позже.
Отец
Мой отец был военным летчиком.
Я всегда гордился тем, что он летчик и стыдился его высоких званий.
1 2 3 4 5 6 7 8