Что человеческие дела иногда терпят неудачу, это вполне естественно; но всякий, кто будучи человеком, проявляет по отношению к выпадающим на его долю несчастьям нетерпение, сам, без сомнения, прослывет глупцом, но не устранит этим ничего, что должно совершиться из назначенного ему судьбой. Я хочу вам напомнить некоторые из предшествующих событий не столько для того, чтобы оправдаться в том, что случилось теперь, сколько для того, чтобы показать, что вину за это справедливее возложить на вас самих. (По Наurу; по другому чтению: „на других“) В самом начале этой войны, еще только приступая к ней, Витигис разрушил стены Фана и Пизавра — двух приморских городов, Рим же и все другие города Италии он пощадил, не причинив им никакого вреда. От Фана и Пизавра ничего плохого готам не произошло, от стен же Рима и других укреплений, как вы сами знаете, для готов и Витигиса произошли все тогдашние их несчастья. И я лично, когда принял данную вами мне власть, решил следовать в своих поступках тому, что казалось мне лучшим, а не подражать тому, что причинило нам позор (Критически сомнительное место; другие разночтения дают перевод: „которые легко выполнимы“; „чем в зависимости от возможного“ и т.д.) и действовать во вред нашему делу. Ведь по своей природе люди, по-видимому, ничем сильно не отличаются друг от друга, но опыт, став учителем, делает [283] научившегося более сильным во всем, чем те, кто не соприкоснулся с этим учением. Поэтому, когда мы взяли Беневент и разрушили его стены, то тотчас же мы овладели и другими городами, стены которых мы точно так же разрушили, чтобы неприятельское войско, двигаясь от какого-либо укрепленного пункта, не могло всякими хитростями затягивать войну, но было бы принуждено тотчас же, выйдя на равнину, вступить с нами в открытый бой. Но они убегали от нас, я же приказывал разрушать стены взятых городов. И вы, удивляясь предусмотрительности, охотно склонялись к этой мысли, считая, что и естественно, это дело своим делом. Ведь тот, кто воздал хвалу сделавшему, тем самым становится соучастником этого дела. Теперь же вы сами на себя стали непохожи, милейшие готы, когда случилось, что Велизарий одержал победу сверх всякого вероятия, решившись на поступок, превышающий своей безумной дерзостью все, что он когда-либо решался сделать, и поэтому вы пришли в остолбенение, пораженные этим и считая храбростью поступки этого человека. Конечно, тех, кто проявляет безумную дерзость, скорее называют благородно храбрым, чем проявляющих предусмотрительную осторожность — разумно медлительными. Дерзнувший совершить выходящее вон из обычных понятий деяние почтен славой кажущейся энергии; а тот, кто при опасности предусмотрительно медлит, если он потерпит неудачу, то на него возлагается вина за случившееся, а если он сделает согласно своему плану, то неискушенным в таких делах кажется, что он ничего не сделал. И кроме того, сердясь на меня, вы не отдаете себе отчета в том, из-за чего вы стали негодовать на меня. Или вы думаете, что Велизарий так уж прославился благодаря своему успеху над вами, которые, быв его военнопленными и беглыми рабами, под моим лишь водительством сами подняли против него оружие и смогли на войне не раз нанести ему поражение? А ведь если вам удалось все это совершить благодаря моей доблести, то вам бы следовало молчать, стыдясь говорить о последней неудаче, на человеческих несчастьях [284] научившись понимать, что в жизни ничего не остается неизменным. Если же некая счастливая судьба позволила вам на поле брани обрести эту силу, то для вас будет полезнее с почтением относиться к ней, чем отзываться с неуважением и резкостью, чтобы, лишившись ее милостей, вам не пришлось переучиваться и в другой раз более почтительно к ней относиться Разве не кажется несовместимым с каким бы то ни было благоразумием, получив не так давно много великих благодеяний, а сейчас, потерпев столь незначительную неудачу, стать рабами своего нетерпения и сомнения. Ведь это не что иное, как отрицать и не признавать себя за людей. Ведь никогда не терпеть неудач свойственно одному только богу. Поэтому я полагаю, что вам следует, откинув такие мысли, со всем рвением идти против врагов в Перузии. Если вы сможете их захватить, вновь вернется к вам счастье в ваших предприятиях. Ведь то, что уже произошло, сама вечность не может сделать чтобы оно не было сделанным; но если для потерпевших неудачу вновь появляется возможность счастливого выполнения дела, то сглаживается память о понесенных несчастьях. Завоевание же Перузии для вас не представит никаких трудностей. Киприан, который был начальником находящихся там римлян, волей судьбы и благодаря вашей предусмотрительности устранен, и уже не существует; вся их толпа, безначальная и нуждающаяся в самом необходимом, менее всего может проявить доблесть. И с тыла нам никто не может причинить вреда: ведь из-за этого я решил уничтожить все мосты, чтобы нам не потерпеть поражения от неожиданного нападения. Велизарий и Иоанн относятся друг к другу с подозрением и недоброжелательством, что можно видеть из всего, что произошло. Их мысли, друг другу враждебные, уличаются их же собственными действиями. Ведь до этого времени они не могли объединить свои силы. У каждого висит на шее и поднимает его на дыбы друг против друга взаимное, недоверие. Раз оно закралось в их души, то необходимо будут жить там и зависть и вражда. А раз между ними установились такие отношения, то [285] им невозможно что-либо сделать, что по ходу дел они сделать должны бы». Сказав это, Тотила повел войско к Перузии. Прибыв туда, они стали лагерем около самых укреплений, окружили их и приступили к осаде.
26 . В то время, когда происходили эти события, у Иоанна, безрезультатно осаждавшего крепость Ахеронтиду, явилась дерзкая мысль, которая принесла спасение римскому сенату, а ему принесла великую, сверхъестественную славу. Услыхав, что Тотила и войско готов ушло осаждать стены Рима, он, отобрав цвет конницы, самых прославленных храбростью всадников, никому не сказав ни слова, двинулся в Кампанию, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Здесь Тотила уходя, оставил римских сенаторов. У Иоанна была цель — внезапным нападением похитить и спасти из рук врагов членов римского сената, так как тамошние города были все без укреплений. В это же время случилось, что Тотила, боясь, как это и произошло на самом деле, как бы кто-либо из неприятелей, сделав нападение, не захватил пленников, отправил в Кампанию конное войско. Когда они дошли до города Минтурны, им показалось лучшим остаться там и спокойно дать отдохнуть и выправиться коням (во время этого пути им пришлось встретиться с большими трудностями и утомлением), нескольких же человек послать в Капую, чтобы осмотреть места, находящиеся вокруг нее. Да и расстояние, думали они, между ними не больше трехсот стадий. Они послали для этой разведки четыреста человек, у которых лошади были еще крепкими, и сами они не были очень утомлены. Случайно произошло, что в тот же день, в одно и то же время в Капую вошли и войско, бывшее с Иоанном, и эти четыреста всадников варваров, хотя ни те, ни другие раньше не слыхали друг о друге. Внезапно завязалась ожесточенная битва: они сразу вступили в рукопашный бой. Победа осталась за римлянами, и они тотчас же убили большинство неприятелей. Немногие из варваров смогли бежать и примчались во весь опор в Минтурну. Увидя их покрытыми кровью (у некоторых в теле еще торчали стрелы и [286] копья, а иные не могли сказать ни слова, ни рассказать о постигшей их неудаче, но были лишь охвачены стремлением бежать и всем своим видом обличали страх), остальные всадники готов, тотчас вскочив на своих коней, бежали вместе с ними. Прибыв к Тотиле, они объявили, что врагов пришло несметное число; ясно, что этим сообщением они стремились прикрыть стыд своего бегства. Были тут и римские солдаты, не меньше семидесяти, из числа тех, которые прежде перешли на сторону готов; они уже раньше были в Кампании и теперь решили примкнуть к Иоанну. Сенаторов Иоанн нашел здесь мало, но жен их почти всех. По взятии Рима большинство мужчин бежало вместе с солдатами и прибыло в Порт, а всех женщин взяли в плен. Однако Клементин, патриций, бежал в какой-то из находящихся там храмов, ни в коем случае не желая следовать за римским войском, так как сдав Тотиле и готам укрепление, которое находились рядом с Неаполем, естественно боялся гнева императора; Орест же, римский консул, находясь близко от этих мест, вследствие недостатка коней против своей воли остался здесь. Таким образом, римских сенаторов вместе с присоединившимися семьюдесятью воинами Иоанн тотчас отправил в Сицилию.
Услыхав об этом, Тотила был в большой печали и решил отомстить Иоанну за это дело. Он двинул против него большую часть войска, оставив лишь часть под Перузией ради несения сторожевой службы. Иоанн с бывшими при нем войсками в числе тысячи человек стоял лагерем в Лукании; послав предварительно вперед разведчиков, которые, исследуя все пути, сторожили, как бы не явилось против них неприятельское войско с враждебными целями. Имея это в виду, уверенный, что войско Иоанна не может сидеть в лагере, не имея своих разведчиков, Тотила, оставив в стороне обычные дороги, двинулся на них через высокие и обрывистые горы, которых там много; этого никто не мог бы даже предположить, так как эти горы считаются неприступными. Поставленные здесь на страже воины, посланные Иоанном, заметив, [287] что войско неприятелей находится около этих мест, ничего не разузнав об этом как следует, но, как всегда бывает, испугавшись, бросились в римский лагерь. Случилось, что варваров захватила тут ночь. Тотила, охваченный сильным гневом, а не руководясь предусмотрительным планом, пожал здесь плоды своего неразумия. Он имел с собой войско, в десять раз превосходившее численностью врагов. Ясно, что для войска более сильного выгоднее сражаться открыто днем. Поэтому он должен был бы идти против врагов на рассвете, чтобы в темноте они не могли скрыться, чего он должен был больше всего остерегаться: ведь он мог, как на охоте, обложив облавой всех врагов, тотчас же взять их живыми. Но он, уступая порыву своего гнева, в непроглядную ночь двинулся на врага. Никто из войска Иоанна и не думал о сильном сопротивлении, так как многие еще спали, но тем не менее готы не могли захватить многих; большинство из римлян, вскочив, так как было еще темно, смогло скрыться. Оказавшись за лагерем, они бегом бросились на горы, которых много было поблизости. В их числе был сам Иоанн и Аруф, предводитель эрулов. Из римлян погибло приблизительно сто человек. С Иоанном был некто, по имени Гилакий, родом армянин, начальник небольшого отряда армян. Этот Гилакий не говорил по-гречески, не знал никакого другого языка — ни латинского, ни готского — а умел говорить только по-армянски. Несколько готов, встретившись с ним, стали спрашивать, кто он такой? Они не хотели убивать каждого попадающегося им на пути, боясь, как бы в такой ночной схватке, что и естественно, им не пришлось бы губить друг друга. Он ничего другого им ответить не мог, кроме того, что он военачальник Гилакий. Он смог запомнить название высокой должности, которую он получил от императора, вследствие частого ее повторения. Поняв из этого, что он является врагом, варвары взяли его в плен живым, но немного позднее убили его (По-гречески буквально стоит: «вывели в расход».) . Иоанн же и Аруф [288] со всем своим войском бежали без оглядки и, таким образом достигли Дриунта (Гидрунта). Готы, разграбив римский лагерь, удалились.
27 . Таково было положение дел в Италии. Император Юстиниан решил послать другое войско против готов и Тотилы, побуждаемый к этому письмами Велизария: в них Велизарий постоянно настаивал на этом, указывая на необходимость сделать это. Прежде всего он послал Пакурия, сына Перания, и Сергия, племянника Соломона, с небольшим отрядом. Прибыв в Италию, они сейчас же соединились с другим войском. Затем он посылает Вера с тремястами эрулов и Варазу, родом армянина, с восемьюстами армянами; затем он велел идти в Италию Валериану, начальнику войск в Армении, сняв его оттуда с бывшими при нем копьеносцами и щитоносцами, численностью более тысячи человек. Вер первым пристал к Дриунту (Гидрунту) и, оставив там корабли, не захотел оставаться там, где был лагерь Иоанна, но с теми всадниками, которые были у него, двинулся вперед. Это был человек легкомысленный, постоянно страдающий запоями, и поэтому проявлявший всегда в пьяном виде необдуманную храбрость. Он подошел со своими войсками близко к Брундузию и, став лагерем, остановился там Узнав об этом Тотила сказал: «что-нибудь одно из двух: или Вер располагает большими силами, или охвачен большим безумием. Двинемся же сейчас возможно скорее на него, чтобы или испытать и разузнать его силы, или дать ему почувствовать результат его безумия», С этими словами Тотила, взяв большое войско, двинулся против него Эрулы, увидя приближавшихся уже неприятелей, бежали, в находящийся поблизости лес. Враги, окружив их, убили из них более двухсот человек: они собирались захватить и самого Вера и оставшихся римских воинов, скрывавшихся в зарослях аканта, но по воле какой-то судьбы им, сверх ожидания, удалось спастись. Дело в том, что неожиданно к этому берегу пристали корабли, на которых плыл Вараза со своими армянам;. Когда это увидал Тотила, то предполагая, что прибыло [289] войско врагов большее, чем оно было на самом деле, снялся с места и тотчас же удалился отсюда; уцелевшие же войска Вера радостно бегом бросились к кораблям. Вараза решил не плыть уже дальше, но пристал с ними у Тарента, куда немного позже прибыл и Иоанн, сын Виталиана, со всем своим войском. Так устроились здесь все.
Велизарию император написал, что он посылает ему большое войско, с которым ему нужно соединиться в Калабрии и вместе идти на врагов. И Валериан, уже подойдя очень близко к берегам Ионийского залива, полагал, то данный момент является неблагоприятным для переправы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86