Однако в такие критические моменты высшее мастерство заключается в быстроте эволюции. От неимоверно больших перегрузок о крыльев истребителя непрерывным потоком вьются белые шнуры, на мгновение размалевывая небо. Только обладая геркулесовой силой, можно так резко и круто бросать самолет, увертываясь от огненного удара. Кто это может быть? Наверно, Коваленко.
— Держись! — кричит ему Воронин. — Выручим. — «А кто же встретит бомбардировщиков? — подумал он. — Ведь это — наша главная цель».
Петр осматривает небо, стараясь отыскать «юнкерсов». Они все еще далеко. Надо помочь «яку». Спешит. Какой-то фашист подкрался к нему снизу и полоснул огнем. Летчик то ли от попадания снарядов, то ли понял, что у него нет другого выхода, так рванул машину, что она надорвалась и, споткнувшись, штопором пошла к земле.
Один виток, второй, третий… седьмой… Бывали случаи, таким маневром летчики выходили из-под удара. Наверное, так и сейчас.
Вражеские истребители, заметив, что наши сыплются на них сверху, отвесно ушли вниз. Но почему «як» все штопорит? Что с летчиком? Не убит ли? Тогда неуправляемый самолет в конце концов сам бы вышел из штопора. А если руки и ноги летчика, как лежали на рулях, так и застыли, удерживая машину в штопорном положении? Теперь товарищи ему ничем не могут помочь. Пора идти на бомбардировщиков. Но где они? Не видно. Воронин запрашивает землю, но слышит лишь тревожный голос Лазарева:
— Выводи!
Откуда взялся Сергей? Наверно, Петр ослышался. Нет! Он уже рядом с ними. А «як» по-прежнему штопорит. Теперь уже все наши летчики кричат, чтобы выводил машину: осталось совсем мало высоты. Потеряв надежду, все наконец смолкли и приготовились к худшему. Тишина. Кажется, все застыло от гнетущего ожидания. И вдруг «покойник», словно проснувшись от этой траурной тишины, остановил машину от вращения и свечкой сверкнул в небе. Тут Петр и заметил белый помер самолета. Так и есть — Коваленко.
— Что с тобой?
— Все в порядке! Только вы напугали: думал, фрицы. Вот и затянул штопор. — В голосе обида. Видно, Коваленко, находясь в быстром вращении, принял своих за противника и, чтобы не попасть под новый удар, крутился штопором, имитируя свою гибель.
Лазарев пристроился к нам. — Как себя чувствуешь? — спрашивает его Воронин.
— Погасил пожар. Могу драться.
Нас четверо. Теперь надо идти на перехват «юнкерсов». Но в небе никого не видно. Петр вновь запрашивает землю.
— Набирайте высоту и будьте внимательны, — слышно в ответ.
Странный совет. Воронин же своими глазами недавно видел бомбардировщиков…
Так, а где же Сирадзе с Шахом?
— Кацо! Кацо! Где вы? Почему молчите?
— Вот мы, здесь.
— Это ты, Саша, отвечаешь?
— Я, я, товарищ командир.
— Иди, дорогой, поближе к нам…
Паши снова летят шестеркой, ожидая появления «юнкерсов».
— Бомбардировщики изменили курс и скрылись, — сообщила земля.
Значит, этот бой сыграл свою роль. Вражеским истребителям не удалось пробить дорогу бомбардировщикам. И все же Петр запросил:
— Дайте курс наперехват. Мы быстро догоним: у нас большая высота.
— Ждите над своим районом.
Время нахождения над полем боя Воронина истекло.
— Идите домой, — немного погодя приказывает ему пункт наведения. — Спасибо за хорошую работу!
* * *
Лазарев тяжело ранен. Трудно поверить. Ведь в воздухе после боя Воронин лично слышал его четкие слова: «Могу драться».
На земле Петр выскакивает из самолета и бежит к Сергею. Откинув голову к бронеспинке, тот с закрытыми глазами неподвижно сидит в кабине. Лицо бледное, и по подбородку изо рта зловеще вьются красные полоски. Петр прыгает па крыло, тормошит друга за плечо.
— Что с тобой? Окровавленные губы разомкнулись:
— Спина…
Подбежали летчики и механики, осторожно вытащили из кабины обмякшее тело товарища и положили на землю. Оказалось, всему виной перегрузки, которые он создал в полете. Они так стиснули его, что без посторонней помощи Сергей не мог разогнуться. Кто-то предложил массаж спины. Сергей стонал и охал, но «операция» удалась. Человека поставили на ноги.
— Вот авиационные эскулапы, — заговорил оживший летчик, распрямляя спину. — Я думал, вы окончательно сломаете мне хребет.
Но тревоги за Сергея на этом не кончились. Чувствовал он себя скверно.
— Все должно пройти, — заверил полковой врач Иван Волков. — Только надо недельку отдохнуть.
— Спасибо, доктор, за совет, — Лазарев натянуто улыбнулся. — Поживем — увидим.
Летчик еще не остыл от боя, и врач, не говоря ни слова, обработал ранки на лице и с тяжелым вздохом отошел от Лазарева. Кто-кто, а уж врач прекрасно понимал, что все это бесследно не пройдет. Пережитое со временем даст о себе знать.
— Как удалось потушить пожар на машине? — поинтересовался капитан Воронин.
— Пикированием. Шел отвесно почти до земли. Потом рванул ручку на себя, резко вывел самолет из пикирования — и огонь сорвался… — Сергей облизнул потрескавшиеся губы и дополнил: — Перегрузка меня здорово скрутила. Но «як», молодец, выдержал.
— Не совсем, — возразил подошедший старший техник эскадрильи Пронин и пригласил взглянуть па самолет.
На правом крыле машины почти все фанерное покрытие отстало и вздулось. «Как только крыло не рассыпалось?» — подумалось каждому. Но никто не успел произнести и слова, как старший техник сообщил новую неприятность:
— У самолета Коваленко деформировалось хвостовое оперение.
— А я тут причем? — как бы оправдываясь, пробасил летчик. — Это завод виноват: нужно покрепче делать рули.
— Да тебя никто и не обвиняет, — засмеялся Пронин, — Машина рассчитана на перегрузку тринадцать, а вы с Лазаревым перемахнули этот предел. На вас давило, наверное, тонны полторы. Как только выдержали?
— Почему прочность истребителя установлена тринадцать? — спросил Сирадзе. — Значит, и чертовой дюжины маловато. Вот она и подводит.
— Да потому, что тринадцать уже далеко за пределами человеческих возможностей, — пояснил Пронин.
Все понимали, что в обычных условиях на любого летчика нагрузи полтонны — не выдержит. Но в бою при душевном взрывном порыве свои законы.
В конце разбора полета Петр Воронин обратил внимание на подавленность Саши Сирадзе. Странно. Он с Шахом принял на себя основной удар вражеских истребителей и успешно их разбил. Во всяком случае печалиться у него не было никаких оснований.
— Что нос повесил? — спросил его Петр. — Двоих «фоккеров» с Шахом завалили. Или мало?
— Нормально, — с некоторым сожалением ответил Саша. — Не могу себе одного простить: хотел проследить, где упадет сбитый самолет, а другой фашист на этом меня подловил: успел всадить в мой «як» два снаряда.
— Вперед наука, — заметил Воронин, и все согласились.
Как изменилось теперь у наших летчиков понятие об оценке боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских снарядов считались как бы отметками за доблесть, а теперь за ошибку, неудачу.
— Как Шах дрался? — спросил Петр у Сирадзе.
— Для первого раза очень неплохо. Даже одного «мессершмитта» подбил. А я лишь прикончил… — Саша взглянул на своего ведомого, стоявшего невдалеке. — Я настаивал, чтобы этот самолет был записан на него. Отказался. Поговорите с ним.
— Я хочу, чтобы моя первая победа была чистой, — отозвался Шахназаров. — Иначе, как я могу приобрести уверенность в бою? Подбить — это еще не уничтожить. Раненые в большинстве своем возвращаются в строй.
— Этот «мессер» давно на том свете, — сказал капитан.
— Вот пусть Сирадзе и берет его на себя. Я видел, как он врезал ему. Фашист рассыпался. Здорово!
Почувствовав усталость — сказывалось давнее ранение в спину — капитан Воронин лег под крылом своего «яка» на чехлы и глядел на неунывающего Сирадзе, который сидел на бревнах и пел. Недалеко от него чистила пулемет оружейница Маша Павлюченко. Она частенько бросала взгляд па летчика и счастливо улыбалась. Ах, так вот почему Сирадзе распелся! Визг тормозов подъехавшей машины заставил Петра подняться. Из легковой машины вышли командир дивизии полковник Герасимов и майор Василяка. Комдив, не здороваясь, строго и о каким-то недовернем спросил у Воронина:
— Так, говоришь, бомбардировщики сами ушли, испугались твоей драчливой шестерки — и ушли?
Петр понял, что речь шла о последнем бое над Бучачем. Но почему в таком тоне? Полковник воевал в Испании, на Халхин-Голе, с белофиннами и вот теперь на Великой Отечественной войне — с первых ее дней. Часто ходит в бой. Герой Советского Союза. Он хорошо понимал тонкости воздушных сражений. Значит, где-то была ошибка.
— Мы задачу выполнили: бомбардировщиков не допустили до нашего района прикрытия и наземный пункт наведения нам разрешил идти домой. Даже поблагодарил за хорошую работу.
— Бомбардировщиков ты сам видел?
— Видел.
— Так почему не разбил? — вскипел комдив. — Почему ввязался в драку с истребителями? Разве тебе не известно, что главная цель — бомбардировщики?
Разгневанные глаза глядели в упор. Плотное, обычно подвижное тело застыло в нетерпении, дожидаясь ответа.
— Известно. Но они появились уже после того, как мы схлестнулись с истребителями…
— Почему не прекратил бой и не пошел на «юнкерсов»?
Воронин подробно рассказал о воздушной обстановке. Герасимов задумался и, облокотившись на фюзеляж самолета, забарабанил по нему пальцами. Он часто так делал, когда ему что-нибудь было неясно.
— Выходит, вы воевали по науке и все рассчитали? — уже с иронией заговорил комдив. — Немецкие же истребители без науки дрались так, что их бомбардировщики сумели нанести удар по нашим войскам.
— В нашем районе этого не было…
— В нашем, не в нашем, — иронизирует Герасимов. — Наземным войскам от этого не легче! Над фронтом в это время висела только твоя шестерка. И только ты мог помешать «юнкерсам» бомбить.
— Почему тогда пункт наведения не направил пас на перехват бомбардировщиков, когда мы разбили истребителей? Я об этом его просил.
— Это пока мне не известно. Но ясно одно — ты видел «юнкерсов» и ничего с ними не сделал, а продолжал драться с истребителями. За это придется отвечать. А теперь все обдумай и напиши объяснение о бое со всеми подробностями.
И тут только Воронин вспомнил, что нарушил правило радиообмена в последних переговорах, поэтому связь мог держать не со своим пунктом наведения. Не подладился ли противник по голосу к нашим? Пароль он не запросил даже и для ухода домой, так был убежден, что связь держит со своими. Может, и разрешение для ухода с фронта нам дал враг и «юнкерсы» смогли отбомбиться? Эти предположения капитан высказал комдиву. Тот повернулся к командиру полка:
— Вот что, Василяка, тебе надо слетать па пункт наведения и расследовать это дело. Кстати, познакомишься с кухней управления истребителями над полем боя и посмотришь, как дерутся наши летчики, а то мне сдается, ты давненько не видел воздушных боев.
ВОСТОЧНЕЕ СТАНИСЛАВА
Летчики эскадрильи уже собирались, чтобы получить указания на вылет, но Воронина позвали на командный пункт.
В землянке капитан Плясун крепко пожал ему руку:
— Поздравляю, Петр Васильевич, с присвоением звания майора. Только что позвонили из штаба дивизии.
Воронин настроился па боевое задание — и вдруг такое сообщение! Что ни говори, а деловой сосредоточенности уже пет. Воздушному бою и большая радость, и печаль — все помеха. В этом приходилось не раз убеждаться. Капитан, видимо, что-то уловил на лице комэска и удивленно поднял брови:
— Может не вовремя сообщил?
— Что ты… — не желая обижать товарища, как можно спокойнее сказал Петр. Но Плясун все же предложил перенести вылет на более поздний срок: сейчас сходить к фронту могла и другая эскадрилья.
Воронин рассудил по-иному: отложить задание — значит сомневаться в себе. Это передается и ведомым.
— Ни в коем случае! Полетим, как запланировано.
Летчики уже собрались. На лицах — боевая сосредоточенность, а у Воронина ее пока еще нет. И он ловит себя на этом, подавляет эту минутную расслабленность: «Будет бой — должны провести классно. Как же — первый вылет в новом звании. Держись, майор!»
Однако с такими чувствами можно и перестараться. И как бы желая позаимствовать у товарищей собранности, глядит на них.
Особое внимание привлек Назиб Султанов. Башкир из Уфы. Глаза черные, волосы черные, а лицо такое светлое, ясное, кажется, просматривается вся душа. Хорош парень! И ростом природа не обидела. Воевать на истребителях он стал позднее всех стоящих в строю, но так слился с полковой семьей, что, казалось, всегда был здесь. На фронте не новичок, с 1942 года. Долго летал на У-2 летчиком связи. Но и на этом тихоходном самолете одержал личную победу. А дело было так. Султанова атаковал «мессершмитт». На У-2, имеющем скорость, в четыре раза меньшую, убежать от истребителя противника невозможно. И Назиб Султанов решил сбить фашиста не снарядом, а хитростью. Долго он водил «мессершмитта» за собой, уходя от его пушечных очередей запутанными разворотами. Враг не хотел упускать беззащитную добычу. Вошел в азарт. А Назиб в этот момент внезапно нырнул в лесную просеку. Фашист за ним. Но, имея большую скорость, не рассчитал и врезался в землю.
На фронте много дел, и все они важны. Однако Султанов хотел воевать на истребителе. И, как Коваленко, добился своего. Но когда пришел в эскадрилью, для пего, к сожалению, не было постоянного ведущего, и он летал с разными командирами, в том числе и с капитаном Ворониным. Дрался парень храбро и расчетливо, а однажды здорово выручил товарищей в бою.
Тогда десять истребителей сопровождали штурмовиков. Было настоящее сражение. В разгар его повалил густой снег, истребители потеряли из виду штурмовиков. Бой закончился успешно. Но снегопад ослепил летчиков, и командир капитан Воронин не был уверен, что выведет группу на свой аэродром. И тут вспомнил Султанова. Он же прекрасный штурман! «Ты все ложбинки здесь знаешь, па тебя и надежда, — скомандовал Назибу Петр. — Веди группу на аэродром!» И вывел. Потом признался капитану: «Знали бы, как я тогда боялся. А вдруг память подведет, ведь почти вслепую идем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25