— Сестры?.. Да ничего. — Жак не стал рассказывать, как далеки от него эти сестры, с которыми ему так хотелось подружиться.
— А красивые они? Которая лучше всех?
Тут Жак совсем сконфузился. «Которая же лучше?» Он сам для себя еще этого не решил. «Как ответить?» И он пробормотал:
— Вот придешь и увидишь! Не плохи и не хороши!
Глава восьмая
В ЛАВКЕ ТЕТУШКИ ФРАНСУАЗЫ
Повышение цен на хлеб продолжало волновать парижан. А тут еще некоторые торговцы объявили, что хлеб отныне будет стоить пятнадцать су. Это вызвало всеобщее возмущение. Булочную на улице Сен-Жак, где хозяин оказался особенно крутым, разгромили. Мишель Гамбри помог распределить вынесенный оттуда хлеб между женщинами, осаждавшими булочную. Напуганные власти поспешили наложить штраф на зарвавшихся владельцев пекарен. Но цена в четырнадцать с половиной су уже не понизилась, а, напротив, прочно утвердилась в Париже, Муки в столицу поступало мало, на все население ее не хватало, и возле булочных с утра выстраивались длинные очереди.
Между тем в книжной лавке тетушки Франсуазы, которая помещалась рядом с домом, где жили Пежо, все шло своим чередом. Солнце еще только показывалось на небе, а Жак уже стоял возле полок, усердно смахивая с них пыль перяным веником. Когда все в доме вставали, Жак принимался за разборку книг, а немного спустя начинали приходить клиенты. И тут уже Жак не присаживался.
В субботний день Жак поднялся едва рассвело и приступил к своей обычной работе с особым рвением. Причин было достаточно: вчера Бабетта бросила ему на лету ласковое слово — она похвалила его за «удачную выдумку». В устах немногословной Бабетты это было чрезвычайным поощрением.
Удачной выдумкой Жака было то, что он взялся за дело, которое дядя Жюльен только собирался осуществить. В ту пору в Париже начали появляться кабинеты для чтения. Дядя Жюльен уже подготовил небольшую комнату при лавке, в которой хранились до тех пор веревки, оберточная бумага, ящики и другая тара, купил несколько легких стульев и столиков. Но дядя Жюльен умер, не успев довести до конца свою затею. Жак тотчас растолковал тете Франсуазе, сколько выгоды принесет такой кабинет для чтения. Каждый желающий может прийти и с восьми часов утра до восьми вечера сидеть за столиком, выбрав чтение по своему вкусу. Он может также по своему вкусу платить либо за каждое посещение кабинета четыре су, либо подписаться на год. Тогда ему будет предоставлена скидка. Читатель найдет в кабинете все, начиная от объемистой «Энциклопедии» и кончая летучими листками — газетками размером в одну небольшую страницу. В них печатаются наиболее важные сообщения, а стоят они очень дешево. В этом году таких листков выходило не менее сорока, так что выбор у читателя был немалый. Правда, хлопот прибавится у всех, и у Жака в первую очередь, но игра стоит свеч. Можно еще выпустить и абонементы для чтения на дому. За три ливра вы становитесь абонентом кабинета. Но тут тетя Франсуаза замахала руками. Куда там, хорошо бы хоть с этим новшеством справиться!
Жак пустил в ход все свое красноречие, чтобы убедить тетю Франсуазу. На его сторону неожиданно встала Жанетта, и он одержал победу с ее помощью. Последним доводом, убедившим Франсуазу, было заверение Жака, что не придется нанимать служащего. Все будет делать он сам. В лавку притащили два кресла и два стула из квартиры тети, поставили дополнительную масляную лампу-кинкет и свечи. Все три сестры сразу же нашли, что читальня получилась на славу.
Была и Другая причина, приведшая Жака в хорошее настроение, отчего он, сам того не замечая, мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Завтра — воскресенье, и он договорился с Шарлем пойти в Пале-Рояль, о котором слышал столько чудес! Жак унесся мыслями к удовольствиям, которые сулил ему завтрашний праздничный день. Но слова Жанетты, произнесенные скучным, назидательным тоном, вернули его к будничной действительности.
— Когда расставляешь книги, смотри хорошенько, чтобы они стояли в том порядке, в каком идут буквы…
— По алфавиту, хотите вы сказать?
Называть ли Жанетту на «ты» или на «вы», Жак еще окончательно не решил и часто сбивался. Он негодовал на себя за то, что высокомерная Жанетта, которая, как и ее мать, видит в книгах только возможную прибыль, все-таки нравится ему больше других. «Это потому, что она такая красивая», — пробовал он оправдаться в собственных глазах. Но ведь и Виолетта и Бабетта были, пожалуй, не хуже.
Жак понимал, что Жанетте не по вкусу, когда ее замечания оказываются ненужными. Но он хотел любой ценой добиться, чтобы она признала его превосходство, по крайней мере в книжном деле. А уязвленная Жанетта между тем думала: «Откуда эта деревенщина знает слово „алфавит“? Откуда вообще он в книгах разбирается, как настоящий горожанин?»
— Этих томов не трогай! — распорядилась она, указывая на стопку книг, стоявших в стороне. — Это иностранные.
— Зачем же валить их в одну кучу! Я разберу, которые латинские, которые немецкие.
Глядя, как проворно Жак сортирует книги, только посматривая на корешки, Жанетта почувствовала себя посрамленной. Она не смогла бы так бойко разобраться, на каком языке напечатана книга. После смерти отца к иностранным книгам вообще никто не прикасался.
Уверовав, что Жаку действительно по плечу то, что для них, трех сестер, невозможно, Жанетта подвела его к большому книжному шкафу, стоявшему в дальнем углу и наполовину нагруженному книгами.
— Здесь лежат особо ценные, редкостные книги. Они стоят много денег, если найти любителя. Отцу случалось продавать одну, другую из этой кучи, тогда он радовался и считал, что мы можем позволить себе какой-нибудь дополнительный расход. И знаешь, — неожиданно добавила она, — мама не будет возражать, если тебе удастся найти покупателя. Из первых же денег она обещала купить мне помаду, настоянную на фиалках, и перчатки.
Жак не обрадовался доверительному тону кузины. Она поделилась с ним своими расчетами и соображениями, но не как с братом или другом, а так, словно он был ее приказчиком.
Но Жак недолго размышлял об отношении к нему Жанетты. Стоило ему взглянуть на книги, как все мысли о красивой девушке тотчас улетучились. Какие сокровища хранил шкаф! На верхней полке лежала только «Энциклопедия»; на ней записка, видно сделанная рукой дяди: «Не продавать!» Когда отец Поль рассказывал Жаку об этой драгоценной книге и вспоминал наизусть отдельные места из нее, у него начинали блестеть глаза, и Жак жадно ловил каждое его слово. И вот наконец эта «книга всех книг» лежит перед ним. Тут бы и читать ее: выписывать все, что хочешь, запоминать то, что говорят в ней великие просветители Даламбер , Дидро и другие о свободе человека, о его правах! Но, видно, никогда не бывает полного счастья. Вместо того чтобы самому читать, Жак должен приветливо встречать посетителей, подавать им книги и газеты.
Среди завсегдатаев особенно усердно посещали лавку сын нотариуса господин Лефатис, худосочный молодой человек с прыщавым лицом, господин Адора, юрист, и господин Горан, владелец типографии.
О господине Лефатисе Жак так и не успел составить мнения. Этот молодой человек был чрезвычайно вежлив со всеми. Читал он только газеты, никогда ничем не интересовался, не вступал ни в какие разговоры. Жак даже не знал, как звучит его голос. Говорили, что его единственная страсть — триктрак, и этой карточной игре он отдает все свое свободное время.
Огюст Адора служил секретарем у известного судьи по фамилии Карно. Огюст Адора, образованный человек, придерживался передовых взглядов и страстно любил книги. Как только у него в кармане заводился лишний франк, он бежал за покупкой к дядюшке Жюльену и так бережно обращался с облюбованной книгой, словно боялся, что она истреплется от одного только прикосновения к ней. Адора был очень красноречив, и когда начинал говорить, особенно на интересовавшую его тему, Жаку чудился за его словами голос доброго отца Поля.
Юрист понравился Жаку с первой же встречи, когда юноша увидел, как Адора нервными, тонкими пальцами перелистывает страницы полюбившейся ему книги. Казалось, ничего не существует для него, кроме этих сухих, шуршащих страниц. Даже когда в лавку входила Жанетта, он не поднимал головы, не бросал на нее украдкой взгляда. Жаку это казалось почти невероятным. Кто из посетителей не стремился забежать сюда лишний раз, чтобы только взглянуть на красивую девушку?
Очень скоро Жак отважился о чем-то спросить Огюста Адора. Тот ответил, заинтересовался начитанностью молодого продавца. И между ними завязалась дружба. Огюста послал учиться в Париж отец, винодел из-под Бордо. По окончании юридического факультета встал вопрос: как устроиться? И отец купил ему место у судьи. Огюст оказался очень способным. Платя гроши, судья заставлял его корпеть до поздней ночи над перепиской всевозможных бумаг, благо у молодого человека был хороший почерк. Мало-помалу, убедившись, что на серьезность Огюста можно положиться, судья стал поручать ему мелкие дела в суде. И теперь Огюст не без основания надеялся в скором времени оставить своего патрона и заняться адвокатурой.
Мало-помалу и Жак стал рассказывать Огюсту Адора о своей жизни в деревне, об отце Поле. Много раз он был готов поделиться с Адора своей заботой о том, как разыскать Фирмена. Отец Поль говорил ему, что какой-нибудь судейский, посещающий книжную лавку, может оказаться полезным в деле его племянника. Но тот же отец Поль предостерегал Жака от излишней болтовни. И потому Жак выжидал.
Если Адора не уделял внимания дочерям дядюшки Жюльена, то зато третий завсегдатай лавки — владелец типографии Сильвен Горан, напротив, не упускал случая побеседовать с ними, особенно с Жанеттой. В лавку он заходил отнюдь не потому, что был книголюбом, а из-за дружеских отношений с семьей Пежо. Привлекало его и то, что здесь можно было услышать свежие городские новости.
Господин Горан был вдовец. И Жак с ревнивым неудовольствием отмечал, какое внимание оказывает он старшей дочери Франсуазы. По мнению Жака, господину Горану впору было обратить свои взоры на ее мать. Жанетта на нее походила. Франсуаза и сейчас была хоть куда, а в молодости и подавно.
Владелец типографии был плотный человек лет пятидесяти, уверенный в себе, отчего казался еще более представительным. Рассуждал он здраво, говорил громко, взвешивая каждое слово и зная ему цену.
Весь Париж был взбудоражен созывом Генеральных штатов. Они должны были собраться в мае, а с февраля уже шли выборы по всем округам города. Предстоящее событие получало совершенно разную оценку в устах Адора и Горана.
Господин Горан с шумом входил в кабинет для чтения, оглядывал читателей, медленным движением руки вскидывал очки на лоб и, если Жак сидел за конторкой, громко обращался к нему:
— Это хорошо, молодой хозяин, что ты всегда за работой! Нет того, чтобы бегать за барышнями где-нибудь в Тюильри или Люксембургском саду, — сидишь, уставив глаза в книгу. Хвалю! Не забывай, мы — третье сословие. И ты, когда достигнешь положенного возраста и выйдешь в люди, будешь иметь честь к нему принадлежать. Мы скоро себя покажем — станем членами Генеральных штатов и потребуем реформ. Впрочем, молодой человек, запомни: никаких легкомысленных поступков! Гордость, сознание, что ты связан с третьим сословием, что ты за ним, как за каменной стеной, — это хорошо. Однако не следует забывать, кто — хозяин, кто — только служащий. Возьми, к примеру, меня. Рабочие не могут на меня пожаловаться: я для них как отец родной. Разве я их когда обижал? А между тем что мы видим? Бывало, заприметив меня издали, подмастерья скидывают шапку да так и стоят с непокрытой головой, пока я не пройду. А нынче я иду, а они хоть бы пошевельнулись, стоят и зубы скалят… И не один я жалуюсь, все так говорят. Плохо, что в наши дни подмастерья и рабочие вышли из повиновения, забыли о почитании старших. От такой вольности нельзя ждать ничего хорошего. Или возьмем женщин. Бывало, жена только и думает, как бы угодить мужу. — Тут Горан бросал многозначительный взгляд в сторону Жанетты или ее сестер. — Ничего, кроме дома, мужа и детей, для женщины не существовало. А теперь разве ее удержишь дома? Ей подавай развлечения, прогулки, общество — ну, точь-в-точь как мужчине. Нет, нет, все эти вольности до добра не доведут…
Огюст держался иного мнения.
— Что такое третье сословие? — говорил он Жаку. — Ведь это и мой хозяин господин Карно, и фабрикант обоев господин Ревельон, капиталов которого не сосчитать, и Горан. Буду принадлежать к третьему сословию и я, как только встану на ноги. К нему принадлежал бы и твой дядюшка, если бы ему пришлось дожить до Генеральных штатов. Но при существующем порядке большинство населения, как ты его ни называй, все равно лишено права участвовать в выборах. Ведь для того, чтобы голосовать, надо достичь двадцати пяти лет, надо платить налог, да такой, что из шестисот тысяч парижан едва ли наберется сорок тысяч, имеющих право голоса. Не забывай при этом, Жак, что только одни дворяне имеют право выбирать своих депутатов прямым голосованием. Что же касается третьего сословия, то здесь выборы трехстепенные. Это значит, что те, кто получил право голоса, наметят выборщиков, а выборщики, в свою очередь, изберут депутатов. Аббат Сийес, а он великий умница, в своей брошюре, которая недавно вышла в свет, спрашивает: «Что такое третье сословие?» — и сам отвечает: «Все! Чем оно было до сих пор? Ничем! Чего же оно требует? Стать чем-нибудь!» Но скажу тебе прямо, Жак, в своих выводах я иду дальше Сийеса. Я хочу, чтобы третье сословие было не чем-нибудь, а настоящей силой. Однако для того, чтобы защищать его интересы, нужно, чтобы в Генеральных штатах было достаточно представителей третьего сословия. А кто они будут, на страже чьих интересов будут стоять? Возьмем хотя бы того же Ревельона. Он дальше собственного носа не видит и, конечно, будет печься только о таких же фабрикантах, как он сам…
Разговаривать об этом можно было без конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27