брызги грязи летели от него во все стороны.
— Ну, насмотрелись, а теперь марш отсюда! — решительно скомандовал Жак.
И мальчишки повиновались.
— Ты не собираешься меня бить? — испуганно спросил Леон.
Но Жак только рукой на него махнул.
— Пока не собираюсь, но…
— Я отцу пожалуюсь, — осмелел Леон, узнав, что Жак не намерен с ним расправиться. — Я расскажу ему, как ты ко мне пристал ни за что, ни про что. И еще лягушку хотел отнять…
— Жалуйся сколько хочешь, да и ври сколько вздумается. Только помни! Если ты когда-нибудь посмеешь повторить то, что сказал про отца Поля, тебе несдобровать.
Леон мрачно молчал.
— Дай слово ничего не говорить, и я тебя отпущу. — И, не удержавшись, насмешливо добавил: — Помни только, что твое слово — дворянское, не то что мое, мужицкое! Твое дорого стоит. Дашь его — так уж держись!
Леон оглядел своего противника с ног до головы. Конечно, силой он с ним помериться не мог. Мальчишки все до единого на стороне Жака. Если дойдет до драки, Леону, хоть он и сын управляющего, придется плохо. С другой стороны, отец Леона не позволит, чтобы сына обижал какой-то там крестьянский мальчишка. Но он не погладит и Леона по голове, узнав, что тот порочит отца Поля.
И Леон неохотно бросил:
— Ладно! Даю слово!
В ответе оказался один Жак. Он не захотел никому рассказывать о причине ссоры, не мог допустить, чтобы кто-нибудь повторил слова Леона, оскорбительные для отца Поля. Леон тоже не рассказал, почему вышла ссора, только объяснил, что зачинщиком был Жак.
Господин Бари вызвал к себе Андре Менье и имел с ним недолгий, но многозначительный разговор. Сын его Жак слишком много себе позволяет, дерзит, ввязывается в драки. Не в пользу ему, видно, идет учение у кюре. Управляющий мог бы расправиться с непокорной семьей Пежо, чтобы они надолго запомнили, как потакать мальчишке, но Андре — работяга, жена его Мари — тоже. Жалея их, Бари разрешает Андре самому проучить сына.
Конечно, управляющий смягчился не столько от обещаний и заверений Андре, сколько от даяния, которое тот поспешил ему вручить. Даяние было скромное — две курочки-несушки. И с ними нелегко было расстаться беднякам Пежо. Но… другого выхода не было.
В семье Пежо-Менье розги были не в почете, но распоряжение управляющего Андре выполнил, да так крепко взялся за дело, что бабушке Пежо пришлось вмешаться. Она схватила зятя за руку и помешала ему продолжать экзекуцию. А Андре, как то случается иногда с добрыми, но не очень умными людьми, так переусердствовал, что спина Жака была вся исполосована. Бабушка пообещала, что сама выведает у внука, «из-за чего подрались мальчишки». Но и ей не удалось ничего узнать. Так же тщетны были попытки отца Поля дознаться истины. «Сын мой, неужели ты и от меня хочешь утаить, что заставило тебя забыть мои наставления и броситься на Леона, который слабее тебя?»
Жак стоял перед отцом Полем и молчал. Ему хотелось признаться своему наставнику, спросить у него, откуда пошла такая молва о Фирмене, что же произошло с ним на самом деле. Но мысль, что он может своим рассказом сделать больно отцу Полю, удерживала его. Закусив губу, он не проронил ни слова.
Так никто в Таверни и не узнал, что произошло между Леоном Бари и Жаком Менье. Теперь, когда Леон встречал Жака, он еще издали переходил на другую сторону, чтобы избежать встречи, хотя Жак и не думал его задевать. А вскоре Леон и в самом деле уехал в Париж.
Между тем слова Леона глубоко запали в душу Жака. Какая тайна окружает гибель Фирмена? Нет, не мог быть ни убийцей, ни грабителем этот человек, которого так любил Жак, хотя никогда его и не видел.
У мальчишек всегда найдется повод затеять ссору и драку. Поэтому в деревне не очень доискивались причины вражды Леона и Жака. А так как Жак и не думал оправдываться, принимал наказание, как должную кару, все и решили, что зачинщиком был он и что он — задира. И Жак уже не мог отвязаться от этого прозвища, которое он, может быть, и заслужил, но не в этот раз, когда встал на защиту доброго имени Фирмена и отца Поля. Самое печальное было, что отец Поль поверил в то, что Жак искал ссоры. Жаку припомнили все прежние «подвиги». Их у него набралось немало. Полез в драку со стаей мальчишек, которые были сильнее и старше его, бросился усмирять быка, не дожидаясь, чтобы подошли взрослые, надерзил управляющему, господину Бари, чем едва не повредил всей семье Маргариты Пежо…
Андре Менье твердил сыну, а теперь стал повторять еще чаще: «Уступай, уступай всем, сынок! Сильного тебе все равно не пересилить, а жить будет легче, коли прослывешь податливым да уступчивым… «
Отец Поль тоже осуждал строптивость. Но это была совсем иная наука. «Не обижай слабого, а сильному докажи свою правоту, не мерясь с ним силой. Убеди его словом, силой рассуждения. Если хочешь, рази стрелой, но пусть мечет ее не рука твоя, а язык».
А бабушка Пежо рассуждений не любила. Жак понимал, что она не находит ничего зазорного в том, что он проучил богача. Раз Жак проучил — значит, было за что! Разговаривать об этом ни ей, ни ему было недосуг. Но Жак и без разговоров понимал, что бабушка, как ни плохо ей живется, каких унижений ни приходится терпеть, будет отстаивать свои права, пока может. И за это он любил ее еще больше.
Глава третья
ОТЕЦ ПОЛЬ
Направляясь к отцу Полю, чтобы получить его благословение на дорогу, Жак с волнением думал о том, что ему предстоит долгая разлука с любимым наставником. С ним и его книгами, которые притягивали к себе Жака, как магнит.
Господин Поль приветствовал Жака словами:
— Добро пожаловать, Жак! Ну что, собрался, готов?
— Собрался, отец Поль, вот и пришел к вам… Благословите меня на дорогу.
— Охотно, сын мой! Но не прежде, чем мы выпьем по чашечке кофе и потолкуем!.. Мадам Грийе, дайте-ка нам кофе!
Старушка служанка, жившая у кюре много лет и состарившаяся вместе с ним, накрыла на стол и подала кофе.
— Особых напутствий, дитя мое, я тебе не даю — ты и так их от меня наслушался немало! Я верю, что ты будешь помнить все, чему я тебя учил. Париж велик, он даже больше, чем ты себе представляешь, — голова может легко закружиться. А ты ее не теряй, не зазнавайся! Что бы ни случилось, оставайся честным! Тут я за тебя спокоен. Ты хорошо усвоил, что такое честность и честь, стойкость и мужество!
Жак поделился с отцом Полем своей заботой: бабушка велела передать свой наказ в руки королю. А как это сделать?
— Тут я тебе плохой советчик, — смеясь, ответил отец Поль. — И сам во дворце не бывал, и никто из моих близких туда вхож не был. Однако мне приходилось слышать, и не раз, что есть только один верный способ передать просьбу во дворец — это через кого-либо из дворцовой челяди. Ты и представить себе не можешь, сколько есть у короля, и особенно у королевы, парикмахеров, массажистов, одевалыциков, пудрильщиков, — да всех и не перечтешь! Один наклеивает волосы на материю, другой расчесывает парик, третий пудрит, четвертый надевает, и так без конца… Впрочем, не думаю, чтобы сам король поинтересовался бедами твоей бабушки. Вот Генеральные штаты — это дело другое. Неспроста их созыв откладывают с месяца на месяц, с года на год. В Генеральных штатах соберутся представители не только аристократии и высшего духовенства. Там будут и представители третьего сословия — людей самых разных профессий. Им-то понятнее, в чем беда народная… Главное же наказы. Это — великое дело. Каждый может сейчас изложить в наказе свое горе, свою нужду, предложить, как сделать жизнь легче… Ты, Жак, прожил на свете немного — всего шестнадцать лет, но ты хорошо знаешь, как обращается сеньор с крестьянами. Так что объяснять тебе не надо, сколь мало пользы от представителей дворянства. А духовенство? Не доверяй, Жак, и нашему брату, священнику. Это ведь мы, деревенские пастыри, простодушны и бедны, а там, где священники богаты, где они имеют власть, опасайся, беги их. Они не просто зубастые волки, они еще и волки в овечьей шкуре.
— Ну, а король? — настаивал Жак.
Отец Поль не умел лгать, он отвел глаза в сторону, вздохнул и сказал:
— Я хочу верить, что король внемлет голосу представителей народа. Как и все, я с волнением и надеждой жду, когда же заговорят наконец Генеральные штаты.
Разговор перешел на предстоящий отъезд Жака.
— Ты частенько сетовал на меня за то, что я разрешаю тебе читать не все книги, что стоят у меня вот тут, в книжном шкафу. Помнишь, как ты надулся на меня, когда я отобрал у тебя «Дух законов» Монтескье. — Кюре беззвучно рассмеялся. — И ведь не потому, что книга плохая. Напротив, книга эта просто клад. Но, чтобы ты оценил этот клад, чтобы ты понял каждую строчку этого драгоценного труда, надо сначала прочесть много другого… Я потому напомнил тебе об этой нашей стычке, что там, в лавке тети Франсуазы, тебе придется самому отбирать себе книги для чтения. Но, думается мне, я тебя достаточно к этому подготовил: ты не будешь увлекаться пустыми светскими романами, будешь помнить, что книга не развлечение, к которому прибегаешь, когда тебе нечего делать. Книга — это твой друг.
Жак старался не пропустить ни одного словечка из того, что говорил отец Поль. Жиденький кофе давно уже остыл в его чашке. Это не укрылось от внимания священника.
— Что же ты не пьешь, Жак? Разговоры разговорами, а выпить кофе можно. Кстати, знаешь, что я надумал. Я попрошу твою мать и бабушку, чтобы вместо тебя ко мне ходил теперь Мишель.
— Вот хорошо! Брат будет учиться не хуже меня!
Уже стемнело, когда Жак собрался домой. Кюре положил руку ему на плечо и задушевно сказал:
— Послушай, сын мой, я хочу доверить тебе одну тайну. Ты сейчас узнаешь правду о моем названом сыне Фирмене…
Сердце Жака ёкнуло. Неужели он сейчас узнает то, что мучило его так давно. Три года прошло с тех пор, как Леон назвал Фирмена каторжником, и Жак все это время молчал. Теперь он боялся взглянуть на кюре, а тот продолжал после короткой паузы:
— Фирмен не уезжал в путешествие, он не исчез без вести… Он попал в лапы королевской полиции.
Опять наступила короткая пауза, показавшаяся Жаку вечностью.
— Дело это было очень давно, когда царствовал Людовик Пятнадцатый. Так вот, Фирмен то ли получил из Англии, то ли сам написал книжки о возлюбленной Людовика Пятнадцатого — госпоже Помпадур. Она так крепко взяла короля в свои руки, что в те годы его царствование называли царствованием госпожи Помпадур. Тяжело жилось народу!.. В книжках Фирмена говорилось о том, сколько стоят государству наряды госпожи Помпадур, ее бриллианты, выезды, лакеи и повара. Замахнувшись на королевскую фаворитку, Фирмен замахнулся и на самого короля. Автор книги даже подсчитал, сколько муки уходит на пудреные парики придворных, в то время как ее не хватает для выпечки хлеба…
Тут отец Поль взглянул на Жака. Он хорошо знал своего ученика. Пылающие уши выдавали его волнение.
— Бедный, бедный Фирмен! — продолжал кюре. — Он хотел справедливости и верил, что ее можно добиться. Все в нем кипело при одной мысли, что налоги на простых смертных увеличиваются день ото дня, а король, выполняя прихоти госпожи Помпадур, тратит на нее народные денежки. Вот он и решил распространять эти книги во Франции. Был он не один, с ним вместе, не отступая ни на шаг, действовал его друг, по имени Робер, а вот фамилии его никто не упоминал. — Кюре сокрушенно покачал головой. — Да мы и не скоро узнали о существовании этого Робера, а когда узнали, стали там-сям справляться, но как в стенку уперлись: никто не слыхал ни о судьбе Фирмена, ни о том Робере. Люди говорили, будто Робер, который помогал Фирмену перевозить и распространять книги и чуть ли не сам додумался до этого дела, был одним из королевских шпионов. А Фирмен был доверчив, как дитя, хотя бесстрашен и смел, как закаленный воин…
Отец Поль говорил, а Жак слушал затаив дыхание. В его голове теснились мысли. «Так вот кого Леон посмел назвать каторжником и убийцей!» Он, Жак, искал своих героев в древней истории, видел их непременно то ли в длинных тогах на площади Римского сената, то ли закованными в латы и в шлемах. А вот, оказывается, рядом тоже был герой, ходил в обычном платье и, может, даже не умер, живет еще и сегодня!
— Куда девался Робер после того, как увезли Фирмена, я не знаю, — продолжал отец Поль. — Говорили, что он сперва домогался невесты Фирмена. О ней же слыхал только, что она не соблазнилась ни богатством Робера, ни его знатностью, хоть и была простой белошвейкой. Не надеюсь я, что Фирмен жив, если он попал в Бастилию. Но хотя бы узнать о его судьбе. Бывали случаи, правда редко, когда из Бастилии узников переводили в другие тюрьмы. Их во Франции много. Не очень я верю, что тебе удастся что-нибудь разведать о моем дорогом Фирмене. Но как знать! Может, в лавке твоей тетушки бывают умные люди. Ты мальчик смышленый, сообразишь сам, с кем можно посоветоваться, а при ком попридержать язык. Я не знаю парижских нравов и обычаев, но, думается мне, в Париже можно договориться с адвокатом или каким-нибудь судейским из тех, что помельче, чтобы он занялся этим делом. Денег, Жак, я не пожалею. Напишешь мне, и я тотчас тебе пришлю.
Отец Поль ласково смотрел на Жака. Вот теперь и с ним приходится расстаться!
А Жак, взволнованный, в смятении, вскочил со стула, на котором сидел, и подошел вплотную к своему наставнику.
— Как только в Париж приеду, пущусь на поиски Фирмена. Может, вы помните, где он жил? На какой улице?.. И если' Фирмена нет в живых, может, еще жив этот Робер. Все, что могу, сделаю, чтобы узнать, кто же на самом деле погубил Фирмена! — И Жак сжал кулаки.
— Где жил Фирмен, я хорошо знаю: улица Томб Иссуар, дом двенадцать. Только сомневаюсь, дружок, удастся ли тебе найти там его след. Когда дело касается Бастилии, все становятся глухи и немы…
Кюре мягко опустил ладонь на голову Жака.
— Отправляйся с богом! Учись у тети книжному делу. Ты ведь такой книгочей, что оно тебе, наверное, придется по душе. Но не забывай и Таверни. Шли вести бабушке и мне, докажи, что недаром научился выводить буквы так красиво, словно заправский писарь. Об одном тревожусь я, Жак, — тут лицо священника стало очень серьезным, — боюсь я твоего горячего нрава.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27