Окруженный плотно обступившими его людьми, стоял человек лет пятидесяти, судя по одежде — чиновник, с длинными волосами до плеч, с широким вздернутым носом, придававшим его лицу нахальное выражение. Настроение толпы было явно враждебное: пойманный человек, видно, сильно провинился.
— Похоже, что они хотят устроить самосуд над этим писцом! — сказал шепотом Шарль.
Но как тихо он ни говорил, а его услышал широкоплечий парень, оказавшийся рядом.
— Какой это писец! Это сыщик!
— Сыщик?! — воскликнули Жак и Шарль одновременно.
— Сейчас будем его бить! — предвкушая расправу с ненавистным доносчиком, сказал широкоплечий. — Ведь мы застали его на месте преступления. Он шныряет здесь всегда, со всеми заговаривает, ко всему прислушивается, а сам все примечает и наматывает себе на ус. А сегодня до такого нахальства дошел, что на глазах у всех вытащил записную книжку и давай писать. Мы выхватили у него листок, а там донос с описанием того, что говорил разносчик газет Тюрпен, продавая свои газеты! Сейчас мы ему покажем! — И широкоплечий сжал кулаки.
Но парню не удалось осуществить свои намерения. Только сейчас заметил Жак, что в последних рядах столпившихся людей стоит Огюст Адора. Пробивая себе рукой проход через толпу, Адора крикнул:
— Не стоит марать руки об этого мерзавца! Мы устроим ему наказание не столь жестокое, сколь позорное! Первым делом — долой платье, которое ему не пристало, его носят судейские, а они в основном честные люди! Но прежде спросим согласия у пострадавшего. Как ты, Тюрпен, согласен?
Тюрпен, малый лет тридцати, с широкой физиономией, расплылся в улыбке.
— Согласен! Я как все!
Предложение Адора понравилось. Десятки рук протянулись к сыщику. Когда же он, жалкий, дрожащий, остался в одном белье, Адора схватил со столика кафе картонное меню и на обороте его написал крупными буквами: «ДОНОСЧИК!»
Ему не пришлось объяснять, для чего нужна эта надпись.
Под громкий смех и улюлюканье толпы ее повесили доносчику на спину.
— Теперь прочь отсюда! — скомандовал Адора. — Да поскорей! Но берегись! Надписи не снимай, пока не дойдешь до дома!
И сыщику пришлось с позорным ярлыком на спине проследовать по аллеям Пале-Рояля и выйти на улицу. А кругом все смеялись и с презрением показывали на него пальцами.
Глава двадцать третья
ЭТО БЫЛ НЕ ЧЕЛОВЕК
Выйдя из Пале-Рояля, друзья распрощались с бондарем и направились вдоль Сены к Новому мосту.
Здесь еще не было парапетов, и легкий речной ветерок, не встречая на пути никаких преград, приятно овевал их разгоряченные лица.
Левый берег Парижа так отличался от правого, как будто находился в другом городе. Здесь видны были только верфи да убогие лачуги, в которых ютился бедный люд.
Речи, которых приятели наслушались в Пале-Рояле, были так увлекательны, что Жак, идя рядом с Шарлем, сосредоточенно молчал. Он повторял про себя слова ораторов, которые больше всего ему понравились.
А мысли Шарля уже вернулись к тому, что его больше всего волновало в последнее время. Ему не терпелось поделиться этим с Жаком. И он» обратился к нему без всякой связи с тем, о чем они только недавно говорили:
— Она меня не отвергает! Она согласна!
Не надо было объяснять Жаку, кто она. И без объяснений он знал, что речь идет о Виолетте.
— Она мне сказала так: «Все -говорят, что нас ждут большие перемены. Матушка даже опасается, как бы вовсе не пришлось закрыть торговлю. А я думаю, она не понимает главного — ведь с каждым днем, напротив, все больше народа заходит к нам в лавку. И когда, как не во время великих событий, выдвинуться простому человеку? Так что, Шарль, гляди в оба, не зевай… Прославишься, станешь независимым, и кто знает… Виолетта Пежо, пожалуй, станет более благосклонной».
Жак покачал головой.
— И ты считаешь это обещанием?
— А то как же! Виолетта — капризница, но и такие слова — для нее обещание. Она ведь на них во как скупа! Но не в словах дело. Она так на меня смотрела, так улыбалась… Нет, нет, Виолетта не передумает! — убежденно добавил Шарль.
— Ну что ж, за чем дело стало! Тебе остается только совершить какой-нибудь подвиг.
Но, не замечая насмешки, звучавшей в словах друга, Шарль простодушно сказал:
— Что считать подвигом? Я так понимаю подвиг: когда ты, не боясь, рискуешь жизнью или чем-нибудь очень дорогим для тебя, идешь напролом ради чего-то очень важного, во что ты искренне веришь.
Жаку понравилось, как рассуждает Шарль. Это было непохоже на то, о чем писали книги, но зато очень верно.
— Думаешь, с ними обеими так просто сладить — с Виолеттой и госпожой Франсуазой? — продолжал Шарль. — Вот вбила твоя тетка себе в голову, что должна при жизни устроить счастье дочерей. Жанетта, та слушается, а вот с Бабеттой ей будет нелегко.
При упоминании имени Бабетты Жак насторожился. Он не понимал, к чему клонит Шарль.
— Бабетта так легко не уступит, — продолжал Шарль.
— А в чем она должна уступить?
— Вот чудак! Живешь с ними бок о бок и не знаешь, что госпожа Франсуаза задумала выдать ее замуж за сына нотариуса Лефатиса.
— За господина Лефатиса? А он?
— Да он сам еще ничего не знает. Твоя тетушка ведь ни перед чем не останавливается. Ей пришло в голову, что теперь начнут издавать новые законы, вот тогда судейские, адвокаты, нотариусы пойдут в ход. А чем в таком случае Лефатис не жених? Она не глядит на то, что он не помышляет о Бабетте, и не сомневается, что его уговорит. Впрочем, может, и впрямь, если его надоумить, он не откажется. Только вот с Бабеттой ей будет потруднее…
— Откуда ты все это знаешь? — Жак побледнел.
— От Виолетты. Да ты не беспокойся! — поспешил Шарль заверить товарища. — Ведь это не Бабетта придумала, а госпожа Франсуаза. Я тебе для того и рассказал, Поговори с Бабеттой начистоту.
— Если бы только я мог!
— Ты? — Шарль оторопел. — Ну, если ты отступаешь перед девушкой, что же остается мне?
Жак ничего не ответил, и они продолжали идти молча. Потом Шарль сказал, как бы продолжая давно начатый разговор:
— Помнишь, ты рассказывал мне о Муции Сцеволе, как он участвовал в заговоре против этрусского царя Порсенны?
— Помню, конечно. Ну и что?
— Так вот, я запомнил слово в слово, как ты говорил: когда Муция схватили, он, чтобы доказать свою неустрашимость, в присутствии царя положил правую руку в огонь жертвенника, и она сгорела…
— И поэтому ему дали прозвище Сцевола, что означает по-латыни «Левша». Ну и что же дальше?
— Я этого не забыл и уже дважды пробовал…
— Что пробовал? — заинтересовался Жак.
— Жег руку…
Жак весело рассмеялся.
— Это здорово! Но я думаю, дружище, что ты зря подвергал себя мучениям. Подожди жечь руку, она может тебе еще очень пригодиться, и в самом недалеком времени…
— Ты имеешь в виду Виолетту?
— Да нет, она ни при чем. Просто, когда послушаешь, что говорят в Пале-Рояле, поневоле сжимаешь кулаки и думаешь: «Они могут мне пригодиться».
— Ты прав! — горячо отозвался Шарль. — Будь уверен, тебе не придется за меня краснеть. Кем-кем, а трусом я не буду…
Жак только собрался ответить Шарлю, но тут его внимание привлекла фигура двигавшегося им навстречу человека.
— Какое знакомое лицо!.. — Жак повернулся к Шарлю. — Где я его видел?
Почтенный господин в скромном черном костюме и берете, типичный представитель третьего сословия, не торопясь приближался к ним. Где же мог Жак видеть это лицо? И вдруг из-под тяжелых век на него глянули водянистые глаза. Пустые глаза!
— Да это же Бианкур! Тот Бианкур, к которому я ходил покупать книги! — шепнул Жак другу. — Только что за маскарад? Ведь он дворянин, и ему не пристал этот костюм! Да еще черный берет на голове! Это он! Это он! Теперь у меня больше нет сомнений!
— Выходит, он не только доносчик, а еще и сыщик? — растерянно спросил Шарль.
— Как их там ни называй: сыщиками, доносчиками, шпионами, у них ремесло одно.
Между тем Бианкур остановился, словно поджидая их.
— Идем!.. — решительно скомандовал Жак и двинулся напрямик к застывшему на месте Бианкуру. — Вот видишь, встречи с нами ты не избежал! — загремел голос Жака. В ушах юноши еще звучали вольнолюбивые речи ораторов Пале-Рояля, а человек, погубивший Фирмена, стоял перед ним. — Не уйти тебе от расплаты! Но прежде отвечай, где Фирмен Одри?
Что-то грозное почудилось Бианкуру в позе надвигавшихся на него юношей. «Неужели этот безобидный мальчишка — один из авторов письма? Кто его науськал? — промелькнуло в голове у Робера. — Но ему-то что до Фирмена? Что может быть у них общего?»
— Какой Фирмен? — опомнившись, сухо спросил Робер и поспешно опустил руку в карман, словно что-то там нащупывая. — Я не знаю никакого Фирмена.
— Не лги! Не отпирайся!.. — Жак весь кипел от ненависти. В порыве безудержного гнева он схватил Пуайе за шиворот и стал его трясти.
Шарль бросился с другой стороны и уже занес было руку, но его остановил голос Бианкура:
— Вдвоем на одного?!
Пальцы Жака невольно разжались, поднятая рука Шарля опустилась.
— Скажи, где Фирмен, и мы тебя отпустим! — прокричал Жак.
— Н-не знаю… я… — запинаясь, произнес Робер.
Он сразу как-то обмяк, во всем его облике появилось что-то жалкое и униженное. Съехавший набок берет придавал его лицу какое-то комическое выражение. Куда вдруг исчезла его спесь!
— Мы хотим знать правду! Говори же! — И Жак снова схватил его с силой за плечо.
— Он погиб в Бастилии! — с трудом вымолвил Бианкур.
— Когда?
— Давно, давно… Он погиб давно… — скороговоркой ответил Бианкур. — Я сожалею, раскаиваюсь…
— Ах, так?! Значит, ты в самом деле Робер Пуайе, предатель и доносчик! — И хотя Пуайе вызывал у Жака физическое отвращение и ему было противно прикасаться к нему, он еще крепче вцепился в его плечо.
— Это было так давно! Теперь я сожалею, раскаиваюсь… — лепетал Пуайе.
— Убирайся! — с презрением крикнул Жак и с силой отбросил от себя Робера.
Из кармана предателя выпал на землю небольшой кинжал в ножнах, украшенных драгоценными камнями.
— Так ты не только предатель и трус! Ты еще и убийца! Убийца исподтишка! Не зря ты носишь с собой кинжал! — гневно прошипел Жак и снова крикнул, сжав кулаки: — Убирайся поскорей! Я за себя не отвечаю!
Не дожидаясь дальнейших угроз, Пуайе пустился наутек.
Шарль наклонился, поднял оброненный им кинжал и протянул другу,
— Возьми, может, пригодится…
— Зачем я его отпустил?! Но я не мог… «Вдвоем на одного», как он это сказал, у меня руки опустились. А у него-то кинжал за пазухой!.. Нет, надо было его убить!
— Убить человека? Неужели ты…
— А разве Гамбри не убили? Честного, справедливого, мужественного? Этот Пуайе — негодяй! Сколько преступлений на его совести! И, может быть, не одно убийство!.. Недаром он задумал удрать в Англию…
Взволнованные, друзья не заметили, как, свернув дважды, подошли близко к самой Сене.
И вдруг… Кто бы поверил! Навстречу им двигалась фигура все того же Пуайе-Бианкура.
— Смотри, опять он!
— Послушай, Жак, а если он нам солгал? Вдруг Фирмен жив и вовсе не в Бастилии, а где-нибудь в другом месте. Давай спросим….
Погруженный в свои мысли, Бианкур увидел друзей, только когда они оказались шагах в двадцати от него. Он сделал какое-то странное движение — не то хотел броситься на них, не то схватить что-то.
«У них кинжал! Я сам его дал им в руки! — с ужасом подумал Пуайе. — Бежать! Бежать!»
Боясь повернуться спиной к друзьям, чтобы они не напали на него сзади, он стал пятиться к реке.
— Трус! — крикнул с презрением Жак.
Бианкур продолжал отступать, хотя ни Шарль, ни Жак не думали его преследовать.
— Осторожно, там вода… Упадете! — невольно вырвалось у Шарля.
Но его предупреждение опоздало, а может быть, потрясенный, испуганный Робер не слышал его. Так ли, иначе ли, только он рухнул прямо в Сену. При падении он зацепился за одинокий куст, росший у края воды, и на какие-то короткие секунды повис на нем, пытаясь удержаться. Но тут же сорвался и исчез в зеленовато-серой воде.
Шарль окаменел.
Жак, взволнованный не меньше Шарля, повинуясь бессознательному порыву, ринулся к воде, чтобы прыгнуть в нее и спасти утопающего, но вдруг остановился у самого края. За короткую минуту в его голове пронесся целый рой мыслей: «Тонет! Пойдет ко дну! Спасти! Помочь! Кому — убийце Фирмена?»
— Этот человек утонул!.. — заикаясь, пролепетал Шарль.
— Человек? Нет, предатель! — сказал тихо Жак. — И он сам вынес себе приговор!
Жак, потрясенный, вбежал к Бабетте, которая сидела за рукоделием. Он чувствовал необходимость рассказать ей поскорей о смерти Робера, объяснить ей, а может быть, и самому себе, как все произошло.
— Что бы ты сказала, Бабетта, если бы я… убил человека?
— Ты, Жак? Ты?
Бабетта побледнела, ее лицо сразу осунулось, потемнело.
— Понимаешь, Бабетта, я не совсем убийца, сам я никого не убил, не ранил. Но все-таки человек погиб из-за меня. И, кажется, я об этом не жалею…
И Жак рассказал во всех подробностях о встрече с Робером на набережной Сены.
— Вода была такая зеленая, зеленая… Мне кажется, я ее вовек не забуду! — закончил свою исповедь Жак.
По мере того как Жак говорил, лицо Бабетты прояснялось.
— Нет, Жак, ты не убийца! Я не знаю, как это сказать по-ученому. Господин Адора, может, рассудил бы по-иному, как велит закон, на то он и адвокат. Я же говорю так, как подсказывает мне сердце. И думается мне, отец Поль — он добрый и справедливый, — наверное, как и я, отпустил бы тебе твой грех. Да грех ли это? Я сердцем чувствую, что Робер сделал много зла, так много, что ты, может, и не представляешь. Подумай, ведь он убил и Эжени, отнял у нее ее любовь. Это тоже смертный грех… Нет, нет, я говорю не то, хотя чувствую правильно…
— Бабетта! Ты удивительная, ты чудесная! — Больше слов Жак не нашел. «Я люблю ее! — думал он восхищенно. — Теперь я знаю, что люблю! И ничто на свете мне не страшно!»
Глава двадцать четвертная
ЦЕНА ОДНОЙ КУРОПАТКИ
В последнее время бабушка Маргарита Пежо Стала заметно стариться. Месяц за месяцем, год за годом, — глядишь, девяносто девять стукнет, а там и все сто. Но нет, плоха нынче стала Маргарита Пежо, не дотянет, видно, до ста, а в чем ее хворь — неизвестно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27