Айвар боялся хозяина, поэтому не осмелился спросить, куда они едут.
Через некоторое время телега остановилась у большого двухэтажного каменного дома. Во дворе уже стояло много повозок. К головам лошадей были подвязаны торбы с овсом или мешки с сеном; привязанные к коновязи, животные дрожали от холода. Поставив свою лошадь и накинув на нее попону, Кукажа сказал Айвару:
– А теперь слезай. Дальше не поедем.
Он помог мальчику слезть с телеги, взял его за руку и повел в дом. В большой комнате, где толпилось много людей, их встретил тот же член волостного суда, который два дня тому назад описывал вещи покойной Ольги Лидум. Поздоровавшись с хозяином Кукажей, он увел Айвара в другой конец комнаты и посадил на скамью рядом с четырьмя другими детьми. Самому старшему можно было дать лет десять, рядом с ним сидела сестренка, года на два моложе его, и еще два мальчика: один лет семи, другой – девяти. Притихшие и взволнованные, глядели они на чужих людей. Когда подошел Айвар, они немного потеснились, чтобы дать ему место на скамье. Справа стоял большой стол с письменными принадлежностями и деревянным молотком.
Довольно молодой человек в пенсне, сидевший за столом, писал в толстой конторской книге. Член волостного суда что-то тихо спросил у писавшего. Тот так же тихо ответил. После этого член волостного суда повернулся к собравшимся.
– Господа, кто желает участвовать в аукционе, прошу сесть ближе. Мы скоро начнем. Пока еще есть время, прошу осмотреть детей. Если будут какие-нибудь вопросы, господин писарь даст пояснения.
Люди зашевелились. То были местные крестьяне, главным образом кулаки, явилось также несколько середняков, которым нужен был даровой пастух. Некоторые приехали с женами. Один за другим они подходили к скамье, на которой сидели дети, и бесцеремонно осматривали их. Какой-то хозяин велел старшему мальчику подняться и повернуться к нему спиной, а на его сестренку он бросил лишь мимолетный взгляд. Какая-то кулацкая супружеская чета долго обследовала мальчика, наконец жена велела ему раскрыть рот и показать зубы.
– Кажется, здоров, – пробормотала она, видимо довольная результатами обследования. – А вшей нет?
Паренек отрицательно покачал головой и смущенно опустил глаза.
Айваром пока никто не интересовался. Промокнув в дороге, он сидел, сжавшись в комок, и весь дрожал, исподлобья рассматривая чужих людей.
Вскоре начался сиротский аукцион. Член волостного суда велел брату и сестре встать, чтобы их лучше могли разглядеть, и, назвав имена, сказал, сколько кому лет.
– Дюжий парень, он скоро сможет ходить за плугом, а лучшего пастуха и желать нечего. Сестра его тоже девочка сильная – ей восемь лет. Может пригодиться в подпаски и на легкие работы по дому. Желательно, чтобы оба попали в одну семью. Есть ли желающие? Наивысшая сумма, которую можем платить их воспитателям, – тридцать латов в месяц за обоих. Кто желает взять за меньшую сумму?
– Двадцать пять латов! – раздается голос в зале.
– Двадцать пять латов – первый раз! – выкрикнул аукционер, член суда.
– Двадцать латов!
– Восемнадцать!
– Пятнадцать!
– Пятнадцать латов – раз! – снова выкрикнул член суда. – Пятнадцать латов – два! Кто меньше? Такого крепыша можно взять даром и еще приплатить.
– Двенадцать латов и ни сантима меньше!
– Десять латов!
За десять латов брата и сестру приобрел какой-то крупный кулак, владелец самого большого стада в волости, которому нужны были пастух и подпасок.
Девятилетний мальчик довольно быстро перешел за десять латов в месяц к супружеской паре, которая при первом осмотре велела ему показать зубы. Какой-то хозяин за двенадцать латов взял себе семилетнего мальчугана. После этого большинство крестьян разошлось.
Дети, точно пойманные зверьки, смотрели на чужих людей, во власть которых их теперь отдали. Старшие старались прочесть на лицах чужих, добрые ли они люди, друзья или враги? Во взгляде младших были откровенный страх и глубокое, неудержимое отчаяние. Они жались друг к другу, а маленькая девочка ухватила своими судорожно сжатыми пальчиками руку брата и не отступала от него ни на шаг.
Подошла очередь Айвара. Он ничего не понимал в этой странной игре, у него не было даже туманного представления о смысле происходящего. Когда член волостного суда велел ему встать, он медленно поднялся со скамьи и, как бы ища спасения, с отчаянием оглянулся кругом.
– Айвар Лидум… – начал член суда. – Семи лет. Мать умерла, отца… нет. Высшая плата – пятнадцать латов в месяц. Кто меньше?
Некоторое время в помещении царила тишина. Мальчик был слишком мал. Пройдет год, прежде чем его можно будет использовать в хозяйстве; это казалось слишком долгим сроком для собравшихся здесь людей, которых занимало только одно – выгодная сделка.
– Ну, если желающих нет, за пятнадцать латов в месяц я готов его взять! – произнес наконец какой-то бородач. Лицо его раскраснелось и язык слегка заплетался. На ногах он держался нетвердо. – Пятнадцать латов и ни сантима меньше. Иначе не стоит.
– Пятнадцать латов – раз!.. – объявил член суда и, словно нехотя, продолжил: – Пятнадцать латов – два! – Затем внезапно, точно испугавшись, как бы охмелевший крестьянин не передумал и не отказался от своего предложения, крикнул: – Пятнадцать латов – три! – и громко ударил деревянным молотком по столу. На этом детский аукцион закончился.
– Господин Коцинь, подойдите расписаться! – Друкис жестом подозвал бородача. Тот, шатаясь, подошел к столу и трясущимися пальцами нацарапал свое имя.
– Ну, теперь все? – спросил он.
– Пока все, – ответил писарь. – Удостоверение получите через несколько дней вместе с первым платежом.
– Быть по сему! – Коцинь ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочила чернильница. Член волостного суда неодобрительно покосился в его сторону, но ничего не сказал: с пьяным связываться не стоит. – Значит, я этого молодчика могу сразу забирать домой?
– Да, можете… – сказал писарь.
Крестьянин подошел к Айвару, поглядел на него с минуту, потом громко рассмеялся и, положив свою тяжелую руку на плечо мальчика, слегка встряхнул его.
– Небось, испугался. Ну, соберись с духом и подыми повыше нос. Я неженок не люблю.
Подталкивая идущего впереди Айвара, он вышел из комнаты, держа в руке узелок с одеждой ребенка. Немного погодя они уже сидели в телеге и ехали по грязной дороге. Лошаденка была малорослая, худая и еле вытягивала повозку из попадавшихся на дороге рытвин. Коцинь нещадно колотил ее кнутовищем и обзывал бранными словами.
И снова, как утром, когда Кукажа вез его к дому волостного правления, Айвар не осмелился спросить у этого чужого, от которого за версту разило водкой, куда они едут. А бородач только икал да иногда, ухмыляясь, поглядывал на своего маленького спутника. Раз он спросил:
– А что, мать тебя порола?
Айвар вздрогнул, с ужасом посмотрел на бородача и отодвинулся. Но тот только посмеялся и тыльной стороной ладони вытер себе нос.
– Значит, ты все-таки не знаешь, что такое розги. Ничего, парень, скоро познакомишься. У нас, в Коцинях, порядки строгие – слушаться надо с первого слова. Если что-нибудь не так, розги тут как тут. У моей старухи удивительно легкая рука на это. Да что я тебе рассказываю, сам скоро увидишь.
Всю дорогу не переставал дождь, и ветер бросал в лицо путникам холодную изморось. Айвар начал мерзнуть.
8
У Коциня была большая семья и старая, запущенная усадьба, арендованная его отцом у барона и перешедшая после мировой войны во владение крестьянина. Вся земельная площадь не превышала пятидесяти пурвиет. Коцинь с женой, пока были молоды, бились изо всех сил, чтобы поднять доходы своего хозяйства, но из этого ничего не получилось: слишком уж скудная была земля – валуны, камни, кустарники. С каждым годом Коцини все больше залезали в долги и часто не знали, как свести концы с концами. Убедившись, что никакой раоский труд не поможет выбиться из горькой нужды, Коцинь махнул на все рукой и запил с горя.
Хозяйские дети – их было с полдюжины – ходили грязные и неопрятные; мальчикам по полгода не стригли волос, их головы полны были насекомых. С утра до вечера в Коцинях раздавались брань, сердитые окрики и плач детей.
В ненастный, ветреный вечер привез хозяин Айвара.
– Ну, старуха, иди встречай приемного сына! – закричал он, остановив лошадь у самого порога избы. Дверь была раскрыта настежь и походила на огромную дыру, ведущую в темную дымную пещеру, которую называли кухней. Вход сейчас же загородили косматые детские головы. Ребята толкали друг друга, стараясь протискаться вперед. Старшие наделяли младших тумаками, а те отвечали такими словцами, которые не принято печатать в книгах. Наконец откуда-то из тьмы кухни показалась высокая худощавая Коциниене, с закоптелым лицом и в облепленных грязью мужских сапогах. Как ледокол, она рассекла толпу детей и протиснулась вперед, напоминая растрепанную наседку, которая, завидя тень ястреба, собирает под крылья цыплят. Она долго и пристально разглядывала чужого мальчишку, дрожавшего на телеге – не то от холода, не то от страха. Лицо Айвара было мокрое и синее; он съежился и казался меньше и тщедушнее.
– Куда нам такого заморыша… – заговорила хозяйка суровым голосом. – Разве там поздоровее детей не было?
– Он совсем не такой заморыш, – пробасил в ответ Коцинь и с оханьем стал выбираться из телеги. Его сапоги по щиколотку погрузились в липкую грязь. – Ну, молодчик, давай слезать. Иди в избу, согрейся и покажись другим.
Он снял мальчугана с телеги и опустил на землю у самого порога, затем подал знак старшему, тринадцатилетнему сыну Мике:
– Поди распряги лошадь…
Недовольный Мика пробормотал что-то, но долго мешкать не стал. Босыми ногами он полез в грязь и взялся за вожжи:
– Ну, трогай, дохлятина!
Через минуту Айвар оказался в узкой полутемной комнате с таким низким потолком, что взрослым приходилось наклонять головы. Угол разбитого стекла в маленьком оконце был заткнут тряпкой, и с подоконника на некрашеный грязный пол стекала вода. В комнате пахло плесенью и дымом. В одном углу была печь с широкой лежанкой, по которой бегало множество прусаков. У стены стояла старая кровать с высокими бортами, походившая на ящик. На ней сразу же устроился вошедший в комнату отец хозяина – старый Коцинь, высокий, плечистый старик с длинной седой бородой и огромными костлявыми руками. У наружной стены стоял широкий топчан, на полу лежала солома и разбросанные в беспорядке одеяла, простыни из мешковины и несколько подушек в липких, грязных наволочках.
Хозяйка сняла с Айвара пальтишко. Ее взгляд скользнул по одежде мальчугана. Потом она развязала узелок с его вещами и все осмотрела у окна.
– И все это к нему в придачу? – спросила она у мужа.
– Все до нитки и еще пятнадцать латов в месяц, – поспешил пояснить Коцинь. – На меньшее я не согласился. Зимой эти пятнадцать латов будут нам хорошим подспорьем.
– Подспорьем… – мрачно повторила жена и засмеялась сердито, без улыбки. – Сам пропьешь. Моим глазам их не видать.
– Чего выдумываешь… – пробормотал Коцинь. – Если хочешь, можешь сама ходить в волостное правление за этой доплатой.
– А ты думал, что я тебя пущу! – решительно заявила Коциниене. – Тогда лучше сразу вези мальчишку обратно. Пусть волость девает его куда хочет.
Она подозвала младших детей – семилетнего Карлушку и пятилетнюю Мирдзу – и примерила им одежду Айвара.
– Все как будто сшито на Мирдзу, – решила она. – Карлушке тесновато, но можно выпустить складки, а внизу чем-нибудь надставить.
Всю одежду и обувь Айвара тотчас же распределили между хозяйскими детьми, а вместо нее мальчик получил старые отрепья, которые ему были велики.
– Обойдется, – сказала хозяйка. – Не барчук, на бал не ходить. Если наши дети обходились, этот тоже не умрет.
– Правильно, старуха, – поддакнул Коцинь. – Никто не может требовать, чтобы мы за пятнадцать латов в месяц наряжали его, как барчука.
Обедала хозяйская чета вместе со старым Коцинем в другой комнате, после этого к столу допускались дети. Айвар почти ни к чему не прикоснулся, он был слишком подавлен и расстроен, чтобы думать о еде.
Вечером его вместе с другими детьми уложили спать на широкий топчан, но он долго не мог заснуть. Мальчики баловались, брыкались и дразнили девочек, пока не вывели из себя старого Коциня. Он встал, схватил вожжи и начал стегать по спинам шалунов:
– Вы перестанете? Грызутся, как собаки! Вот спущу с вас шкуру!
После этого наступила тишина. Дети один за другим уснули. Не спали только Айвар да старый Коцинь, у которого ломило кости. Мальчуган прислушивался, как старик со стоном поворачивался с боку на бок и по временам раскачивал больную ногу. Таинственная темнота незнакомой комнаты казалась Айвару угрожающей. Дождь стучал в оконце, а с потолка на спящих падали прусаки и кусали так больно, что дети во сне вздрагивали и стонали.
«Может, теперь скоро приедет отец? – думал Айвар. – И тогда он возьмет меня отсюда». Ему хотелось, чтобы отец скорее явился сюда, – можно будет к нему приласкаться, рассказать обо всем, что он видел и слышал за это время. Тогда не надо будет бояться чужих людей, – они не сделают ему ничего плохого, если огец будет с ним… Он думал об этом большом, счастливом событии, и его сердечко, ободренное надеждами, начинало усиленно биться. Но стоило лежащим рядом детям застонать во сне или коснуться локтем Айвара, как он возвращался к действительности. Все надежды рушились, были только темень, страх и много чужих людей, которые его не любили. Свернувшись калачиком и спрятав голову под тонкое грязное одеяло, он долго плакал, содрогаясь всем телом от сдерживаемых рыданий. Никто не слышал его плача, никто не пришел утешить…
В жизни Айвара настала самая мрачная пора. Суровая пора – без солнца, без дружбы, без ласки. За стол его, правда, сажали вместе с хозяйскими детьми, но Коциниене между завтраком и обедом старалась сунуть своим то кусочек хлеба с творогом, то кружку простокваши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86