Генерал в таких случаях любил пышные церемонии. Он украсил свою черную бархатную шляпу плюмажем, надел орден Святой Девы и золотую цепь, а также черный бархатный камзол с золотыми блестками. Он даже заказал золотой бант наподобие того, который был им некогда подарен дону Алонсо Эрнандесу де Пуэртокарреро, чтобы тот купил себе коня и мог объезжать свои владения. Генерал считал, что человек, занимающий такое положение, не должен экономить на лошадях. С тех пор они стали близкими друзьями; Кортес так доверял дону Алонсо, что именно ему поручил отправиться в Испанию, чтобы доставить ко двору императора карты новых земель и сокровища из-за океана.
На ужин прибыло более ста приглашенных, и в их числе чиновники аудиенсии: дон Алонсо де Эстрада — казначей, дон Родриго де Альборнос — контадор , дон Алонсо де Агиляр — комиссионер, который уверял, что он — первый христианин, родившийся в Гранаде, Педро Альминдес Чирино, уроженец Убеды, инспектор. Присутствовали также гости из соседних городов — Веракруса, Сочимилько, Тескоко и некоторых других. Был и сеньор Тристан, который старался оказать знаки внимания всем присутствующим знатным дамам, но при этом не сводил взгляда с доньи Каталины. Также были капитаны и лейтенанты Кортеса и множество касиков из Тласкалы, Семпоаля и Мехико. Среди них и сам Куаутемок, ноги которого уже успели зажить после пытки кипящим маслом. Этот король мешиков обратил на себя всеобщее внимание, потому что демонстрировал свою щедрость, раздавая налево и направо драгоценности и богатые накидки из шерсти ламы. Его тут же окружили плотным кольцом те, кто надеялся получить подарок. Присутствовали и другие знатные гости, в их числе и враждебно настроенные к Кортесу, например Нарваэс. Впрочем, беседуя друг с другом, они ничем не выдавали своей неприязни, которая, правда, одолевала лишь Нарваэса; Кортесу же злопамятность или мстительность были совершенно несвойственны.
Торжественный ужин был великолепен и сервирован по высшему разряду. Второго такого события я не припомню ни в Мексике, ни в Кастилии, даже при дворе самого императора дона Карлоса. Кортес последовал примеру мексиканских королей, которым слуги каждый день подавали для трапезы до пятидесяти различных блюд. Никак не меньше был выбор за столом губернатора, и слуги едва успевали подносить приглашенным кувшины для омовения рук. Кортес принимал гостей по-королевски, и праздничный ужин длился до глубокой ночи.
Подавали местные вина и прочие напитки, в том числе и пульке, который изготавливают из агавы. Это очень ценное растение, потому что из него делают все, что угодно, даже бумагу, на которую мексиканцы наносят свои письмена. Винные пары уже начали оказывать свое действие, а как известно, что у пьяного на уме, то и на языке, так что было сказано немало лишнего, впрочем, никаких последствий это обычно не имеет: ведь если вино и развязывает языки, то оно же затуманивает рассудок, так что наутро от ночных разговоров не остается и следа.
В этот момент донья Каталина, вероятно исполнившись гордости от тех высоких почестей, что были выказаны ее мужу, принялась упрекать одного из капитанов, дона Педро де Солиса, в том, что он плохо управляет ее энкомьендой и не исполняет должным образом поручение, которое дал ему ее муж.
Солис был огромный басовитый детина, но, впрочем, мирного нрава, всегда спокойный и доброжелательный. Я не помню, откуда он был родом, знаю только, что его очень ценил и уважал Кортес. Он доверил Солису управление энкомьендой своей супруги, которая, судя по всему, была не слишком довольна тем, как ее управляющий вел дела.
Донья Каталина сидела на изрядном расстоянии от Солиса и потому, обращаясь к нему, вынуждена была чуть ли не кричать, так что ее слова были прекрасно слышны всем присутствующим.
— Вы, Солис, занимаете моих индейцев какой угодно работой, кроме той, которую я им поручаю! Все делается не так, как я хочу!
Дон Педро де Солис, с лица которого не сходила улыбка, никогда не лез за словом в карман:
— Это не я, сеньора. Это все его милость, — с этими словами он указал на дона Эрнана, — это он всех нас занимает работой и все время что-то нам поручает.
— Вот увидите, вскоре я устрою так, что никто не будет соваться в мои дела, — ответствовала Каталина, обмахиваясь веером и с раздражением взглянув на мужа.
Кортес, который не воспринял всерьез этот спор между своей женой и капитаном, поначалу не вмешивался в разговор, но затем все же парировал колкую реплику доньи Каталины:
— Будьте спокойны, сударыня: я к вам соваться не собираюсь.
Услышав эти слова, донья Каталина вспыхнула от гнева и стыда: она восприняла заявление мужа как демонстрацию открытого пренебрежения к ней, высказанного при всем честном народе, и это при том, что многие из собравшихся прекрасно знали о раздорах между супругами и о том, что Кортес предпочитал супружеским объятиям ласки других красавиц.
Супруга губернатора поднялась и поспешно покинула пиршественную залу, хотя другие дамы, в том числе и ее сестра Франсиска, пытались ее успокоить, уверяя, что это была всего лишь неудачная шутка. Ужин вскоре закончился, хотя некоторые гости еще оставались в покоях и в саду дворца Койоакана.
Кортес отправился на поиски своей жены в капеллу (служанки сказали ему, что именно туда прошла донья Каталина). Губернатор не питал большой любви к своей супруге и женился на ней по необходимости, чтобы избежать тюрьмы, которой угрожает ему Веласкес, губернатор Кубы. Сам Веласкес при всем том открыто волочился за доньей Франсиской, но, несмотря на все это, Кортес никогда не желал ему зла.
Дон Эрнан нашел донью Каталину в дворцовой капелле. Она была в страшном волнении и молилась на коленях, заливаясь слезами. Кортес постарался ее успокоить, но она, задыхаясь от приступа астмы, которую усугубляли ее горе и гнев, оттолкнула супруга, простонав:
— Оставьте меня, дайте мне умереть!
Кортес, однако, проводил жену до опочивальни и передал на руки служанкам Ане и Виоланте Родригес, которые уложили ее в постель. Затем он спустился в сад и провел там некоторое время в беседе с Сандовалем. Говорили они в основном о золоте, которое Кортес должен был отправлять в Испанию его величеству. Кортес не хотел ограничиваться только причитающейся короне пятой частью, думая присовокупить к слиткам и драгоценности, и разные диковины, которые можно было показывать при дворе в качестве заморских чудес.
Кортес рассказал Сандовалю, что собирается до конца года снарядить из Веракруса две каравеллы с золотом на пятьдесят восемь тысяч кастельяно , партию жемчужин величиной с орех, драгоценные камни и изделия из перьев, сработанные туземными умельцами. Он намеревался также отправить в Испанию громадные кости, найденные в ку Койоакана, вроде тех, которые некогда ему подарили тласкальтеки и которые он тоже послал в дар императорскому двору. Жители Тласкалы уверяли, что эти огромные берцовые кости принадлежали воинам племени гигантов, которые некогда обитали в этой провинции, а потом потерпели поражение от тласкальтеков и постепенно вымерли вовсе.
— Во главе экспедиции я поставлю капитана своей гвардии Антонио де Киньонеса, — делился губернатор своими планами с Сандовалем. — Этому человеку я полностью доверяю. С ним поедет Алонсо де Авила, который, как известно, человек отважный и дерзкий и к тому же приближенный епископа Бургосского. Лучше держать его подальше отсюда, чтобы он не мутил воду и не подстрекал остальных к мятежу.
Алонсо де Авила только что возвратился из поездки в Санто-Доминго, и Кортес подарил ему драгоценности и хорошую энкомьенду — губернатор всегда старался подобным способом приобретать себе новых сторонников.
Итак, Кортес и Сандоваль провели довольно долгое время в беседе. Меж тем стало совсем поздно, почти все приглашенные разошлись. Губернатор, простившись со своим капитаном, поднялся наверх в опочивальню и стал укладываться спать, стараясь все делать тихо, чтобы не потревожить супругу, которая наверняка уже уснула. И вдруг в темноте раздался его крик:
— Скорей, огня, огня! Ради всего святого, кажется, моя жена умерла!
Служанки Ана и Виоланта, которые уже улеглись спать, вбежали полуодетые, с зажженными свечами. Донья Каталина лежала поперек кровати, а по полу были рассыпаны золотые монетки из ожерелья, которое она надевала на праздничный ужин.
На крик примчался Сандоваль, который еще не успел покинуть дворец, появились Антонио де Киньонес, мажордом Кортеса Диего де Сото, сбежались и другие слуги. При виде усопшей все перекрестились, потрясенные этой неожиданной смертью. Кортес обратился к де Сото:
— Немедленно отправляйся к брату Ольмедо, пусть он подготовится к совершению церковных таинств над моей усопшей супругой. Затем отправь сообщение моему свояку Хуану о смерти его сестры, только пусть он не смеет появляться здесь.
Мажордом был явно удивлен тем, что губернатор даже при таких трагических обстоятельствах не отменил свое распоряжение о высылке Суареса. Видя это, Кортес пояснил:
— В последнее время дон Хуан был главным виновником недоразумений, которые омрачали нашу супружескую жизнь, он все время плел интриги, и я не желаю больше терпеть его присутствие — даже на похоронах доньи Каталины.
На рассвете брат Ольмедо и чиновники королевского казначейства осмотрели тело и установили, что на шее умершей остались темные пятна, как если бы она была задушена. Пошли слухи (их распространяли все те же известные люди), что ее убийцей был не кто иной, как сам Кортес. Меж тем губернатор хотя и не любил свою супругу, пока она была жива, но теперь искренне оплакивал ее и носил по ней траур еще много лет. А в тот злосчастный день он заперся в комнатах, чтобы никто не видел его скорби, и в отчаянии бился головой о стены — так велико было его горе.
Никто не решился открыто обвинить Кортеса. Многие уверяли, что донья Каталина была подвержена глубоким обморокам и нужно было прилагать немало усилий, чтобы вернуть ее к жизни. Об этом знали те приближенные, которым порой доводилось приводить в чувство донью Каталину во время ее астматических припадков. Сам же Кортес ни слова не сказал ни о смерти своей жены, ни о том, пришлось ли ему той ночью трясти ее, растирать и бить по щекам, пытаясь привести в сознание. Однако большинство, и в том числе прибывшие служители аудиенсии, были уверены, что на шее доньи Каталины действительно остались следы пальцев губернатора, который изо всех сил старался спасти ее, но тщетно.
Позже, когда звезда губернатора закатилась, его свояк, воспользовавшись этим, обвинил его в убийстве. Состоялся суд, который, впрочем, не нашел никаких доказательств его вины. Но все же это несправедливое подозрение так и осталось пятном на репутации Кортеса: ведь многие убеждены, что дыма без огня не бывает. Мои записки как раз и призваны пролить свет на это дело: я-то знаю, что на самом деле произошло той ночью, однако, с вашего позволения, не стану раскрывать сразу все карты, чтобы читатель мог и дальше с интересом следить за рассказом и шаг за шагом узнавать всю правду об истинных причинах смерти доньи Каталины, казначея Альдерете и о других беззакониях, к которым дон Эрнан не имел никакого касательства.
Возвращаясь к описываемым событиям, надо сказать, что когда тело доньи Каталины перенесли с кровати, между простынями обнаружился огромный, размером с кулак, и искуснейшим образом ограненный изумруд в форме розы. Виоланта Родригес, служанка доньи Каталины, отдала его Кортесу, посчитав, что он принадлежал умершей сеньоре. Губернатор тоже мог бы так подумать — ведь украшений у его покойной жены было великое множество, — если бы не тот очевидный факт, что найденная драгоценность была обработана тем же мастером, который огранил изумруд в форме рыбы, тот самый, что был найден у пленного Сикотепека.
Глава VIII,
в которой рассказывается о том, как Кортес тайно беседовал с Сикотепеком и как этот последний раскрыл тайну происхождения изумрудов и рассказал кое-что о заговоре, который замышляли некоторые испанцы, причем в числе этих заговорщиков были и весьма знатные особы
Дон Эрнан вошел в подземелье, где в кандалах содержали Сикотепека, и, после того как они остались наедине, если не считать переводчицы доньи Марины, специально приглашенной Кортесом ради такого случая, стал расспрашивать заключенного о происхождении изумруда в форме рыбы, который нашли у него при пленении.
Сикотепек удивился тому, что губернатор вновь проявляет интерес к этому камню, о котором уже шла речь на первом допросе, и вообразил, что испанцем движет просто-напросто алчность.
— Не понимаю, почему вас так интересует этот камень, который вы прежде рассматривали с таким пренебрежением, — произнес индеец, сопроводив свои слова высокомерным жестом, одним из тех, которые столь свойственны туземцам, особенно знатным и особенно когда они подвергаются унижениям.
— У меня есть на то причины. Обстоятельства складываются так, что мне необходимо знать об этом как можно больше, и если вы расскажете все, что вам известно, то окажете мне огромную услугу, — любезно отвечал ему Кортес.
— Я не собираюсь оказывать вам никаких услуг, потому что я для вас злодей и преступник, хуже того — дикий зверь, закованный в цепи, которые, впрочем, ранят не столько мое тело, сколько мою гордость, — заявил Сикотепек.
— Я могу освободить вас от цепей, что совсем не трудно, — сказал Кортес, направляясь к двери, чтобы позвать тюремщика, — но не от обязанностей перед его императорским величеством, который теперь является владыкой этих земель. И завоевал он их не силой оружия, но силой истинной веры в Господа нашего Иисуса Христа, хранимой Папой Римским. Не кто иной, как сам Господь, сделал Индии энкомьендой испанской короны.
Сикотепек ограничился презрительным жестом, не утруждая себя ответом губернатору, который меж тем освободил от колодок его руки и ноги. Тогда огромный, рослый индеец встал лицом к лицу с Кортесом, едва достававшим ему до плеча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37