— Вы подозреваете, что я питаю нечистые намерения в отношении доньи Каталины? — вскричал дон Тристан, сделав гневное движение.
— Не стоит так волноваться, — поспешил успокоить его Хуан. — Я ни в чем вас не обвиняю. Я только предлагаю заключить между нами союз, и тогда мы оба сумеем извлечь выгоду из того нелегкого положения, в котором я оказался, будучи братом доньи Каталины и свояком Кортеса.
— Простите, я вас не понимаю, дон Хуан.
— Позвольте же мне все объяснить.
— Я весь внимание.
— Так слушайте: моя сестра влюблена в своего мужа…
— А может ли быть иначе? — насмешливо осведомился Тристан.
— Да, и более того: должно быть иначе, — резко отвечал Хуан, выведенный из себя издевательским тоном Тристана, — потому что Кортес изменяет ей направо и налево, не пропуская ни одной юбки. Но это, в конце концов, не важно, а важно то, что ее любовь к мужу расстраивает все мои планы. Я предложил ей установить слежку за Кортесом, уличить его в измене и приговорить к смертной казни, но она отказалась.
— В измене? В какой измене? — спросил пораженный Тристан.
— В измене королю, которого он обманывает и обсчитывает, когда посылает его величеству обязательную пятую часть от всех доходов колоний. Неужели вы сомневаетесь в том, что Кортес присваивает себе гораздо больше того, что ему положено? Неужели вы столь наивны? Он в заговоре с Куаутемоком, с которым они собираются поделить якобы потерянное золото Монтесумы.
— Но разве он не подверг пытке этого индейца, чтобы заставить его рассказать, где находится сокровище? — недоверчиво поинтересовался Тристан. — Не служит ли это убедительным доказательством того, что ни о каком заговоре между ними не может быть и речи?
— Его вынудил так поступить Хулиан де Альдерете, королевский казначей, и это позволило опровергнуть слухи о том, что Кортес состоит в тайном сговоре с мексиканским королем. Так или иначе, он сделал это с явной неохотой. Он просто-напросто разыграл перед нами спектакль! Кортес прекрасно знал, что Куаутемок очень вынослив и терпелив, а индеец молчал под пытками, потому что ему пообещали золото и полную свободу.
— Допустим, — молвил Тристан, — а чего же вы хотите от меня?
— Каталина глуха к моим просьбам — неудивительно, я ведь всего лишь ее брат. Но может статься, вы смогли бы убедить ее…
— Почему именно я?
— Всем известно, каким успехом вы пользуетесь у дам, а кроме того, мне кажется, вы питаете к моей сестре сердечную склонность. Кто же лучше вас справится с этой задачей?
— Вы отдаете себе отчет, что вы мне предлагаете?
— Вполне.
— Итак, вы хотите, чтобы я соблазнил вашу сестру и она решилась предать дона Эрнана. Два преступления в одном.
— Не спешите. Меня поддерживает дон Диего Веласкес, губернатор Кубы, а за ним стоит Хуан Родригес де Фонсека, епископ Бургоса, который, как вам известно, имеет большой вес в Торговой палате Севильи. Настоящий правитель Мексики — дон Веласкес, а вовсе не Кортес, Кортес же — просто смутьян, и все его завоевания — не более чем бандитские вылазки авантюриста и предателя. Что же касается вас и моей сестры, то все, чего вы сами сумеете добиться, то и будет ваше, и вы, без сомнения, сумеете этим воспользоваться.
— Ну разумеется! — воскликнул Тристан.
— Кроме того, если вам улыбнется фортуна там, где я не могу добиться успеха, то поверьте, что дон Веласкес не оставит вас без награды.
— По рукам, дон Хуан. Но я соглашаюсь не из соображений выгоды, и поверьте, что все эти раздоры между Кортесом и Веласкесом ничуть меня не интересуют. Я говорю вам «да» только потому, что питаю самые лучшие чувства к вашей сестре, и теперь с вашего разрешения я смогу стать ее рыцарем и преданным поклонником.
— Если ваши рыцарские чувства столь сильны, как вы говорите, то благословляю вас и желаю удачи. И не сомневайтесь, что благодаря вашей помощи в самом скором времени Кортеса повесят как разбойника и изменника — за это я готов поручиться.
Заговорщики пожали друг другу руки и разошлись, порешив, что Тристан будет сообщать дону Хуану обо всем, что ему удастся выведать и разузнать.
Глава II,
в которой рассказывается о том, как по причине прибытия супруги Кортес отдалил от себя Малинче, выдворил из Мексики Хуана Суареса и как этот последний сговорился с Тристаном о союзе, а также о ссоре Сандоваля и Тристана
Ранее я уже упомянул, что Эрнан Кортес был не слишком рад появлению доньи Каталины, хотя ничем не обнаружил своего неудовольствия. Прибытие супруги осложнило ему жизнь, поскольку на завоеванных землях еще не удалось установить прочный мир, а присутствие столь многих знатных дам требовало немало внимания и сил — и порой в ущерб делу охраны порядка и спокойствия на окрестных территориях.
В связи с приездом доньи Каталины Кортес прежде всего удалил Малинче вместе с прижитым от него сыном Мартином, названным так генералом в честь своего отца, — теперь их присутствие подле Кортеса было бы оскорбительным для его законной супруги. Касика безропотно подчинилась, поскольку смирение и покорность в высшей степени свойственны индейцам. Эти христианские добродетели проявляются в них самым естественным образом, несмотря на то что их земли до нашего появления здесь веками пребывали под властью сатаны.
Тем не менее отношения доньи Марины и Кортеса были у всех на устах; более того, рождение Мартина у многих вызвало праведное негодование, хотя сами они вели себя так же, если не хуже, и отнюдь не ограничивались одной наложницей-индеанкой, а заводили себе двух, а то и больше, словно они не христиане, а каирские мавры-многоженцы.
В числе таковых был и дон Хуан Суарес, который стремился во что бы то ни стало повредить Кортесу и постоянно настраивал против него свою сестру, говоря о нем самое дурное. Все это по большей части была клевета — например, уверения Хуана, что Кортес тайком от жены посещает свою любовницу донью Марину. Однако Каталина, измученная терзавшим ее недугом, безоговорочно верила всему, что говорил ей брат. Потому-то между супругами постоянно вспыхивали ссоры, что повергало мужа в раздражение, а жену — в уныние.
Кортес узнал от верных людей, что шурин плетет против него интриги в его собственном доме, и, встретив его однажды ранним утром, сразу перешел в атаку:
— Вы, дон Хуан, пользуетесь моим гостеприимством, едите мой хлеб, живете в моем доме и при этом порочите мою честь, как последний трус и подлец, распространяя за моей спиной грязные сплетни…
Его шурин, который уже знал, откуда ветер дует, не остался в долгу:
— Трус и подлец вовсе не тот, кто говорит правду, а тот, кто обманывает свою жену и хочет свести ее в могилу своим недостойным поведением.
— Ложь! — вскричал Кортес вне себя. — Вы — ядовитая гадина, но я вырву у вас зубы и заставлю вас умолкнуть! Я сумею защитить свою жену от этой смертоносной отравы.
— Предатель! Ваши угрозы меня не пугают, — с этими словами дон Хуан судорожно сжал эфес своей шпаги, — все это станет известно дону Диего Веласкесу, а у него длинные руки, и он только ждет, когда вы подадите ему хоть малейший повод!
Угрожающее движение дона Хуана вынудило вмешаться Сандоваля, Педро де Альварадо и других друзей Кортеса, которые сбежались, привлеченные громкими криками. Они разняли спорщиков, готовых уже дойти до рукоприкладства или обнажить шпаги.
Кортес, несколько успокоившись после бурной ссоры, отдал приказ незамедлительно выдворить дона Хуана из Новой Испании. Педро де Альварадо отвез его в Веракрус, и оттуда первым же кораблем дон Хуан был отправлен на Кубу. Причем некоторые уверяли, что свояк Кортеса упорно сопротивлялся всем попыткам посадить его на корабль и Альварадо, которого индейцы за его светлый цвет волос прозвали «Тонатиу», что на их языке означает «солнце», был вынужден изрядно поколотить упрямца, так что когда изгнанник прибыл в Сантьяго-де-Куба, пришлось вызвать к нему костоправа.
Господь наделил Хуана Суареса острым разумом — дар, который тот, к сожалению, употреблял только во зло. Вскоре Тристан получил от него тайное послание с сообщением о вынужденном поспешном отъезде и с повторным обещанием наградить своего союзника, если тот сохранит верность их договору. Каталонец не замедлил подтвердить свое согласие участвовать в интриге.
Отсутствие дона Хуана не принесло окончательного мира в семью Кортеса, поскольку донья Каталина принялась упрекать мужа за такое обращение с ее братом. Но все-таки разногласия между супругами стали понемногу сглаживаться, что благотворно повлияло на атмосферу в доме. От этой перемены выиграл еще один человек — Гонсало Сандоваль, который теперь мог чаще бывать у генерала.
Сандоваль всегда был готов появиться с докладом, потому что Кортес с неослабевающим вниманием следил за ходом военных действий и желал знать все до мелочей. Но была у частых посещений Сандоваля и еще одна цель — повидать донью Франсиску, с которой он сдружился во время достопамятного путешествия с побережья.
В доме Кортеса Сандоваль познакомился с неким Педро Руисом де Эскивелем, уроженцем Севильи, служившим у Кортеса мажордомом. Этот самый Эскивель и рассказал мне, что вскоре по прибытии в Койоакан Сандоваль овладел доньей Франсиской прямо на обеденном столе и что ее стоны слышал весь дом, за исключением ее сестры и Кортеса, которых в это время сморил полуденный сон.
Пожалуй, тут самое время сообщить, кто таков был этот Руис де Эскивель, что он совершил и как встретил свою смерть.
В самом начале 1528 года от Рождества Христова, когда Руис де Эскивель еще служил мажордомом у Кортеса, этот последний отправил его в Веракрус с заданием приобрести несколько кораблей для возвращения в Испанию. Дело в том, что Кортес получил письма от брата Гарсии де Лоайсы, императорского духовника, который тогда исполнял обязанности председателя Совета по делам Индий, замещая на этом посту епископа Бургосского. Встревоженный поступившими доносами, Лоайса требовал, чтобы Кортес лично явился для дачи объяснений в связи с событиями в Мексике. Одновременно с этим дон Эрнан узнал о кончине своего отца Мартина Кортеса.
Руис де Эскивель, в котором бесстыдство легко уживалось с обходительностью и приятными манерами, взяв с собой команду из шести индейцев и одного негра, решил сократить путешествие, переправившись на каноэ через озеро, которое находится близ Мехико. Однако во время этой переправы он исчез, а спустя четыре дня был найден его труп, весь истерзанный стервятниками. О судьбе его спутников вообще ничего выяснить не удалось. Так и осталось загадкой, что стало причиной смерти Эскивеля. Поговаривали, что был он слишком невоздержан на язык и не умел держать при себе чужие секреты, да еще к тому же делился сведениями небезвозмездно, так что наверняка кто-нибудь из пострадавших от его излишней общительности подкараулил его у переправы и свел с ним счеты.
Он-то и рассказал мне о Сандовале и донье Франсиске — спешу признаться в этом, чтобы на меня не пала тень подозрения, будто я мог оплачивать его услуги осведомителя. Я ни о чем его не спрашивал и до сих пор удивляюсь, почему он, человек, привыкший из таких дел извлекать выгоду, сам, без всякого побуждения, заговорил со мной об этом. Вероятно, причиной было небезызвестное пари о том, как скоро Сандоваль прервет свое долгое воздержание. Может быть, кто-то из поспоривших заплатил Эскивелю, чтобы он пустил такой слух, а может быть, он и сам сделал ставку. Не знаю также, было ли рассказанное им правдой или ложью, а потому почту за благо воздержаться от каких-либо суждений по этому деликатному вопросу. Скажу лишь, что я уже сполна расплатился за рассказы обо всех этих событиях, невольным свидетелем которых я оказался.
Итак, я говорил о том, что Сандоваль ежедневно сопровождал донью Франсиску к мессе, которую ранним утром служил брат Бартоломе де Ольмедо в индейском капище, или ку, как его называют индейцы. Оно было очищено от языческой скверны, его побелили, установили крест, украшенный цветами, и изображение Пресвятой Девы с Младенцем и сделали его христианским храмом. Если бы мы не знали, что движет Сандовалем, то могли бы подумать, будто наш приятель решил заработать себе пропуск в рай, с таким рвением посещая мессу. Впрочем, не стану отрицать, что он и прежде был добрым христианином и, когда творил милостыню, поистине его левая рука не ведала, что делает правая.
Нередко вместе с ними отправлялись донья Каталина, если позволяло ее самочувствие, и сам дон Эрнан. Впрочем, чета Кортесов предпочитала слушать мессу отдельно от остальных прихожан, прямо в резиденции Кортеса, по слабости здоровья сеньоры, страдавшей мучительными приступами удушья.
Однажды утром, когда обе дамы в сопровождении Сандоваля явились в храм, в конце богослужения возле них возник дон Тристан, которого донья Каталина благосклонно приветствовала. Они немного отошли в сторону, чтобы побеседовать о чем-то наедине, и вначале это не вызвало никаких подозрений у Сандоваля.
Вдруг донья Каталина страшно побледнела, так что ее сестра и Сандоваль подумали, что у нее начинается приступ, однако она продолжала говорить, сопровождая слова резкими жестами. Видя ее столь энергичной и полной сил, они несколько успокоились, но ненадолго — собеседники вдруг заговорили громче, и Сандовалю показалось, что дон Тристан и донья Каталина о чем-то яростно спорят. Однако он осмелился вмешаться, только когда увидел, что Тристан вдруг крепко схватил донью Каталину за руку. Приблизившись, Сандоваль почтительно осведомился у доньи Каталины, не требуется ли ей помощь. При этом он буквально сверлил взглядом Тристана, который тут же отвел глаза. Донья Каталина попыталась загладить неловкую сцену, выдавив из себя подобие улыбки. Она оперлась о руку Сандоваля, намереваясь отправиться домой, хотя храбрый капитан совсем было вознамерился как следует проучить Тристана за его дерзость. По дороге домой донья Каталина обратилась к Сандовалю:
— Прошу вас, не говорите ни слова моему мужу об этом происшествии — я совсем не хочу, чтобы он тревожился из-за таких пустяков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37